Александр Торопцев - Москва. Путь к империи

• Название: Москва. Путь к империи
• Автор: Александр Торопцев
• Издательство: Тверская, 13
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-89328-012-1

Книга А. П. Торопцева «Москва. Путь к империи» рассказывает о московском периоде в истории Русского государства, о возникновении города, об образовании вокруг него Московского княжества, о собирании русских земель Москвой, о возвышении и об укреплении Москвы. Уникальность книги в том, что впервые государственные, социальные и правовые проблемы молодого государства за продолжительный период времени нанизываются автором на судьбы московских правителей, их сподвижников и противников, что делает повествование занимательным и поучительным.

Книга снабжена таблицами, хронологическим и литературным указателями.

---

Летом 1658 года Алексей Михайлович давал большой обед по случаю приезда в Москву грузинского царевича Теймураза. Всегда ранее на все подобные мероприятия Никон приглашался в первую очередь. Он к этому привык. Он даже подумать не мог о том, что друг-«государь» не пригласит его, своего друга-«государя», на обед! Он был ошеломлен случившимся — так неожиданно его не пригласили в царские покои. Он очень хорошо знал мягкого Алексея Михайловича, чтобы предусмотреть этот ход царя. Он не мог поверить в то, что его друга-«государя» может кто-то из приближенных бояр «перехватить» у Никона и «повести» так же, как Никон до лета 1658 года водил по сцене жизни русского монарха. Самоуверенность, чрезмерно завышенная самооценка подвели Никона в тот ответственнейший момент его жизни. Он не понял важности этого момента. Он не догадался, что те, кто «перехватил» у него из рук царя, взяли самого Никона в крепкие руки и, пользуясь слабостями его, повели патриарха от одной беды к другой, от одного поражения к другому. Удивительно! Всевластный Никон, прошедший, казалось бы, через все испытания, зарекомендовавший себя как истинный патриот православной веры, борец за ее чистоту, умелый организатор, требовательный руководитель, вдруг стал делать шаги, которые свойственны разве что избалованным роскошью и безраздельным вниманием юным созданиям.

Никон не мог перенести такой несправедливости и обиды. Он послал своего боярина Дмитрия во дворец якобы по срочному, не связанному с приемом церковному делу. Грузинский царевич важно шествовал сквозь толпу, дорогу в которой расчищал для важного гостя окольничий Хитрово. Он бесцеремонно бил направо-налево палкой, не обращая внимания на саны и чины. Досталось и патриаршему боярину. Тот возмутился и громко сказал окольничему: «Я патриарший человек, иду во дворец по делу! Напрасно бьешь меня, Богдан Матвеевич!» Из этой реплики ясно, что окольничий и патриарший боярин прекрасно знали друг друга, да иначе просто быть не могло! Хитрово, однако, повел себя напористо. «Не дорожись!» — грубо крикнул он и ударил Дмитрия палкой по лбу.

Незаслуженно обиженный на виду всего честного люда боярин заплакал горькими слезами и поспешил к патриарху. Тот выслушал его и, не понимая, что же произошло, написал царю письмо с жалобой на Хитрово. Но разве окольничий без ведома на то царя мог бы так себя вести по отношению к патриаршему боярину, князю Дмитрию? Вряд ли! Этого не понял Никон, не мог понять. Слишком он был уверен в себе, в своем друге — царе Алексее Михайловиче. Не знал он, что у царей настоящая дружба (когда все пополам, когда для друга ничего не жалко, кроме, естественно, любимой женщины) может быть только с царями, что даже если и существует в природе, в человеческом обществе мифическая возможность дружбы на равных, то только не с царями. Не знал он, человек искренний во всех своих делах, что и у настоящей дружбы есть ограничения, что даже самый верный, самый лучший в мире друг не поделится с другом своей любимой (или своим любимым) и своей властью. Друг может поделиться с другом табачком, куском хлеба, друг может спасти друга ценой собственной жизни, но свою любимую и свою власть он не отдаст другу. Потому что любовь неизмеримо выше дружбы в шкале жизненных ценностей. А власть влюбляет в себя и притягивает к себе своих возлюбленных покрепче, чем любовь юных и доверчивых сердец. Искренне веривший в дружбу с царем Никон об этом не знал, а если и знал, то проигнорировал эту особенность дружбы с царем.

Алексей Михайлович прочитал письмо с просьбой судить окольничего за оскорбление патриаршего боярина и лично ответил своему другу, что, когда время позволит, он свидится с Никоном и обсудит возникшую проблему. Прошло несколько дней. Дел у Алексея Михайловича было много, времени (а лучше сказать, желания) заниматься разбирательством инцидента между царским окольничим и патриаршим боярином у него не было.

