Юрий Аракчеев - Зажечь свечу

• Название: Зажечь свечу
• Автор: Юрий Аракчеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1985

Проблемы, затронутые в повестях и рассказах Юрия Аракчеева, близки всем нам. Разнообразными художественными средствами автор утверждает дорогие для нас принципы: честность, добросовестность, гражданскую активность, чувство Родины, верность человека тому лучшему, что он несет в себе; пишет о красоте и изначальности природы.

---

И во время разговора Нечаев нет-нет да и поглядывал заботливо на красное железное чудовище рядом, как будто бы он только что, вот этими самыми руками «сколотил его и собрал», как у Гоголя. Да, вот именно! «Расторопный ярославский мужик»! — пришло на ум тотчас, и неважно было, из Ярославской области родом Нечаев или не из Ярославской. Вот какой замечательный комбайнер Нечаев — один из двоих, рекомендованных в обкоме, — исконно русский мастеровой человек! А комбайн хлебный — так это ж главная машина в сельском хозяйстве нашем, и пусть не летит она так, чтобы версты мелькали, «пока не зарябит тебе в очи», но именно ее плавным ходом в страду движется Россия. Современная «птица-тройка», железным на сей раз схваченная винтом… Завязывался сценарий, уже завязывался, с первой встречи с героем, и так радостно стало Голосову.

— Ну что ж, давай, Владимир Спиридонович, бери свою машину, поезжай с товарищем кинематографистом на Дон, рыбку половите, побеседуйте, я тебе на сегодня отпуск даю, — весело и бодро сказал директор, похлопав Нечаева по плечу. А был он, директор, невысок, крепок, как боровичок, энергичен, полон жизни — великолепно смотрелся тоже…

Не спеша идут Нечаев с Голосовым к новенькому «Москвичу», полученному комбайнером в качестве премии за очень большой намолот три года назад, садятся и едут полями на Дон и располагаются в лодке, причаленной к берегу знаменитой реки, — здесь, в верховье, Дон пока еще не слишком широк, но уже плавен и величав — и беседуют, и Нечаев все больше и больше нравится Голосову.

И Дон нравится. Все ему стало нравиться здесь.

Конечно, рассказывает Нечаев в первую очередь о работе. Нечаев рассказывает, а Голосов внимательно слушает и думает о том, как же это удивительно все-таки, что знатный механизатор, известный на всю область, кавалер орденов Ленина и Трудового Красного Знамени, рекордсмен по намолотам, оказался таким молодым (ему тридцать шесть лет), простым и естественным, чем-то даже похожим на ребенка, но в то же самое время понимающим непростые как будто бы вещи и в этом смысле, можно даже сказать, вполне интеллигентным. И никакой он не «беззаветный работяга».

Да, не в первый уже раз Голосов убеждался, что рекордсмен и передовик в своем деле — всегда развитый человек и личность, независимо от того, каким делом он занимается. В любом деле по-настоящему преуспеть непросто, и простым прилежанием не достигнешь высот — нужна индивидуальность человеческая, самосознание и, конечно, внутреннее достоинство. И еще нечто есть в Нечаеве, что Голосову особенно нравится. Что же именно?

А вот, рассказывая, например, об аварии, которая приключилась с ним однажды зимой в гололед, Нечаев ни разу ни на кого не пожаловался, хотя было ясно, что занесло его трактор «К-700» и перевернуло потому, что шедший впереди бензовоз резко затормозил. А когда зажало Нечаева в кабине и скрючило, и вот-вот мог полыхнуть мотор, и ребята со встречных машин уже добрались до него, пытаясь вытащить, — и сначала вытаскивали по частям сиденье из-под него, а потом только и самого вытащили наконец, — то первое, что он спросил, было: «Я ни в кого не врезался? А в меня?» И когда узнал, что пострадал лишь он один со своим трактором с прицепом, то сразу легче стало: «Ну, думаю, сам-то ладно, а то еще кого, не дай бог, угробил бы».

Внимательно вглядывается Голосов в карие глаза Нечаева и видит: нет, не кокетничает Нечаев своим человеколюбием, искренне думает так и ничуть не старается пустить пыль в глаза заезжему режиссеру.

И дальше узнает Голосов, как лежал Нечаев в больнице — сначала в пятиместной палате, а когда стало приезжать к нему большое районное начальство, то перевели его в двухместную, и было Нечаеву совестно. «Ну как на людей смотреть? Что я, особенный?»

И опять чувствует Голосов: не лукавит комбайнер, искренне говорит, и вообще лукавство ему не подходит никак. И мысленно Голосов даже руки потирает от удовольствия: ну, типаж! Вот только трудность в чем: как это, последнее, на экране передать, какой найти зрительный эквивалент, чтобы не только слова…

А потом Нечаев и Голосов ездили по окрестностям, и места вокруг были красивые, привольные — то лес, то поле, то косогор, и везде-то далеко видно, а по обочинам дороги опять синие и желтые полевые цветы, а в чистом и светлом березовом лесу — земляника душистая… Родина, Россия милая, в самом неприкрытом, изначальном своем обличье.

