Александр Ильченко - Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

• Название: Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица
• Автор: Александр Ильченко
• Издательство: Известия
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1985

Это лирико-юмористический роман о веселых и печальных приключениях Козака Мамая, запорожца, лукавого философа, насмешника и чародея, который «прожил на свете триста — четыреста лет и, возможно, живет где-то и теперь». События развертываются во второй половине XVII века на Украине и в Москве. Комедийные ситуации и характеры, украинский юмор, острое козацкое словцо и народная мудрость почерпнуты писателем из неиссякаемых фольклорных источников, которые и помогают автору весьма рельефно воплотить типические черты украинского национального характера.

---

Но тут залаяли собаки, напав на кого-то, снова тихо заговорили неведомые люди, и все это было возле сада, а может, и в самом саду, а потому несчастный шляхтич рванулся к мешку, влез в него и заскрежетал зубами, когда проворная цыганочка быстренько завязала над его головой мешок и, прикрепив к веревке, шепнула в окно:

— Тяните!

Михайлик и Ярина потянули.

Пан Оврам был не из толстых, но все-таки нелегко было тянуть мешок на верхний ярус дома.

— Зачем мы его — сюда? — чуть слышно спросил Михайлик.

— А мы не сюда! — при лунном свете, лукаво подмигнув ему, отвечала Ярина.

— Куда же?

Ярина промолчала.

Они его уже и от земли оторвали, уж и довольно высоко подняли, но еще немало трудов было впереди, когда Ярина прошептала:

— Довольно!

— Ведь он повис, панна!

— Так надобно! Привяжи веревку к этому крючку.

Только теперь уразумел наконец Михайлик все коварство умысла Ярины Подолянки, и если бы он не был таким неулыбой, то захохотал бы как безумный.

Единственное, что он смог сделать в шальном восторге, — снова предерзко поцеловал ее, эту гордую, никем еще не целованную панну-шляхтянку.

— Прочь! — прошипела она с тихой злобой.

— Сейчас уйду, — покорно согласился Михайлик и… поцеловал ее опять.

— Я убью тебя! — яростно прошептала Ярина, ибо ни вскрикнуть, ни ударить хлопца не могла: под самым окном, барахтаясь в мешке, висел пан Оврам Раздобудько, — Убью.

— Теперь убивай! — радостно согласился охальник и поцеловал ее опять.

23

А внизу цыганочка Марьяна шепотом наставляла обезумевшего пана Раздобудько, который, теряя последний рассудок, вертелся в завязанном мешке.

— Пускай уж поскорее тянут! — рычал Оврам.

— Зацепилось что-то: ни туда ни сюда! И не дергайтесь, пане: бока об стену обдерете.

— Ладно, пся крев! — тихо ругался пан Оврам.

— Не вертитесь, ваша милость: веревка оборвется.

— Пускай, ведьма ты египетская!

— Падать-то высоко! Стража услышит!

— Почему ж не тянут?

— Тише! Кто-то идет.

И паныч ругался уж не так громко — сам себе что-то шептал, словно рак в торбе, а цыганочка предостерегала беспечного искателя приключений и кладов:

— Помолчи, болтун, а то как услышат сторожевые собаки…

— Ладно! — шептал в мешке пан Оврам.

— Ладно, да не очень! — И, подойдя вплотную к висящему мешку, цыганочка пребольно ущипнула несчастного панка. — Они ж, собачищи-то архиерейские… чуть подпрыгнут вверх да прямо сюда зубами… либо сюда! — И Марьяна снова ущипнула так крепко, что там, наверно, появился синяк, а девчонка тихо смеялась, словно дальний ручеек журчал, но от того журчания словно жаром обдало искателя, ибо в голосе цыганочки звучало что-то ведьмовско́е, хоть она будто и успокаивала его в этой беде: — Сидите тихонько! До утра только…

— Что ж будет утром? — осторожно спросил из мешка пан Оврам.

— Спокойной ночи! — не отвечая на тревожный вопрос, вежливо попрощалась цыганка.

— Погоди! — завопил пан Оврам.

— Тише! — остановилась Марьяна. — Кто-то идет.

— Не покидай меня! — тихо простонал Оврам Раздобудько. — Коли то мирославцы, ты им скажи: в мешке, дескать, что-то нужное повесили. Только чтоб не дотрагивались до меня, чтоб не щупали… скажи им что-нибудь.

— Я им скажу: ведь в Мирославе колокола снимают? На пушки. Вот в мешке и повесили колокол. Никто и не тронет: кому ж среди ночи вздумается звонить, не так ли?

— Так… — неуверенно и уж совсем тихо отозвался пан Оврам.

— Только вы, мой пане… если кто заденет, все-таки отзывайтесь, как положено колоколу.

— Как же это?

— Один раз толсто: бам-м! А другой тонко: дзинь! Вот так… — цыганочка тихонько пропела эти «бам» и «дзинь» и тут же притаилась, потому как под самое окно подошла ночная девичья стража вместе с Козаком Мамаем.

— Зачем ты здесь? — спросил у Марьяны Мамай.

— Беседуем с панночкой, — невинным голоском ответила гадалка, указав на окно.

— Да, со мной, — откликнулась из комнаты Подолянка.

