Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

• Название: Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена
• Автор: Лоренс Стерн
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1968

Шедевром Стерна безоговорочно признан «Тристрам Шенди» (Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman). На первый взгляд роман представляется хаотической мешаниной занятных и драматических сцен, мастерски очерченных характеров, разнообразных сатирических выпадов и ярких, остроумных высказываний вперемежку с многочисленными типографскими трюками (указующие пальцы на полях, зачерненная («траурная») страница, обилие многозначительных курсивов). Рассказ постоянно уходит в сторону, перебивается забавными и порою рискованными историями, каковые щедро доставляет широкая начитанность автора. Отступления составляют ярчайшую примету «шендианского» стиля, объявляющего себя свободным от традиций и порядка. Критика (прежде всего С.Джонсон) резко осудила писательский произвол Стерна. На деле же план произведения был продуман и составлен куда более внимательно, чем казалось современникам и позднейшим викторианским критикам. «Писание книг, когда оно делается умело, – говорил Стерн, – равносильно беседе», и, рассказывая «историю», он следовал логике живого, содержательного «разговора» с читателем. Подходящее психологическое обоснование он нашел в учении Дж.Локка об ассоциации идей. Помимо разумно постигаемой связи идей и представлений, отмечал Локк, бывают их иррациональные связи (таковы суеверия). Стерн разбивал крупные временные отрезки на фрагменты, которые затем переставлял, сообразуясь с умонастроением своих персонажей, от этого его произведение – «отступательное, но и поступательное в одно и то же время».

Герой романа Тристрам – вовсе не центральный персонаж, поскольку вплоть до третьего тома он пребывает в зародышевом состоянии, затем, в период раннего детства, возникает на страницах от случая к случаю, а завершающая часть книги посвящена ухаживанию его дядюшки Тоби Шенди за вдовой Водмен, вообще имевшему место за несколько лет до рождения Тристрама. «Мнения» же, упомянутые в заголовке романа, по большинству принадлежат Вальтеру Шенди, отцу Тристрама, и дядюшке Тоби. Любящие братья, они в то же время не понимают друг друга, поскольку Вальтер постоянно уходит в туманное теоретизирование, козыряя древними авторитетами, а не склонный к философии Тоби думает только о военных кампаниях.

Читатели-современники объединяли Стерна с Рабле и Сервантесом, которым он открыто следовал, а позже выяснилось, что он был предвестником таких писателей, как Дж.Джойс, Вирджиния Вулф и У.Фолкнер, с их методом «потока сознания».

---

Я бы, следовательно, попросил моего критика принять во внимание, что от Шенди-Холла до дома доктора Слопа, акушера, всего восемь жалких миль, — и что, пока Обадия ездил к доктору и обратно, я переправил дядю Тоби из Намюра через всю Фландрию в Англию, — продержал его больным почти четыре года, — а затем увез в карете четверкой вместе с капралом Тримом почти за двести миль от Лондона в Йоркшир. — Все это, вместе взятое, должно было приготовить воображение читателя к выходу на сцену доктора Слопа — не хуже (надеюсь), чем танец, ария или концерт в антракте пьесы.

Если мой строгий критик продолжает стоять на своем, утверждая, что две минуты и тринадцать секунд навсегда останутся только двумя минутами и тринадцатью секундами, — что бы я о них ни говорил; — и что хотя бы мои доводы спасали меня драматургически, они меня губят как жизнеописателя, обращая с этой минуты мою книгу в типичный роман, между тем как ранее она была книгой в смысле жанра отреченной. — — Что же, если меня приперли таким образом к стенке, — я разом кладу конец всем возражениям и спорам моего критика, — доводя до его сведения, что, не отъехал еще Обадия шестидесяти ярдов от конюшни, как встретил доктора Слопа; и точно, он представил грязное доказательство своей встречи с ним — и чуть было не представил также доказательства трагического.

Вообразите себе… Но лучше будет начать с этого новую главу.

Глава IX

Вообразите себе маленькую, приземистую, мешковатую фигуру доктора Слопа, ростом около четырех с половиной футов, с такой широкой спиной и выпяченным на полтора фута брюхом, что они сделали бы честь сержанту конной гвардии.

Таков был внешний вид доктора Слопа. — Если вы читали «Анализ Красоты»[95] Хогарта (а не читали, так советую вам прочесть), — то вы должны знать, что карикатуру на такую внешность и представление о ней можно с такой же верностью дать тремя штрихами, как и тремя сотнями штрихов.

Вообразите же себе такую фигуру, — ибо таков, повторяю, был внешний вид доктора Слопа, — медленно, шажком, ковыляющей по грязи на позвонках маленького плюгавого пони, — приятной масти, — но силы, — увы! — — едва достаточной для того, чтобы семенить ногами под такой ношей, будь даже дороги в сносном состоянии. — Они в нем не находились. — — — Вообразите теперь Обадию, взобравшегося на могучее чудовище — каретную лошадь — и скачущего во весь опор галопом навстречу.

Прошу вас, сэр, уделите минуту внимания картине, которую я вам нарисую.

