Юрий Аракчеев - Зажечь свечу

• Название: Зажечь свечу
• Автор: Юрий Аракчеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1985

Проблемы, затронутые в повестях и рассказах Юрия Аракчеева, близки всем нам. Разнообразными художественными средствами автор утверждает дорогие для нас принципы: честность, добросовестность, гражданскую активность, чувство Родины, верность человека тому лучшему, что он несет в себе; пишет о красоте и изначальности природы.

---

Думала отдохнуть дома, а какой отдых? Все замужем или переженились, то одна, то другой жалуются — не разводятся, как она, а стонут, только вот Светик с Володей, да и то не сказать, чтоб райская жизнь. Тоже не видят ничего, хотя Светик и была во Франции, но теперь все, отпрыгалась, на пяти месяцах уже. Да, тут-то и заговорила — и все громче и громче! — вторая половина Олиного существа…

И вот он позвонил, Володя. Удивительно, что она как раз не ждала его, думала, что звонит Светик, а это оказался он. Сама не понимала, что это произошло с ней, но когда собиралась в гостиницу, от волнения не могла пуговицы застегнуть. Сама не своя. Пришла и увидела его точно таким, каким он был тогда в поезде и у нее. Ничуть не изменился, такой же ласковый, мягкий, она страшно волновалась, ничего не соображала, когда шла с ним в номер. Он что-то говорил, она тоже. Потом читала свои стихи. Он, режиссер, сценарист, оценил ее стихи, он так смотрел на нее! Она специально договорилась со Светиком, что придут к ним, потому что не представляла, как себя вести, если останутся надолго вдвоем, да еще ведь Витя.

Но потом было странно. Пришли к Саше с Ниной, у них отличная квартира, шикарная обстановка, прекрасная музыка, но Володе почему-то все не понравилось, он скис, на нее, Олю, внимания не обращал, вел себя непонятно, так что все чувствовали себя скованно. Еще бы: режиссер! Из столицы! Где уж нам. Ну да, провинция, может быть, что-то не так, но зачем же… Что-то действительно не заладилось, все были скучные, но очень уж этот столичный гость задавался, ей неудобно было перед всеми. Ну и что, если режиссер? Тем более должен все понять и не задаваться. Да, согласна, этот Сашка нудный, а Нинка ломаться любит, изображает из себя красавицу несусветную, вообще-то зря к ним пошли, можно было что-нибудь лучше придумать, но кто мог знать, что Володя будет таким жестоким. Тут она поняла, что все. Правильно она боялась, и так ей вдруг понравились эти песни. Чуть не заплакала. Все — обман, ничего в жизни хорошего нет, а Володя только показался ей хорошим и добрым, на самом деле он такой же, как все. Ничего у них не выйдет, это ясно, он, конечно, может быть, и не против с провинциалочкой поиграть, что ему-то, все равно в командировке, чтоб запомнилось… Но ей-то, ей… Не то. Опять не то. Вообразила она себе неизвестно что. Вот приедет в Москву, там Эдик…

Она изо всех сил держалась, а когда он ее за локоть взял и отвел в сторону на автобусной остановке, да еще и ругаться начал неизвестно за что, она и совсем разозлилась. Пропади все пропадом! Им, мужикам, одно нужно. Какое право он имеет ругать ее друзей? Да еще упреки… Конечно, если бы она у него осталась, если бы он свое получил… Все они одинаковые! Она говорила с ним плохо, очень плохо.

А теперь ехала в автобусе, ей хотелось плакать, едва удерживалась, и зло на себя брало, потому что Толя все видел. Глупо, глупо…

Когда пришла домой, мама сказала, что три раза звонил Витя и приходил Олег, ушел, не дождавшись, но, видно, смог опять чем-то улестить маму, потому что выражение у нее было опять то самое — упрек и обида. Бросилась в постель сразу, но уснуть долго не могла, а потом снился глупый сумбур. Зачем, зачем это все? Ни к чему… В конце концов, у нее была твердая жизненная программа — теперь, после срывов, музыки, замужества неудачного, она сама себе не нравилась, если честно, но что ж теперь-то поделаешь. Такой уж характер…

Теперь нужно особенно держать себя в руках, никаких поблажек, а то будет поздно и жизнь совсем уж покатится кувырком. Она порой презирала себя, ненавидела, многое хотелось бы переиграть заново, но все же ни о чем не жалела. Чего жалеть? Что было, то было, только теперь-то уж надо держаться, держаться изо всех сил, выполнить хотя бы то, что намечено, программу-минимум.

