Лев Гумилевский - Зинин

• Название: Зинин
• Автор: Лев Гумилевский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

В книге рассказывается о жизни и деятельности Николая Николаевича Зинина. Николай Николаевич Зинин (1812–1880) — выдающийся русский химик-органик, академик Петербургской академии наук, первый президент Русского химического общества (РХО)

---

Перемежающиеся влияния сектантского воспитания и ранней административно-хозяйственной деятельности многое с того разговора стали объяснять Николаю Николаевичу в характере его нового знакомого.

Так началась на многие годы дружба врача и больного.

Петр Александрович Дубовицкий, прекрасно подготовленный уже дома, в восемнадцать лет окончил Московский университет и пять лет совершенствовался в европейских университетах и клиниках.

«Профессор Дубовицкий составлял светлое явление в среде Казанского университета, — свидетельствует в своих воспоминаниях, печатавшихся в 1899 году в «Русской старине», И. И. Михайлов. — Его знания, его выдающиеся дарования, новость его воззрений на науку возбудили против него немецкую партию, составлявшую большинство профессоров. Он затмевал их. Как человек инициативы, он пытался ввести некоторые преобразования. Будучи с большим состоянием, он делал пожертвования на нужды университета, помогал студентам. Дубовицкий вместо сочувствия, встретив зависть и недоброжелательство и осуждение своих начинаний, перешел на должность профессора в Петербургскую медицинскую академию».

Как все, кому приходилось встречаться с Зининым, Дубовицкий был пленен его энциклопедическими познаниями, острым умом, смелостью мысли, стремлением постоянно делиться приобретенными знаниями с товарищами, беззлобием и бессребреничеством натуры. Темный фон эпохи резко выделял Зинина из сверстников Дубовицкого.

После того как из министерства пришло утверждение Зинина в должности адъюнкта по кафедре химии, попечитель послал сына за учителем. Николай Николаевич спустился вниз в кабинет хозяина.

— За границу поедешь? — спросил попечитель.

— Коли пошлете, скажу спасибо, — отвечал Зинин. — Поучиться там есть чему.

— Ну так собирайся. Представление завтра посылаем.

И действительно, 13 марта 1837 года в Министерство народного просвещения было отправлено представление попечителя о направлении Зинина в «чужие края для усовершенствования по части химии».

Ссылаясь на то, что представленный адъюнкт четвертый год живет в его доме, попечитель удостоверял, что по этому случаю «нравственные качества и поведение Зинина ему лично известны, как и великая приверженность молодого ученого к математике и химии».

«Г. Зинин имеет все нужные качества, чтобы быть хорошим профессором, — свидетельствовал попечитель дальше. — Но чтобы быть достойным этого звания, ему необходимо нужно для усовершенствования посетить некоторые иностранные университеты, славящиеся отличными химиками. Я полагаю, что Зинину достаточно пробыть в Берлине год и посещать там университетские лекции, особенно преподавания профессора Митчерлиха. Другой год Зинин употребит на посещение германских университетов, Геттингенского, Пражского, Мюнхенского, Венского и некоторое время посвятит на слушание лекций известного в Швеции химика Берцелиуса».

В апреле было дано разрешение на командировку Зинина.

Выезд приурочен был к началу нового учебного года. В распоряжении Николая Николаевича оказались все каникулы. За лето он отпустил волосы по моде того времени, научился у Дубовицкого подвязывать широкий черный галстук под высоким крахмальным воротником, сшил длиннополый черный сюртук и приобрел вид молодого профессора.

Летом университетские лекторы немецкого и английского языков, учившие Зинина разговорному языку, прекратили свои занятия. На счастье Николая Николаевича, в Казани случился необыкновенный человек, знавший десять языков, в том числе немецкий, английский и французский. Это был Иосиф Антонович Больцани, уроженец Берлина, сын итальянца и немки, приказчик в лавке Дациаро.

Всесветно известная фирма Дациаро имела отделения в крупных городах многих стран. Дациаро продавал картины, гравюры, ноты, бумажные товары, книги. Больцани работал у Дациаро с детских лет и к двадцати годам попал в Казань, побывав во многих странах и научившись многим языкам.

Судьба его была необыкновенна, как и его способности. Скучая в своей лавке, он читал все, что случалось под рукой, и до самозабвения увлекся высшей математикой. Узнав о странном увлечении продавца в лавке Дациаро, Лобачевский проэкзаменовал его и стал сам заниматься с Больцани. За десять лет приказчик Дациаро сдал экстерном экзамены по курсу гимназии, физико-математического факультета, стал магистром математических наук и адъюнктом по кафедре чистой математики, а затем профессором.

