Добрица Чосич - Время смерти

• Название: Время смерти
• Автор: Добрица Чосич
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Роман-эпопея Добрицы Чосича, посвященный трагическим событиям первой мировой войны, относится к наиболее значительным произведениям современной югославской литературы.

На историческом фоне воюющей Европы развернута широкая социальная панорама жизни Сербии, сербского народа.

---

Данило История лежал впереди своих солдат и пытался отогнать зловещее предчувствие ненавистью к врагу. Припоминал все, что могло бы возбудить эту ненависть. Однако сейчас сил в этом он не находил. Вспоминал о презрении к сербам со стороны Вены, о чем вчера говорили новый ротный и Мирко Царич. Во имя чести и гордости можно пойти на поединок. А на войну, вот на такую войну? Только с надеждой. Только с великой надеждой можно дожидаться декабрьского рассвета и артиллерийского наступления. Сигнал к атаке. Только со словами, услышанными от деда: «Дожить бы мне до того дня, как средь шелковичных деревьев появятся сербы на белых конях». Но и этой надежды сейчас недостаточно. Письмо можно начать так: «Ожидая сигнала к атаке, я вспоминал самое большое желание деда».

Из тумана возник Евтич, улыбается, машет рукой, зовет. Данило даже подскочил на месте и острее ощутил стужу, а может, это ощущение, что его застигли врасплох.

— Осталось десять минут, — негромко сказал командир, жадно затягиваясь сигаретой.

Данило поправил ремень, укрепил сумку. Где-то внизу, в стороне села, из тумана залаял пес. Сочно, сильно. Угрожает ли, защищает? Или только предупреждает? Он с волнением слушал этот лай. О чем-то очень серьезном предостерегал пес. И командир настороженно слушал его. И солдаты. Кое-кто снял шапку, крестился. Другие строго смотрели на него, Данилу. И его словно пошатывало от их взглядов. Если б не светало, а смеркалось, он бы тоже перекрестился. Командир улыбнулся, что-то сказал, показывая рукой на небо.

Данило не понимал. Пес лаял.

— Сегодня будет чудесный день, теплый. Увидишь! — слишком громко произнес ротный.

Данило хотел высказать сомнение, но ошеломленно замер от грома, внезапно грянувшего над головой; даже пригнулся — снаряды уже рвались в тумане выше них, на австрийских позициях. Рассвет наполнился оглушительным эхом.

— Наши! Наши пушки, братья! Бей их, не жалей снарядов! Господи, есть ты на небе! Дай тебе счастья, наводчик! Вот и дождались мы сербской песенки колыбельной! Стучи, ребята, не щади ладоней! За такое хоть двойной налог после войны! Согласен! Полхозяйства отдам за ящик снарядов!

Солдаты орали, бросали в воздух шапки.

Вот оно! Вот оно, настоящее дело. Ради этого я переплыл Саву. Этими словами я начну письмо, говорил себе Данило, пальцы у него дрожали, на глаза набегали слезы, хотелось обнять всех солдат.

Пушки били не переставая. Евтич внушал:

— Услышите трубу, бросайтесь вперед, как в жито! Слышите меня, мужики? Пусть бьет! Пусть гремит! Мы, как сквозь яблоневый сад, ветром пронесемся! Слышите меня, братья?

— Слышим! Сделаем!

— Если отстанете, старайтесь догнать! Первые никого пусть не ждут до самой вершины Сувобора!

— А почему б нам на Дрине не подождать, господин подпоручик? Сувобор слишком близко! — крикнул Бора Валет, взбешенный его словами, этим «житом», «яблоневым садом», «ветром», этим назидательным геройством, бессмысленными перед лицом смерти словами, — он стыдился солдат, за спинами которых уже стояли санитары, опираясь на свои носилки.

Протрубили сигнал к атаке. Вскинув вверх руку, ротный крикнул:

— Вперед, братья!

И бросился вверх по склону, размахивая револьвером.

Бора Валет тоже кинулся по голому склону, давая себе клятву не ложиться под пулями, пока этого не сделает командир. Разрывы снарядов заглушали пулеметы и винтовки.

Данило История отмеривал большие шаги впереди цепи своего взвода, не переставая сам с собой разговаривать, не прекращая убеждать и подстегивать себя: вот оно, настоящее. Наконец-то началось настоящее. Вокруг уже посвистывали пули.

— В атаку! Ура! — крикнул ротный.

Труба разгневанно пищала. Солдаты подхватили: «Ура!» Данило кричал вместе со всеми и бежал к лесу, который выглядывал из тумана.

— Ложись, Данило! — послышалось издали.

Он обернулся: кричал Бора. Данило упал и стал стрелять по вражеским окопам, в каких-нибудь ста шагах от него. Снаряды рвались позади них. Он был в отчаянии от этих перелетов. Командир снова скомандовал атаку Данило поднялся:

— Первое отделение, вперед! Второе, беглый огонь!

И побежал на дымящиеся винтовочные стволы. До траншеи нельзя останавливаться. Ни в коем случае. Стоя выстрелил по австрийцу, который пытался выскочить из траншеи. Свалил его. Стал прицеливаться в каску, торчавшую над бруствером.