Сон глупый, глупый, опять угнетала собственная беспомощность, бестолковость, не умела владеть собой, путалась всю жизнь, делала все невпопад — так и во сне. Просыпалась несколько раз ночью с тяжелой головой, а на подушке — мокрое пятно…

8

А Голосову в гостинице тоже снился длинный, никак не затухающий мучительный сон. Как будто то ли в комнате его московской квартиры, то ли в номере гостиницы собрались люди и, куря и лениво перебрасываясь пустыми фразами, щелкали пальцами или били каким-то предметом по большой стеклянной банке, в которой Голосов вез из экспедиции по Средней Азии экзотического ядовитого паука. В Голосове боролись два чувства — гостеприимство и досада на причуду гостей, которые, не слушая его рассказов об экспедиции, о том, как трудно было поймать и в сохранности довезти этого необычайно крупного и редкого паука, только посмеивались и продолжали страдное свое занятие.

Паук метался в банке, где заботливо были положены камешки, веточки и летали пущенные мухи. Голосов понимал, что, если он будет слишком заметно выражать свою досаду, это только раззадорит гостей, и он, пытаясь отвлечь их, жалко лепетал какие-то факты из жизни пауков, мучаясь, рассказывал о подробностях экспедиции, припоминал, торопясь, что-то интересное о других своих многочисленных путешествиях…

Наконец банка была разбита, камешки, веточки, осколки стекла высыпались на стол, Голосов лихорадочно принялся искать какую-нибудь маленькую банку, чтобы накрыть оставшегося на воле ядовитого паука, а потом пытался отыскать самого его среди мусора на столе, и то ему чудилось, что редкий паук погиб и с ним пропал счастливый результат экспедиции, то с ужасом думал он о том, что паук убежал и вот сейчас укусит кого-нибудь из неслушающих и не сознающих опасности гостей, — и опять в нем боролись два чувства: жалости к ним и глухой, нерассуждающей, мрачной досады, растущей неудержимо и грозящей перейти в неуправляемое слепое чувство.

«Укус смертелен, ведь укус смертелен!» — в отчаянье уже принялся повторять Голосов на непрекращающиеся усмешки и, мучаясь от неразрешимости, проснулся.

Было всего только пять часов утра, а спать не хотелось. Вспомнилась вечеринка вчерашняя, опять досада возникла, а вместе с ней и печаль. Да, его сон был каким-то образом связан с вечеринкой — та же смесь понимания, ясности и незнания, как поступить. Никто не виноват в убогости жизни, никто, кроме нас самих, но это с одной стороны. А с другой: вот он, Голосов, все понимал и мучился, а выглядел, наверное, точно так же, как и они. Не сделал ничего, молчал, подчинялся общему. И Володя, к примеру, — тот самый, который понял и предложил Голосову собраться снова, — ведь он тоже мог подумать о Голосове точно так же, как он, Голосов, думал обо всех о них.

Суток не прошло, как он покинул Бутырки, Нечаева с Осиповым, и они уже так отдалились, но тут он опять вспомнил о них и опять с теплым чувством. Ему припомнилось, как Осипов доставал соты из улья, а он, Голосов, стоял невдалеке, слыша пролетающих мимо него пчел и моля бога о том, чтобы они не ужалили его. Ни одна не ужалила, и он радовался. А Осипов сказал:

— Они плохих людей жалят. Хороших не трогают.

— А как они узнают? — спросил Голосов, внутренне торжествуя.

— Да ведь плохой суетится, боится всего. Вот они и чувствуют.

Мед был душистый, необыкновенно вкусный…

А потом Осипов дал ему проехать на комбайне.

Да, что-то было во всем этом от детства, связывалось со счастливыми давними годами, когда мир открывался солнечной стороной, когда таким значительным казалось все — и настоящее, и обязательно светлое будущее. Да… Да… Обязательно светлое! А почему нет? Что мешает? Что препятствует тому, чтобы людям счастливо жить на земле, такой богатой цветами и травами? Почему мы ссоримся из-за какой-то чепухи, подсиживаем друг друга, подчас ненавидим…

Так вот же она, разгадка: Нечаев и Осипов. Естественности не хватает всем нам, вот в чем дело. Суетимся много. Не живем — суетимся.

И вставал, и принимал душ, и делал свои упражнения Голосов со светлым чувством, все еще досадуя на себя за вчерашнее, но почему-то уверенный в том, что все наладится с Олей, не потеряно главное, — он понял причину, он сам был  в и н о в а т, а значит, поправить можно, если зависит от него самого.

Он даже поработал немножко над сценарием — записал несколько сценок, чтоб не забыть, — и, дождавшись половины девятого, позвонил Оле. Он говорил легко, по-новому, словно забыв вчерашнее, не связанный. И Оле передалась эта легкость, она согласилась пойти в музей, сказав, что приедет к десяти часам, пусть он ждет ее прямо у входа. Как по волшебству получилось.

И неожиданная легкость, с которой они договорились, еще больше осветила его, доказала несомненную его правоту — все проще, все гораздо проще, а сложности мы создаем сами, и планета наша предназначена все-таки для хорошей, красивой жизни. Верно говорится, что все плохое не от природы, а от самого человека. Жизнь непременно должна быть праздником, даже если она полна страданий — все равно праздник. И труд — праздник, только он должен быть любим и осмыслен.