Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

• Название: Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена
• Автор: Лоренс Стерн
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1968

Шедевром Стерна безоговорочно признан «Тристрам Шенди» (Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman). На первый взгляд роман представляется хаотической мешаниной занятных и драматических сцен, мастерски очерченных характеров, разнообразных сатирических выпадов и ярких, остроумных высказываний вперемежку с многочисленными типографскими трюками (указующие пальцы на полях, зачерненная («траурная») страница, обилие многозначительных курсивов). Рассказ постоянно уходит в сторону, перебивается забавными и порою рискованными историями, каковые щедро доставляет широкая начитанность автора. Отступления составляют ярчайшую примету «шендианского» стиля, объявляющего себя свободным от традиций и порядка. Критика (прежде всего С.Джонсон) резко осудила писательский произвол Стерна. На деле же план произведения был продуман и составлен куда более внимательно, чем казалось современникам и позднейшим викторианским критикам. «Писание книг, когда оно делается умело, – говорил Стерн, – равносильно беседе», и, рассказывая «историю», он следовал логике живого, содержательного «разговора» с читателем. Подходящее психологическое обоснование он нашел в учении Дж.Локка об ассоциации идей. Помимо разумно постигаемой связи идей и представлений, отмечал Локк, бывают их иррациональные связи (таковы суеверия). Стерн разбивал крупные временные отрезки на фрагменты, которые затем переставлял, сообразуясь с умонастроением своих персонажей, от этого его произведение – «отступательное, но и поступательное в одно и то же время».

Герой романа Тристрам – вовсе не центральный персонаж, поскольку вплоть до третьего тома он пребывает в зародышевом состоянии, затем, в период раннего детства, возникает на страницах от случая к случаю, а завершающая часть книги посвящена ухаживанию его дядюшки Тоби Шенди за вдовой Водмен, вообще имевшему место за несколько лет до рождения Тристрама. «Мнения» же, упомянутые в заголовке романа, по большинству принадлежат Вальтеру Шенди, отцу Тристрама, и дядюшке Тоби. Любящие братья, они в то же время не понимают друг друга, поскольку Вальтер постоянно уходит в туманное теоретизирование, козыряя древними авторитетами, а не склонный к философии Тоби думает только о военных кампаниях.

Читатели-современники объединяли Стерна с Рабле и Сервантесом, которым он открыто следовал, а позже выяснилось, что он был предвестником таких писателей, как Дж.Джойс, Вирджиния Вулф и У.Фолкнер, с их методом «потока сознания».

---

Должен вам здесь сообщить, что этот слуга дяди Тоби, известный под именем Трима, служил капралом в дядиной роте; — — его настоящее имя было Джемс Батлер, — но в полку его прозвали Тримом, и дядя Тоби, если только не бывал очень сердит на капрала, никогда иначе его не называл.

Рана от мушкетной пули, попавшей ему в левое колено в сражении при Ландене[90], за два года до дела под Намюром; сделала беднягу негодным к службе; — но так как он пользовался в полку общей любовью и был вдобавок мастер на все руки, то дядя Тоби взял его к себе в услужение, и Трим оказался чрезвычайно полезен, исполняя при дяде Тоби в лагере и на квартире обязанности камердинера, стремянного, цирюльника, повара, портного и сидельца; он ходил за дядей и ему прислуживал с великой верностью и преданностью во всем.