Бора Валет споткнулся о корягу, упал на камень, вскрикнул — разбил колено или ранен? Его догоняли солдаты. Подумают, будто я испугался, отца их мужицкого! Надо бежать к окопам. Прямо на чью-нибудь винтовку. Надо. Он вскочил и кинулся вперед, опережая солдат; разом несколько пуль устремилось к нему; спасение было в том, чтобы впрыгнуть в траншею и разоружить врага; он повалился на снег перед самой линией винтовочных стволов, еще дымивших, мучился; почему он лег — оставалось всего несколько шагов; он стрелял, потом перестал: наверху туман разорвался, лес вздымался к самому небу, голые верхушки деревьев плыли в голубизне. Я убит. Над ним раскололось небо, до ужаса голубое, светлое. Швабы убегали сквозь туман, их гнали к вершине, к голубому и светлому. Гнали его солдаты.

Данило История из неприятельских окопов бил по противнику, который устремился к лесу, в туман, спускавшийся навстречу с гребня гор. Этот туман теперь дробили сербские орудия.

— Вперед! Беглый огонь! Продолжать преследование! — кричал ротный командир Евтич.

6

Алексе Дачичу с его гранатометчиками не удалось незаметно приблизиться к пулеметному гнезду, хотя двое неприятельских солдат непрестанно кашляли. Когда первые сербские снаряды упали на австрийские позиции, пулемет разразился огнем по можжевельнику, где «как ласки» подползали солдаты; крикнув «Окружай! За мной!», Алекса прыжками кинулся к пулемету, сумев выиграть спор у Милоша Ракича на три пачки табаку: он первым швырнул гранату за каменную стенку.

— Эй, свистун, где ты? — окликнул.

А Милош Ракич откуда-то справа отозвался:

— Моих две!

Взорвались еще две гранаты, и пулемет умолк.

— Моя первая! — радовался Алекса.

Сверху, из-за каменной стенки, послышался вопль:

— Сдаемся, братья!

Кто-то ахнул еще одну гранату. Алекса скомандовал: «Вперед!», и они окружили огневую точку.

— Выходи!

Но вместо неприятельских солдат они увидели над грудой камней лишь четыре дрожавшие руки.

— Голову показывай! Голову! Чтоб целиком вас видеть! Поднимайтесь, сволочи швабские! — кричали солдаты. Кто-то выстрелил, норовя угодить в поднятую руку. После выстрела две руки скрылись за камнями, зато показалась взлохмаченная голова солдата, ладони поднятых рук уходили в туман.

— Я серб, братья, серб я.

— Перекрестись! — приказал Алекса.

Тот осенил себя крестным знамением тремя сложенными щепотью пальцами.

— Верно, православный. Если врет, считай, своего бога обманул больше, чем нас, — сказал Алекса и прыгнул к пулемету; за ним последовали остальные, перескакивая через каменную стену, и остолбенели: гранаты разнесли в клочья троих, двое раненых пытались уйти к лесу. Выстрелами уложили их. Милош Ракич сказал:

— А ведь у нас Новицу и Станое ухлопали.

Ему никто не ответил, потому что в этот самый миг сквозь редеющий туман увидели вражеских солдат, убегавших в ельник. Гранатометчики укрылись за стенкой пулеметного гнезда, прилег и пленный. Алекса схватил его за шиворот.

— С пулеметом обращаться умеешь?

— Я первый номер.

— Раз ты первый номер, то бей по этим, что в ельник бегут!

Пленный развернул пулемет, установил прицел, прилег.

— Подавай ленту! — приказал он Алексе и открыл огонь по солдатам, пытавшимся в ельнике найти спасение от сербских снарядов.

— Бей их! — кричал Алекса, подавая ленту. — Сразу видать серба! Ишь ты! Укладывает, как снопы, — он был в восторге от точности огня. — Как зовут тебя?

— Милан.

— Что ж ты делал, Милан, у них?

— Я родился под Осиеком.

— Свали вон тех на конях! Это офицеры! Спой им песенку заупокойную. Дай тебе бог, Милан! Даже если ты Франо на самом деле! Бьешь, как настоящий серб!

Солдаты залпами настигали тех, кого миновал пулемет. Сербские цепи двигались по склонам, обходя ельник. Туман спускался с вершин Сувобора, оседая в ложбинах.

Где ж это батальонный, поглядел бы он, что я делаю, рассуждал сам с собой Алекса Дачич, вскрывая ящик с патронами. Какая там медаль за храбрость, мать его. За то, что я тут учинил, мне унтер-офицерский чин полагается и звезда Карагеоргия! Солнце их офицерское, воровское! Жулики сплошь да вруны!

7

Словно испугавшись сербских орудий, туман очистил Рудник и Сувобор, сгустился толстым плотным пасмом над Моравой, следуя изгибам ее причудливого русла; над землей установился ласковый, теплый, светлый день с чистым и бездонным небом поверх гор и поля великой битвы. Негаданный осенний день, отбившийся от своих затерянных в бесконечности осенних дней, точно дикий гусь на засеянное поле, опустился на Сербию, встал перед шустрой зимою, что вопреки обычаям и законам нагрянула в страну, которая сражалась, липнут ее осени, прогнав снегом и северным ветром.