— А что повесили в мешке? Собаку?

— Колокол, — ответила гадалка.

— Хорош ли звон? — полюбопытствовал Мамай.

— Два голоса: толстый и тонкий.

— А вот я попробую, — сказал Мамай и крепко огрел палкой по мешку.

— Бам! — отозвался басом наш Раздобудько.

Мамай огрел снова.

— Дзинь! — тоненьким голоском зазвенел шляхтич.

А потом снова:

— Бам!

И еще раз:

— Дзинь!

Вдоволь назвонившись, Козак Мамай пошел с девичьей стражей далее, и только тут пан Раздобудько завизжал, как полтора черта, да и то не очень громко.

— Эй, ты там, ведьма цыганская! — тихо позвал искатель.

Но никто не отозвался.

Марьяна уже исчезла из сада.

24

— Ты уходи! — так же тихо, не забывая об ушах пана Раздобудько, молила, упираясь, Подоляночка, но вырваться из лап Михайлика не могла, хоть и была дивчиной, не сглазить бы, крепенькой. — Пусссссти! — в бешенстве шипела она.

— Ты попроси как следует, — ласково предложил Михайлик.

— Пожалуйста! — изнемогая от палящего и досель неведомого ей исступления, попросила панна.

— Зачем же так сердито? — с укоризной произнес Михайлик и, в простодушном смущении, добавил: — Я ж — робкий! — И снова ненароком чмокнул недотрогу возле уха. — Да я ж — несмелый… это все знают! — И он ткнулся неумелыми, но сладостными и горячими губами в подбородок, ибо сгоряча в губы не попал, что тут же, не медля, исправил.

— Глаза выцарапаю! — изнемогая, прошептала панна.

Да Михайлик, попав на сей раз в губы, закрыл ей рот поцелуем и уже не отрывался — миг? час? год? — так как закружилась голова, и все закружилось и завертелось, и время вдруг остановилось, а когда не хватило дыхания, не хватило сердца, он, оторвавшись на миг, услышал словно издалека мольбу в ее голосе:

— Уйди!

Михайлик промолчал.

— Уйди, Кохайлик! — сказала панночка, уж гневаясь почему-то больше на себя, чем на коваля.

Михайлик встрепенулся.

— Зачем столь сурово? — спросил он. — Ты попроси как надобно!

И ждал.

— Прошу! — еле слышно вымолвила наконец панна Ярина.

— Не так! — неумолимо ответил Михайлик-Кохайлик.

— Очень прошу, — еще тише вымолвила Кармела-Ярипа. — Умоляю!

— Еще не так.

— Молю тебя!

И она его поцеловала.

25

Он после даже вспомнить не мог, простодушный коваль, как ловко и тихо спустился по стене, чуть не задев Оврама Раздобудько, коего, должно быть, и сквозь толстенный мешок донимали комары, потому что мешок дрожал мелкой дрожью, стонал и скулил.

Он сам не помнил, наш Кохайлик, каким чудом, не всполошив собак и не разбудив обленившихся сторожей, очутился по ту сторону забора, окружавшего старый архиерейский сад, столкнувшись носом к носу с цыганкой Марьяной, хорошенькой гадалочкой, при встречах с коей ковалю всякий раз почему-то становилось не по себе.

— Куда спешишь, соколик? — лукаво спросила она.

— Тебя ищу, — ответил хлопец, и не было в том ответе ни чуточки лжи, потому как весь день его не оставляло желание найти маленькую колдунью и поблагодарить за все хорошее, что она ему наворожила. — Тебя ищу! — еще уверенней повторил Михайлик и полез в карман.

Достав нитку дорогого мониста, надел на шею цыганочке, и луна, блеснув на перлах, осветила лицо, заиграла в зеницах, и девчонка стала еще краше, и какие-то тревожные молоточки застучали в висках, и сердце забилось перед этой дикой, обольстительной красой, хлопец даже отшатнулся от цыганки: после всего, что случилось сейчас в доме владыки, его самого это бушевание крови только испугало и опечалило, хоть и не было в том юношеском смятении грешного волнения плоти, а взбудоражила хлопца лишь неодолимая сила девичьей красы.

— Ну, — молвила цыганка, — вот ты и разбогател.

— Разбогател… — И он побрякал червончиками в новом кармане.

— Мошной разбогател?

— И сердцем, цветик.

— Это с тобою случилось еще до моего гаданья: когда я нынче тебя впервой увидела: там на базаре… ты уже летел.

— Летел… — покорно кивнул Михайлик, но больше не вымолвил ни слова, а только глядел на цыганочку. Потом грустно сказал: —Как ты хороша…

— И что? — так же грустно вздохнула Марьяна. И вдруг попросила — Поцелуй меня!

— Я… еще не умею! — решительно ответил хлопец.

— Знаю, — ухмыльнулась цыганочка. — Слыхала!

— Что ж ты слыхала? — вспыхнул Михайлик.

— То слыхала, что ты еще не научился целоваться! — с печальной издевкой прошептала она. — Твои поцелуи слышны были из покоев панны Подолянки — на целую версту, мой горький братик…

— Марьяна! — покраснел коваль, словно в горниле подкова.