Стас Северский - Историк

• Название: Историк
• Автор: Стас Северский
• Жанр: Боевая фантастика

Ставший историком ушедшего человечества, Кот изучает мысленные отчеты бойцов и офицеров системы, уничтоженной войной. Работая с бригадой крыс, вскрывших данные архива Центрального управления службы безопасности рухнувшей системы, он узнает истории генералов и простых солдат, создававших и разрушавших этот мир — мир жизни. «Высокоинтеллектуальный» хищник вместе с высокоорганизованными крысами старается объять знания всего человечества.

Стремление к познаниям заводит отважного хищника в память верховного главнокомандующего одной из трех воюющих систем, открывая храброму зверьку период становления абсолютной власти генерала Снегова над тремя системами, объединенными им одним общим врагом, одной общей войной. Так смелый охотник на крыс заглядывает в разум великого диктатора обреченного человечества, вершившего судьбы людей, подчинившего пространство и время, утратившего сущность человека и ставшего богом, перейдя границы жизни и смерти, определенные понятием биохимии.

---

Я нагнулся к этой нетронутой с виду твари, лежащей на спине, как человек, раскинувший руки и запрокинувший голову… Уставился на грудь зверюги и обомлел… Это ж как так?..

— Олаф, а как это так?..

Олаф с хищной ухмылкой, подошел ко мне, упирая руки в бока и разглядывая распростертую перед ним зверюгу…

— Прямо в сердце. С одного удара.

— А как это?..

Олаф аж глаза сощурил, аж клыком блеснул через тонкую улыбку…

— Не знаю, как. Не видел. А жаль. Хотел бы посмотреть.

— Он же цел и невредим — офицер…

— Ни царапины.

— Но, всаживая клинок дыбящемуся зверю в сердце, он должен был в захват зверя угодить… Ему зверь должен был голову снести… или шею сломать… или спину когтями разорвать…

Офицер встал у меня за спиной, равнодушно рассматривая остывающего скингера…

— Я к нему и не подходил… Метнул нож, когда он поднялся нападать…

Олаф с уважением взглянул на офицера — с настоящим уважением и без тени надменности…

— Вы первый известный мне охотник, сразивший снежного зверя в сердце одним клинком… одним ударом… насмерть с одного маха…

— Ты считаешь, что это сложно?

— Не просто сложно… Это, считай, невозможно…

Фламмер задумался, безучастно всматриваясь в зияющую на груди зверюги рану, и побледнел… Я сообразил, что он просто не знал, как это сложно, — попасть ножом в сердце снежного зверя… как сложно не промахнуться и пробить грудной хрящ… Он сделал это, намереваясь не подпускать зверя на опасное расстояние, не имея понятия, как это опасно, — подбить зверя и потерять клинок… не положить зверя замертво, а ополчить всю его ненависть против всего живого… Как же Олаф не видит этого?.. Как же он восторгается этим?.. Я не понимаю… Только я начинаю понимать что-то одно, перестаю понимать все остальное… Я понимаю, что все идет не так, но не знаю, что с этим всем делать…

Офицер торопит нас — скоро поблизости пролетит патрульный, и мы пересечемся с ним, если не поспешим уйти… Но Олаф уперся и настоял на срочной обдирки шкур… Он убежден, что шкуры сдирать надо сразу, пока зверюги не промерзнут и пока спустить с них шкуры не станет сложнее… Но этим заниматься мы должны не здесь, а наверху — в снегах… На снегу мех только что убитого скингера обретает белоснежный окрас и даже — искрится… Так что мы крепим к тушам тросы, готовясь к тяжкому труду…

Я свалился в снег, растирая ободранные тросами руки прямо через протертые перчатки… А Олаф полоснул ножом первого зверя, проводя ровные надсечки и с силой сдергивая подрезанные шкуры…

— Ханс! Что разлегся?! Помогай! И вы тоже! Фламмер!

Кровь мертвых зверей потеряла напор и, подмерзая, вытекает вяло… Но мы все в крови… Из глубоких разрезов на нас летят темные и холодные сгустки… Олаф торопится, пятная безупречную до сих пор форму офицера… Но Фламмер молчит, не обращая на это никакого внимания… Он делает все, что только Олаф ни скажет, хоть Олаф и считает командиром его — Фламмера…

«Защитник», все это время стоящий у нас над душой, наставил офицеру в лицо холодные глаза…

— Заканчивайте. Закройте зверей шкурами и засыпьте снегом.

Офицер кивнул головой, накидывая на зверей только что снятые с них шкуры… Я рад, что шкуры снова скрыли их — а то уж очень они без шкур похожи на нас, на людей…

— Пора поворачивать. Нас обнаружат…

И отдышаться даже не успели, а уже двинулись… Обратная дорога оказалась куда тяжелее — устали мы ужасно… Так обычно и бывает — обратно тяжелее… Но приходится поднапрячься, иначе пересечения не миновать… Мы набросили на головы и плечи тяжелые шкуры и бредем, пригибаясь, обернувшись зверями для всех, кто нас видит… Ледяная пыль рассыпается под ногами и поднимается над нами, скрывая нас мерцанием… Нас окутывает и сумрак, клоня ко сну… Холод пробрался в наши легкие и подбирается к разуму, усыпляя его, как и все остальное, как все вокруг…