Зато и любил его дядя Тоби, в особенности же его привязывала к своему слуге одинаковость их познаний. — Ибо капрал Трим (как я его отныне буду называть), прислушиваясь в течение четырех лет к рассуждениям своего господина об укрепленных городах и пользуясь постоянной возможностью заглядывать и совать нос в его планы, карты и т. д., не только перенял причуды своего господина в качестве его слуги, хотя сам и не садился на дядиного конька, — — — сделал немалые успехи в фортификации и был в глазах кухарки и горничной не менее сведущим в науке о крепостях, чем сам дядя Тоби. Мне остается положить еще один мазок для завершения портрета капрала Трима, — единственное темное пятно на всей картине. — Человек любил давать советы, — или, вернее, слушать собственные речи; но его манера держаться была необыкновенно почтительна, и вы без труда могли заставить его хранить молчание, когда вы этого хотели; но стоило языку его завертеться, — и вы уже не в силах были его остановить: — — язык у капрала был чрезвычайно красноречив. — — Обильное уснащение речи вашей милостью и крайняя почтительность капрала Трима говорили с такой силой в пользу его красноречия, — что как бы оно вам ни докучало, — — вы не могли всерьез рассердиться. Что же касается дяди Тоби, то он относился к этому благодушно, — или, по крайней мере, этот недостаток Трима никогда не портил отношений между ними. Дядя Тоби, как я уже сказал, любил Трима; — кроме того, он всегда смотрел на верного слугу — как на скромного друга, — он не мог бы решиться заставить его замолчать. — Таков был капрал Трим.

— Смею просить дозволения подать вашей милости совет, — продолжал Трим, — и сказать, как я думаю об этом деле. — Сделай одолжение, Трим, — отвечал дядя Тоби, — говори, — говори, не робея, что ты об этом думаешь, дорогой мой. — Извольте, — отвечал Трим (не с понуренной головой и почесывая в затылке, как неотесанный мужик, а) откинув назад волосы и становясь навытяжку, точно перед своим взводом.

— — — Я думаю, — сказал Трим, выставляя немного вперед свою левую, хромую ногу — и указывая разжатой правой рукой на карту Дюнкерка, пришпиленную к драпировке, — я думаю, — сказал капрал Трим, — покорно склоняясь перед разумнейшим мнением вашей милости, что эти равелины, бастионы, куртины и горнверки — жалость и убожество здесь на бумаге, — безделица по сравнению с тем, что ваша милость и я могли бы соорудить, будь мы с вами в деревне и имей мы в своем распоряжении четверть или треть акра земли, на которой мы могли бы хозяйничать как нам вздумается. Наступает лето, — продолжал Трим, — и вашей милости можно будет выходить на воздух и давать мне нографию — — (— Говори ихнографию[91], — заметил дядя) — города или крепости, которые вашей милости угодно будет обложить, — и пусть ваша милость меня расстреляет на гласисе этого города, если я не укреплю его, как будет угодно вашей милости. — Я не сомневаюсь, что ты с этим справишься, Трим, — проговорил дядя. — Ведь вашей милости, — продолжал капрал, — надо было бы только наметить мне полигон и точно указать линии и углы. — Мне бы это ничего не стоило, — перебил его дядя. — Я бы начал с крепостного рва, если бы вашей милости угодно было указать мне глубину и ширину. — Я их тебе укажу со всей точностью, — заметил дядя. — По одну руку я бы выкидывал землю к городу для эскарпа, а по другую — к полю для контрэскарпа. — Совершенно правильно, Трим, — проговорил дядя Тоби. — И, устроив откосы по вашему плану, — я, с дозволения вашей милости, выложил бы гласис дерном, — как это принято в лучших укреплениях Фландрии, — — — стены и брустверы я, как полагается и как вашей милости известно, тоже отделал бы дерном. — Лучшие инженеры называют его газоном, Трим, — сказал дядя Тоби. — Газон или дерн, не важно, — возразил Трим, — вашей милости известно, что это в десять раз лучше облицовки кирпичом или камнем. — — Я знаю, Трим, что лучше во многих отношениях, — подтвердил дядя Тоби, кивнув головой, — так как пушечное ядро зарывается прямо в газон, не разрушая стенок, которые могут засыпать мусором ров (как это случилось у ворот Святого Николая) и облегчить неприятелю переход через него.

— Ваша милость понимает эти дела, — отвечал капрал Трим, — лучше всякого офицера армии его величества; — но ежели бы вашей милости угодно было отменить заказ стола и распорядиться о нашем отъезде в деревню, я бы стал работать как лошадь по указаниям вашей милости и соорудил бы вам такие укрепления, что пальчики оближешь, с батареями, крытыми ходами, рвами и палисадами, — словом, за двадцать миль кругом все бы приезжали поглядеть на них.