Бывая в лавке Дациаро, Зинин познакомился с юношей и, не предвидя его судьбы, охотно объяснял ему то разницу между арифметикой и алгеброй, то рассказывал об устройстве и назначении метеорологической обсерватории.

Больцани уже хорошо владел русским языком, но Зинин неизменно разговаривал с ним на немецком или английском.

Летом перед поездкой за границу Николай Николаевич почти не выходил из лавки Дациаро, расспрашивал о Берлине, Риме, Париже, о немцах, англичанах и к осени владел разговорным языком главных стран Европы не хуже Больцани.

С такой подготовкой, с инструкциями попечителя в кармане, с сердечными напутствиями Лобачевского Николай Николаевич в начале сентября 1837 года занял наружное место в почтовой карете и через Москву, Петербург, Тауроген направился в Берлин.

Москва, как Казань, не обрадовала путешественника: только больше церквей. В древних городах надо родиться, чтобы свыкнуться с бестолковым расположением улиц, тупиков, переулков.

И Николай Николаевич подумал: «Нет, здесь не мог бы я жить!»

Но в Петербурге с его стройными линиями, каналами, сквозными улицами Николаю Николаевичу вдруг все показалось давно знакомым, как в Саратове. Молодые города планировал прямолинейный Петр, и саратовцы с испокон веков рвались в Петербург, а не в Москву.

— Вот где жить бы! — восхитился молодой ученый и с одного слова, не расспрашивая более никого, отправился на Фонтанку, в Главное управление путей сообщения и публичных зданий. Главноуправляющим был знаменитый сатрап Николая I Петр Андреевич Клейнмихель. В его канцелярии Зинин решил навести справку о старом приятеле.

Первый же чиновник, к которому он обратился, переспросил:

— Какой Губер? Эдуард Иванович?

— Он самый!

— Пройдите в приемную и подождите. Он сейчас выйдет к вам!

Оказывается, Губер служил в этой самой канцелярии, и через пять минут друзья уже жали друг другу руки и смеялись, вспоминая, как, расставаясь, клялись в вечной дружбе и за семь лет не перекинулись ни одним письмом.

В светлой приемной с окнами на Фонтанку посетителей не было. Устроившись в нише окна, Губер быстро заговорил:

— Что поделаешь, виноват, да ведь все мы так! Я сюда приехал с письмом к Жуковскому, он познакомил меня с Пушкиным, я стал печатать стихи в «Современнике», «Библиотеке для чтения»…

— Видел, читал, знаю!

— Да, Пушкин! Боже мой, что это был за человек, что за человек!

Полное, одутловатое лицо Губера, как будто сжалось, в глазах блеснули слезы, голос задрожал:

— Я вижу всех знаменитостей, знаю всех меценатов. Жалкое их меценатство — это напыщенное снисхождение, с которым они протягивали кончики пальцев с высоты своего величия дрожащему новичку в литературе… И рядом Пушкин — само простодушие, сама искренность, сама откровенность. Да, я мог убедиться, что достоинство человека тем выше, чем проще он сам!

Для обоих старых товарищей Пушкин был знаменем правды, добра, справедливого гнева и великой любви. Но для Губера он был еще живым человеком, которого голос он слышал, теплоту рук чувствовал.

— Ты не поверишь, что это за человек был. Я когда-то сделал перевод «Фауста», цензура его запретила — одним росчерком пера цензор уничтожил два года труда моего… Я взбесился и разорвал рукопись.

— Молодец! — вырвалось у Зинина. — Всем бы так делать!

— Так вот, Пушкин узнал об этом, разыскал меня, сам ко мне пришел, полвечера говорил со мной, заставил, убедил снова приняться за работу… Я дал ему слово, что сделаю перевод.

— И сделал?

— Да, сделал… Но Пушкина-то уже нет… Пушкина нет, Пушкина нет! — повторял он и вдруг, прикрыв широкими ладонями глаза, стал читать свои стихи на смерть Пушкина, ходившие вместе с лермонтовскими по рукам:

Я видел гроб его печальный,
Я видел в гробе бледный лик
И в тишине с слезой прощальной
Главой на грудь его поник.
Но пусть над лирою безгласной
Порвется тщетная струна
И не смутит тоской напрасной
Его торжественного сна…

Замолкнув на мгновение, чтобы дать высохнуть глазам от выступивших слез, Эдуард Иванович гневно вскричал:

— Пушкина нет, Николай Николаевич! Да рассказывай ты о себе, а то зареву, как баба…

Николай Николаевич достал свой чистый платок, вытер глаза друга, тихонько поцеловал его. Потом стал рассказывать о себе…