Я едва сдерживаюсь, чтоб не свалиться, но заставляю себя идти… Я готов взмолиться о пощаде, но упорно молчу… Мы избежали пересечения, выйдя из поисковой зоны, но не остановились перевести дух… Мы не должны допустить пересечения с ищущей нас техникой и на границе зоны восприятия — нам нельзя так рисковать и нужно отойти дальше…

Но и дальше мы не остановились, стремясь скорее преодолеть оставшийся путь… Просто, поднимается ветер, насылая на нас поземку… А застигнет нас здесь ночь и метель — настигнет и смерть… Нам и так приходится пробираться через снежные заносы и продираться через слепые сумерки неведомой и невидимой тропой — направление нам указывает только техника…

Но и добравшись до снежного убежища, мне не удалось уснуть мертвым сном усталого охотника, вернувшегося из дальнего похода… Мне и у горячего огня постоять не дали… Мы раскопали заметенные снегом «стрелы», выгадали время, не грозящее нам пересечением с разведывающей обстановку техникой, и понеслись обратно… Я не соображаю уже ничего, полагаясь только на «защитника», всегда ясно мыслящего и никогда не путающегося в сложных расчетах. Он ведет… Проводит нас по тропам расстояния и времени, высчитанным и внесенным в схемы столкновений с техникой системы… Он проводит нас среди простертых в ночном мраке снежных пустошей… На эти пустоши редко опускается такой мрак — это метели затмевают сияние севера и звездные лучи Хантэрхайма…

Я в забытьи таскаю туши, холодные, как мои руки… Мне кажется, что они шевелятся, и я трепещу на пронизывающем ветру… Просто, с них опадают клочья шерсти и комья снега напитанного кровью… Я стряхиваю с обледенелых в крови шкур эти обрывки… Но покрытый инеем мех затвердел и царапает мне руки… Лед, намерзший на звериных шкурах, трещит, ломаясь, и мене кажется, что изуродованные нашими ножами звери — дышат… И вообще, все уже похоже на сон… И мы, с нашим жутким грузом, и снег, мерцающий в ветре… Мрак и метель меняют очертания знакомых предметов, наших силуэтов… Они что-то шепчут на ухо, шурша за воротом, чем-то скрежещут в темени за спиной… Я знаю, что это не скрежет зубов, а скрип наших шагов, но… Просто, предметы падают здесь без стука, пропадая в снегу и мраке, как исчезая… И я не узнаю Олафа, показанного мне пургой в чуждом обличье… и офицера, явленного в тусклом и зыбком виде… Я закрыл, глаза, стараясь не смотреть… Главное — не спать на ходу… Я повторяю это, как в бреду, но все равно засыпаю, будто окутанный слепым и немым туманом… Сон вяжет меня холодом, подкашивая ноги и укладывая в снег… рядом с тушей, которую я никак не могу загрузить и закрепить… Фламмер растолкал меня… Но я же не сплю… А он…

Без памяти от усталости я рухнул на снежные нары, едва только ступил в наше убежище…

— Ханс! Вставай давай…

— Олаф… Я с ног валюсь…

— Я тоже. А Фламмер — уже свалился. Его теперь так просто не разбудишь. Подожги фитиль… Холод здесь зверский… А мы промерзли так, что шкуры не согреют…

Я знаю, что руки Олафа отморожены сильнее, что с огнем и горелкой ему придется провозится дольше… Преодолевая ломоту в мышцах, сползаю с нар, падаю на колени в проход, разделяющий приподнятые над утоптанном полом спальные места, и шарю впотьмах руками, ища… Я нащупал что-то похожее на эту железку… Олаф засветил фонарь, и я увидел, что в моих руках что-то другое… Руки непослушные и ничего не чувствуют, но я разыскиваю нужную жестянку и разжигаю… разжигаю огонь…

Запись № 19

Я проснулся, скрученный болью во всем теле, холодом и тревогой… Я вспомнил, что охота прошла как нельзя лучше, но тревога не ушла… Я сполз в проход, подхватывая сползающие шкуры, протянул руки к огоньку горелки, но его бьет еще более жестокая дрожь, чем меня… Я не выдержал и толкнул Олафа… Он не проснулся, и я стянул шкуру у него с лица…

— Олаф…

Олаф натянул шкуру обратно, но я стянул ее снова…

— Олаф…

Он открыл серебреные глаза, наставляя их на меркнущий и чадящий огонек…

— Что тебе?..

— Да так… просто…

— Связки тянет?..

— Тянет…

— Так терпи.

— А я терплю…

Олаф поднялся, опершись на руку…

— Ханс, разотри и пройдет.

Он резко осекся, отдернул руку и оскалился в лицо резанувшей сухожилия боли… Он расстегнул и сбросил куртку, собираясь растирать заклиненные суставы и сведенные судорогой мышцы, но замер, внимательно смотря на ржавые пятна, расползшиеся у него на коже…

— А что это за пятна у тебя такие, Олаф?.. Кажется, тебя зверь все же ошпарил…

— Конечно, ошпарил. Не лишай же это…

Я посмотрел на его руку, обвитую жгутами надорванных вен…

— Может, и лишай… И лишай, и ожог… Ты, наверное, от снежного зверя заразу какую-то подхватил…

Олаф скривился, спешно застегивая куртку…

— Трудно все теперь… От этого и цепляется всякая дрянь… Подорвали меня эти зимние голодовки… И переход этот, и охота… Тяжело мне это далось…