Дядя Тоби вспыхнул, как огонь, при этих словах Трима: — но то не была краска вины, — или стыда, — или гнева; — то была краска радости; — его воспламенили проект и описание капрала Трима. — Трим! — воскликнул дядя Тоби, — — довольно, замолчи. — Мы могли бы начать кампанию, — продолжал Трим, — в тот самый день, как выступят в поход его величество и союзники, и разрушать тогда город за городом с той же быстротой. — — Трим, — остановил его дядя Тоби, — ни слова больше. — Ваша милость, — продолжал Трим, — могли бы в хорошую погоду сидеть в своем кресле (при этом он показал пальцем на кресло) — и давать мне приказания, а я бы — — — Ни слова больше, Трим, — проговорил дядя Тоби. — — Кроме того, ваша милость не только получили бы удовольствие и приятно проводили время, но дышали бы также свежим воздухом, делали бы моцион, нагуляли бы здоровье, — и в какой-нибудь месяц зажила бы рана вашей милости. — Довольно, Трим, — сказал дядя Тоби (опуская руку в карман своих штанов), — проект твой мне ужасно нравится. — И коли угодно вашей милости, я сию минуту пойду куплю саперный заступ, который мы возьмем с собой, и закажу лопату и кирку вместе с двумя… — Больше ни слова, Трим, — воскликнул дядя Тоби вне себя от восхищения, подпрыгнув на одной ноге, — — и, сунув гинею в руку Трима, — — Трим, — проговорил дядя Тоби, — больше ни слова, — а спустись, голубчик Трим, сию минуту вниз и мигом принеси мне поужинать.

Трим сбежал вниз и принес своему господину поужинать, — совершенно зря: — — план действий Трима так прочно засел в голове дяди Тоби, что еда не шла ему на ум. — Трим, — сказал дядя Тоби, — отведи меня в постель. — Опять никакого толку. — Картина, нарисованная Тримом, воспламенила его воображение, — дядя Тоби не мог сомкнуть глаз. — Чем больше он о ней думал, тем обворожительней она ему представлялась; — так что еще за два часа до рассвета он пришел к окончательному решению и обдумал во всех подробностях план совместного отъезда с капралом Тримом.

В деревне Шенди, возле которой расположено было поместье моего отца, у дяди Тоби был собственный приветливый домик, завещанный ему одним стариком дядей вместе с небольшим участком земли, который приносил около ста фунтов годового дохода. К дому примыкал огород площадью в полакра, — а в глубине огорода, за высокой живой изгородью из тисовых деревьев, была лужайка как раз такой величины, как хотелось капралу Триму. — Вот почему, едва только Трим произнес слова: «четверть или треть акра земли, на которой мы могли бы хозяйничать как нам вздумается», — — как эта самая лужайка мигом всплыла в памяти и загорелась живыми красками перед мысленным взором дяди Тоби; — — — это и было материальной причиной появления румянца на его щеках, или, по крайней мере, яркости этого румянца, о которой сказано было выше.

Никогда любовник не спешил к своей возлюбленной с более пылкими надеждами, чем дядя Тоби к своей лужайке, чтобы насладиться ею наедине; — говорю: наедине, — ибо она укрыта была от дома, как уже сказано, высокой изгородью из тисовых деревьев, а с трех других сторон ее защищали от взоров всех смертных дикий остролист и густой цветущий кустарник; — таким образом, мысль, что его здесь никто не будет видеть, не в малой степени повышала предвкушаемое дядей Тоби удовольствие. — Пустая мечта! Какие бы густые насаждения ни окружали эту лужайку, — — какой бы ни казалась она укромной, — надо быть слишком наивным, милый дядя Тоби, собираясь наслаждаться вещью, занимающей целую треть акра, — так, чтобы никто об этом не знал!