Виктор Голявкин - Избранные

• Название: Избранные
• Автор: Виктор Голявкин
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94663-154-3

В сборник избранных произведений Виктора Владимировича Голявкина включены самые первые авангардистские фрагменты прозы, никогда не выходившие в книгах; лирические, юмористические, гротесковые рассказы для взрослых, писавшиеся в течение всей жизни, в том числе в самые последние годы; раздел рассказов для детей, давно ставших хрестоматийными; также известная неустаревающая повесть о войне «Мой добрый папа».

Издание сборника предпринято к юбилею Петербурга и к семидесятилетию писателя, патриота города, светлой талантливой личностью которого в своем культурном арсенале петербуржцы могут гордиться.

---

Я назвал ему адрес, и он сказал:

— Еду.

И я сказал:

— Валяй!

Я стал ждать Славика, а подруга уверяла меня, что он не приедет. Нет, раз Славик сказал — немедленно приедет, я не сомневался. Я ждал его. Я волновался.

— Зря ты его пригласил, — сказала подруга.

Я отмахнулся. Я был далеко. Был не с ней, а с ним. Она обхватила меня за шею и терлась щекой о мой нос.

— Зачем ты его позвал? — повторяла она.

Я сказал ей, что она затрудняет мне нормальное дыхание.

— Я?! — удивилась она.

— Ну не ты, совсем другая женщина затрудняет мне дыхание.

— Чего-чего? — вскочила она.

— Да, прекрати, не о тебе ведь речь!

— Ах, значит, не я…

— Я, ты, он, мы, вы… — раздраженно отбарабанил я местоимения.

Она стоит у зеркала и расчесывает свои роскошные волосы, и такое теснится в ее голове! Слава богу, молчит.

Звонок в дверь. Я вскочил открывать.

Он запел в дверях своим густым и бесподобным голосом.

И сразу пошел у нас разговор.

— А если я тебе врежу справа? — И он от души расхохотался.

— Тогда я нагнусь, — сказал я, — и врежу тебе слева.

— А живот? — хохотал он.

Да, у меня был живот. Вернее, стал. Раньше не было. Я сказал:

— Живот останется на месте, а ты окажешься на полу.

— Да ну! — сказал он. — Попробуем…

— Ну и разговорчики, — сказала моя подруга.

— Всю жизнь у нас с ним такие разговорчики, — сказал Славик. — С ним только так и можно разговаривать, иначе не понимает.

— Во-во, — сказала подруга, — очень даже верно говорите.

Мы с ним крепко обнялись, как тогда на первенстве Вооруженных Сил.

— Сейчас я тебе картины покажу, — сказал я.

— На кухню давай, на кухню, — сказал Славик, — не нужно мне ничего показывать, ничего мне не надо, кроме песни.

— А я хочу тебе картины показать, — сказал я.

— В художники, значит, записался, — сказал он.

— Записался, — сказал я.

— Споем лучше на кухне, — твердил он. — Самое лучшее место петь — на кухне!

Любил он петь. Я петь не любил. Все поют — я молчу.

Мы, конечно, пошли в кухню, раз он хотел там спеть.

— Ну как твои дела? — спросил Славик, поудобней усаживаясь. — Что ты сейчас вообще делаешь?

Я взглянул на него. Вид он сделал серьезный и многозначительный, будто готов был разобраться в самой судьбе. Будто перешел к серьезному делу и шутить не намерен.

— Хорошо, — сказал я. — А у тебя?

— А мы ходим в разные страны, — сказал он, откупоривая бутылку.

— Немножко надоело? — спросил я осторожно.

— Да нет. Я ведь моряк.

— Все мы слуги бога, — вставила подруга невзначай.

— Не бога, а партии, — поправил Славик.

— Ну это одно и то же, — сказал я.

— Не одно и то же, — сказал Славик.

— Ему-то, конечно, все равно. Что я, что другая женщина, — вставила моя подруга.

Я было прикрикнул на нее, а Славик сказал:

— Давайте лучше выпьем.

Все выпили. Славик запел. Никто ему не подпевал, и он остановился.

— Неужели тебе плавать не надоело? — стал допытываться я.

Он даже не понимал моего вопроса. Плавать он привык. И за жену свою нисколечко не волновался. Пусть она за него волнуется. И дети у него растут, пока он болтается на волнах.

А я на земле сижу без жены и без детей со своим художественным образованием. И совершенно запутался в собственных картинах. Я стал ему рассказывать.

— Сначала я перестал понимать свою собственную жену, очень целеустремленную актрису. Ну ладно, играй себе на сцене и перевоплощайся на здоровье, но ведь она чуть свет встает и орет во все горло: «Эц! Ац! Оц! Уц!» — беспрерывно, подряд, без конца. С ума можно сойти!

Славик меня перебил:

— Зачем она так?

— Упражнения голосовых связок, — пояснил я. — Как будто без них нельзя…

— Без связок нельзя, — согласился Славик.

— Без упражнений нельзя, — поправил я.

— Ну, рассказывай, рассказывай, — сказал он. На самом-то деле я же видел: слушать ему не хотелось, ему петь хотелось.