Восьмого июля, на праздник иконы Казанской Богородицы царь не прибыл в храм Казанской Божией Матери, где по обыкновению патриарх служил со всем собором, а еще через два дня Алексей Михайлович не явился в Успенский собор, где Никон служил по случаю праздника ризы Господней. Патриарх посылал людей к царю узнать, что же случилось. С ответом из царских покоев явился спальник, князь Юрий Ромодановский. Он объявил, что царь гневен на патриарха. Тот, не скрывая удивления, спросил о причинах гнева царского. Искренние люди, даже если они очень суровые, часто бывают наивны.

Из состоявшейся перепалки между спальником и патриархом любому человеку было бы ясно, что царь Алексей Михайлович наконец-то решил стать полноправным самодержцем российским, что он созрел для этой роли, что его поддерживают бояре — значительная сила! — что у Никона не было ни одного шанса победить в неравной схватке… Ромодановский поставил точку в том споре, громогласно заявив: «Отныне не пишись и не называйся великим государем, почитать тебя впредь не будем».

Никон был оскорблен, унижен, обижен… лучшим своим другом! Все его последующие действия говорят, во-первых, о том, что он такого удара не ожидал; во-вторых, что он действительно серьезно мечтал о концентрации в своих руках полной власти в стране; в-третьих, что даже важнейшие для государства церковные реформы он проводил до размолвки с царем, ведомый своими тщеславными надеждами. В самом деле, если бы Никон мечтал только о делах церковных, о завершении начатой им реформы в церкви, то он легко бы смирился с положением, какое занимал до него тот же патриарх Иосиф, никогда не стремившийся в дружеские царские объятия, а также другие патриархи, естественно, кроме Филарета.

Проведение реформ от этого не пострадало бы, скорее наоборот — выиграло, если учесть, что Алексей Михайлович полностью поддерживал все инициативы Никона, касающиеся нововведений.

Но реформы нужны были патриарху не как цель, но как средство.

Несколько часов он обдумывал ситуацию и вдруг решил отречься от патриаршей кафедры. Патриарший дьяк Каликин, боярин Зюзин, друг Никона, уговаривали его, просили не делать этого, не гневить царя. Патриарх был упрям.

Слова близких и верных ему людей (мало было верных людей у сурового Никона даже среди священнослужителей!) на некоторое время заставили призадуматься патриарха. Но слишком он был наивным и искренним, чтобы в тот миг взвесить все «за» и «против», чтобы найти верное политическое решение не очень уж сложной политической задачи. Он разорвал в мелкие клочья начатое было письмо царю, грозно сказал: «Иду!» и пошел в Успенский собор.

Отслужив литургию, Никон повелел народу не расходиться, прочитал собравшемуся люду несколько отрывков из Златоуста и вдруг сказал: «Ленив я стал, не гожусь быть патриархом, окоростевел от лени и вы окоростевели от моего неучения. Называли меня еретиком, иконоборцем, что я новые книги завел, камнями хотели меня побить; с этих пор я вам не патриарх…»

В Успенском соборе зашумел народ, не зная, как реагировать на отречение патриарха. А он продолжал говорить гневные слова. Не все его слышали. Но все понимали, что без государева указа дело это решенным быть не может. Никон совсем вошел в роль, переоделся в ризнице, написал царю письмо и вышел к народу в мантии и черном клобуке, сел на последней ступени амвона.

Царь узнал о случившемся, но в Успенский собор не явился, чтобы утешить друга своего, а может быть, и помочь ему в трудную минуту разобраться с самим собой, со своими амбициями, со своими ошибками. Алексей Михайлович послал к Никону князя Трубецкого и Родиона Стрешнева, тем самым еще раз дав понять патриарху, кто есть в Российской державе государь и самодержец.

Началась между ними словесная перепалка. Никон злился, отрицал предъявленные ему второй раз обвинения в том, что он по собственной воле стал называть себя великим государем, что — опять же по собственной воле — он занимается царскими делами… Несправедливы были обвинения, несправедливы! И Никон, если бы он не мечтал о политической победе, имел право оскорбляться, возмущаться, перечить царским посланникам. Но ругаясь с боярами, он опускался в глазах собравшихся до уровня бояр — впрочем, все присутствующие в Успенском соборе относились к этому как к должному! А Никон этого упорно не замечал!

Он даже не думал защищаться, отступать. Он нападал. Неумело. Необдуманно. С этакой воинствующей, непримиримой обидой. Закончив уже привычный после разговора с Ромодановским словесный пассаж, Никон вдруг попросил у царя келью. Ему на это ответили совершенно справедливо, что келий в патриаршем дворе много — выбирай любую и не мешай царю.

Проиграв и эту схватку, Никон отправился пешком на подворье Воскресенского монастыря, ждал там два дня доброй весточки от своего младшего (но бывшего!) друга-царя, не дождался, отписал Алексею Михайловичу письмецо, естественно, в тонах обиженных и отбыл в Воскресенский монастырь.