Если бы доктор Слоп за милю приметил Обадию, несущегося с такой чудовищной скоростью прямо на него по узкой дороге, — — ныряющего, как черт, в топи и болота и все обдающего грязью при своем приближении, разве подобный феномен, вместе с движущимся вокруг его оси вихрем грязи и воды, — не стал бы для доктора Слопа в его положении предметом более законного страха, нежели худшая из комет Вистона[96]? — О ядре и говорить нечего, то есть о самом Обадии и его каретной лошади. — — — На мой взгляд, одного поднятого ими вихря было бы довольно, чтобы завертеть и унести с собой если не доктора, то, по крайней мере, его пони. Так вот вы представляете себе, — сколь сильными должны были быть ужас и страх пред морем воды, испытываемые доктором Слопом, читая (а сейчас вы именно это сделаете), что он ехал не торопясь в Шенди-Холл и находился уже в шестидесяти ярдах от дома и в пяти ярдах от крутого поворота, образованного острым углом садовой ограды, — на самом грязном участке грязной дороги, — — как вдруг из-за этого угла вылетают бешеным галопом — бац — прямо на него Обадия со своей каретной лошадью! — Кажется, во всем мире невозможно предположить ничего страшнее подобного столкновения — так беспомощен был доктор Слоп! так плохо подготовлен к тому, чтобы выдержать этот сокрушительный удар!

Что ему было делать? — Он перекрестился. — Очень глупо! — Но доктор, сэр, был папист. — Все равно, — лучше бы он держался за луку седла. — Разумеется; — а еще лучше, как показали события, если бы он вовсе ничего не делал; — ибо, осеняя себя крестом, он выронил хлыст, — и при попытке поймать его между коленями и седлом, когда хлыст туда скользнул, он потерял стремя, — а потеряв стремя, потерял равновесие; — в довершение всех этих потерь (которые, кстати сказать, показывают, как мало пользы приносит крестное знамение) несчастный доктор потерял самообладание. Поэтому, не дожидаясь наскока Обадии, он предоставил пони своей участи, полетев с него кувырком, наподобие и по способу тюка шерсти, и без всяких других последствий от этого падения, кроме того что (опять же как тюк шерсти) дюймов на двенадцать зарылся в грязь самой широкой своей частью.

Обадия дважды снял шапку перед доктором Слопом: — — раз, когда тот падал, — и другой раз, когда он увидел его сидящим. — Несвоевременная учтивость! — — Разве не лучше было ему остановить коня, соскочить на землю и помочь доктору? — Сэр, он сделал все, что мог сделать в своем положении; — однако инерция бега упряжной лошади была так велика, что Обадия не в состоянии был сделать это сразу; — — трижды описал он круг возле доктора Слопа, прежде чем ему удалось остановить своего коня; когда же он наконец в этом успел, то произвел такое извержение грязи, что лучше бы Обадии было находиться за милю оттуда. Словом, никогда еще не бывал доктор Слоп так загажен и так пресуществлен, с тех пор как пресуществления[97] вошли в моду.

Глава X

Когда доктор Слоп вошел в гостиную, где мой отец и дядя Тоби рассуждали о природе женщин, — трудно сказать, что их больше поразило: вид доктора Слопа или его появление; дело в том, что несчастье случилось с ним так близко от дома, что Обадия не счел нужным снова усадить его на пони — и привел в комнату так, как он был: не обтертого, не прибранного, не умащенного, всего покрытого пятнами и комьями грязи. — — Недвижен и безгласен, как призрак из «Гамлета», целых полторы минуты стоял доктор в дверях гостиной (Обадия все еще держал его за руку) во всем величии грязи. Спина его и зад, на которые он упал, были совершенно загрязнены, — а все другие части так основательно забрызганы произведенным Обадией извержением, что вы смело могли бы поклясться (без всяких мысленных оговорок), что ни один комочек грязи не пропал даром.

Тут дяде Тоби представился прекрасный случай отыграться и взять верх над моим отцом; — ибо ни один смертный, увидевший доктора Слопа в этом соусе, не стал бы спорить с дядей Тоби, по крайней мере насчет того, что его невестка, должно быть, не хотела, чтобы такой субъект, как доктор Слоп, находился так близко возле ее...... Но то был argumentum ad hominem, и вы можете подумать, что дядя Тоби не хотел к нему прибегать, потому что был в нем не очень искусен. — Нет; истинная причина заключалась в том, — что наносить оскорбления было не в его характере.

Появление доктора Слопа в эту минуту было не менее загадочно, чем способ его появления; хотя моему отцу стоило бы только минуту подумать, и он, наверно, разрешил бы загадку; ибо всего неделю тому назад он дал знать доктору Слопу, что мать моя на сносях; а так как с тех пор доктор не получал больше никаких вестей, то с его стороны было естественно, а также очень политично предпринять поездку в Шенди-Холл, что он и сделал, просто для того, чтобы посмотреть, как там идут дела.

Но при решении вставшей перед ним задачи мысли моего отца пошли, к несчастью, по ложному пути; как и мысли упомянутого выше строгого критика, они все вертелись вокруг звона колокольчика и стука в дверь, мерили расстояние между ними и настолько приковали все внимание отца к этой операции, что он не в состоянии был думать ни о чем другом, — обычная слабость величайших математиков, которые так усердно трудятся над доказательством своих положений и настолько при этом истощают все свои силы, что уже не способны ни на какое практически полезное применение доказанного.

Звон колокольчика и стук в дверь сильно подействовали также и на сенсории[98] дяди Тоби, — но они дали его мыслям совсем иное направление: — эти два несовместимые сотрясения воздуха тотчас пробудили в сознании дяди Тоби мысль о великом инженере Стевине[99]. — Какое отношение имел Стевин к этой истории — задача чрезвычайно трудная, — ее надо будет решить, но не в ближайшей главе.

Глава XI

Писание книг, когда оно делается умело (а я не сомневаюсь, что в моем случае дело обстоит именно так), равносильно беседе. Как ни один человек, знающий, как себя вести в хорошем обществе, не решится высказать все, — так и ни один писатель, сознающий истинные границы приличия и благовоспитанности, не позволит себе все обдумать. Лучший способ оказать уважение уму читателя — поделиться с ним по-дружески своими мыслями, предоставив некоторую работу также и его воображению.