— Я все сознаю, — продолжал я, — и понять все можно, что ради искусства делается, но практически такую тренировку невозможно переносить. Дальше еще хуже. Отвечает вечно невпопад. Спросишь: «Чай готов?» А в ответ: «Человек всегда должен делать над собой некоторое усилие». Или: «Не хочешь ли сходить в кино?» А то ни с того ни с сего вдруг выдает: «Если бы вы меня слушали, никогда бы не произошло». Я хватаюсь за голову и силюсь вникнуть и понять что-нибудь. А она, оказывается, репетирует роль и ровным счетом ничего вокруг не замечает. Привыкнуть? Я не мог. Мы разошлись…

— Да брось ты, — махнул рукой Славик, — споем!

— …А главное, запутался я в живописных произведениях, — продолжал я.

— Давай лучше споем, — сказал Славик.

— …Перестал понимать, — не давал я ему петь, — чем одна моя работа лучше другой моей работы. Кроме того, мне казалось, что все мои полотна похожи на полотна моих товарищей…

— Чем плохо, я не понимаю, если все работы одинаково хорошие? — сказал Славик. — Давайте лучше споем…

— Одинаковые, а не хорошие! — заорал я. — Совершенно одинаковая живопись у целого коллектива!

— Хорошо, когда вместе с товарищами, — отвечал Славик. И уставился на меня: петь ему не давали.

— …Мучительный вопрос, — твердил я о своем, — тормозил естественное творческое движение вперед…

— А раньше ты куда смотрел? — Наконец-то он вник. — Раньше-то доволен был? Или как?

— Весь кошмар, что раньше не замечал, — говорю.

— Плохо дело, — покачал он головой. — Ну, тогда споем.

— Давайте петь, давайте лучше петь, — поддержала подруга.

— «Ты узнаешь, что напрасно называют Север крайним, ты увидишь: он бескрайний; я тебе его дарю», — пел Славик, и подруга подключилась к нему с удовольствием, а я сидел, обхватив голову руками.

Ловко у них получалось и ладно.

Пошли песни другие. И стало приятно их слушать.

И грустно.

А потом пел один Славик, подруга слов не знала.

— «Он молчал невпопад и не в такт подпевал, он всегда говорил про другое, он мне спать не давал…» — Он вдруг остановился и сказал: — Помнишь, как ты мне спать не давал?

— Когда? — Я не помнил.

— Нас везли по льду, а ты стонал, звал брата, — сказал он с редкой для него сентиментальностью.

— Ты это помнишь! Мы были совсем малыши…

Но он уже дальше пел:

— «Мне не стало хватать его только сейчас, когда он не вернулся из боя…»

Пыталась подпевать на последних строчках захмелевшая подруга.

Застучали в потолок соседи. Светлело за окном. Петь прекратили. Я спросил:

— Расшифровывается как-нибудь твое «ЭС-ЭМ-ПЭ»?

— Да ну тебя, Саша, — махнул он рукой. — Какое сейчас может иметь значение…

— Ну, а все-таки, должно же как-то расшифровываться?

— Отстань ты, — сказал Слава. Он потер себе лоб и мучительно поморщился. — Погоди, расшифруем… А ты можешь со мной рвануть, дружище?

— Куда?

— На «ЭС-ЭМ-ПЭ».

— В Северный Ледовитый океан, что ли?

— О! Догадался! Поселимся вместе в каюте. Работу тебе подыщу. Живи, морем дыши. Найду тебе там дело, и будешь зарабатывать получше, чем своими картинами.

— Сразу? Сейчас? Мне нужно в своих картинах разобраться. Вдруг сразу ехать, что ты?

— Мне пора. Разбирайся тут со своими картинами.

Холсты стояли и висели повсюду. Но виделась мне картина другая, как лежим мы с братом чуть живые от голода, накрытые матрасом. За окном блокадная метель, а на стене географическая карта. Лежим, почти не шевелимся и разговариваем шепотом, чтобы не терять лишних сил. «Прочти-ка, что написано большими буквами?» — прошептал старший брат. «Но я ведь в школу еще не хожу, как же я могу», — отвечал я ему. «Эх ты, неужели ты прочесть не можешь: СЕВЕРНЫЙ ЛЕДОВИТЫЙ ОКЕАН… как не понять…» И это были его последние слова.

— А как же я? — растерянно сказала подруга.

На нее внимания не обратили. Славик торопился, а я задумался: блокадное видение заслонило все, и я ей совсем не ответил. Так назойливо звал меня в свои просторы Северный Ледовитый океан, что ничего другого в жизни не оставалось, кроме как махнуть в океан.

Я стал одеваться внезапно, быстро, как по тревоге в армии. Будто представился случай, о котором всю жизнь мечтал. Напялил на себе первое попавшееся.

И Славик хлопнул меня по плечу:

— Найдем там тебе робу, дружище, сейчас главное скорей.

— А я? — продолжала волноваться подруга.

— Да вы не волнуйтесь, — сказал ей Славик, — вы его поймите.

— Не хочу понимать! И с какой стати вы вообще распоряжаетесь? Нечего ему там делать и никуда ему не надо. И понимать нечего.