Да, особенная нота появляется в общении двоих — горожанина, человека искусства, интеллигента до мозга костей, с одной стороны, и сельского жителя, механизатора, человека физического труда, с другой. Общность! Общность исконная, глубинная, уходящая корнями, кажется, в эти перелески, дали, в эти пригорки, реку, которая «тихо и плавно катит»…

Семейная жизнь тоже была у Нечаева хорошая и нормальная, как и жизнь трудовая: как женился пятнадцать лет назад, так и жил, и уже трое были у него — два парня и дочь. Хотя сам он вырос в условиях совсем не простых — во время Отечественной мать похоронную получила на мужа, за другого вышла — ведь трое было малых, Володя — самый старший, — а муж-то после войны вдруг вернулся. Считали, погиб, а он в плену был, оказывается. Сложная жизнь была, однако наладилось в конце концов.

У Голосова семейной жизни не было пока вообще никакой: холост, живет в одиночестве, а если что и объединяло его здесь с Нечаевым, то лишь трудности в детстве: Голосов рано потерял отца, потом и мать умерла, жил он у родственников, потом сам перебивался. Но несмотря на эту  в н е ш н ю ю  разность, опять находил Голосов все больше и больше того, что объединяло его с Нечаевым  в н у т р е н н е, по сути.

— Как с отдыхом здесь у вас? — спросил он между прочим. — Ведь скучно, наверное? Пойти-то некуда после работы.

— Ой, да что там! — воскликнул Нечаев в искреннем недоумении. — Ведь можно в любой близкий город съездить на автобусе, даже в Москву на субботу и воскресенье. Было бы желание!

«Было бы желание!» — вот самое любимое изречение Нечаева. Об этом говорил директор совхоза, а сейчас Голосов сам убедился. «А ведь это здорово, а? — думал он, все приближаясь, кажется, к пониманию чего-то очень важного для себя. — Было бы желание! И желание искреннее, истинное. Не в этом ли  с у т ь?»

Расстались к вечеру, и Голосов долго еще ходил по краю села, вспоминая дневной разговор и думая теперь, что ведь именно на таких людях, как Нечаев, всегда держалась земля русская. И государство. Недаром это — «сколотил и собрал тебя расторопный ярославский мужик». Или: «Эх, тройка, птица-тройка, и кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа могла ты родиться…» Да, работать беззаветно, не требуя многого за свой труд, не гордясь, — не в этом ли многовековая особенность наша…

На другой день опять ездили, беседовали уже как старые приятели, позагорали днем на краю лесной поляны, сказочно поросшей сине-фиолетовыми свечами дельфиниума, желтым душистым донником, ромашкой. И была бутылка водки и свежее пиво, купленные в райцентре, и крупные сочные помидоры, и недавно испеченные, пропитанные маслом пирожки с мясом. И нелюбитель выпивать Голосов выпил с Нечаевым, чтобы не обидеть, и эта безобидная выпивка (осталось полбутылки) еще больше сблизила их на лесной поляне.

Но вот что появилось новое: несмотря на полное взаимопонимание, Нечаев уже тяготился вынужденным бездельем — ведь его перемонтированный «Колос» стоит, а скоро страда! И Голосову это тоже понравилось.

А потом столичного режиссера познакомили со вторым знаменитым механизатором, Осиповым, и тот оказался человеком совершенно другим, на первый взгляд удивительно непохожим на Нечаева.

Осипов, по мнению Голосова, как бы олицетворял вторую национальную нашу черту — правдолюбие. Если для Нечаева почти не существовало внешних причин и он думал всегда не о том, почему плохо то-то и то-то, а как  с д е л а т ь, чтоб было хорошо, и что именно он  с а м  должен сделать, то Осипов, наоборот, всегда старался доискаться  п р и ч и н ы  плохого и определить, к т о  в этом виноват и  п о ч е м у  это плохо. Он тоже работал прекрасно, всегда, очевидно, делал то, что от него лично зависело, но его беспокоил  р е з у л ь т а т  его труда, последствия того, что делает он, зачем и для чего. Если Нечаев, при всем своем личном достоинстве, был все-таки исполнителем, то Осипов не хотел безгласным и безответным исполнителем быть. В более широком смысле слова он был хозяин и дело свое видел не в отрыве ото всего остального, а как часть какого-то общего дела. Чужую бесхозяйственность он воспринимал как свою. Удивительно, думал Голосов, что Нечаев и Осипов с одной стороны составляли единое и неразрывное целое, хотя внутри этого целого стояли на разных позициях. И дополняли друг друга. Единство и борьба, с растущим интересом думал он. Но главное все же — единство! Диалектика…