Полина Федорова - Достойна счастья

• Название: Достойна счастья
• Автор: Полина Федорова
• Издательство: Гелеос; Клеопатра
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8189-1104-5

Дочь коменданта крепости на окраине Российской империи Лизонька мечтает о любви с настоящим героем. И мечта сбывается — в их городе и в их доме появляется Федор Дивов, которого сослали в Архангельск за участие в декабрьских событиях 1825 года. Вспыхнувшее между молодыми людьми чувство было взаимным, но вместо свадьбы судьба уготовила им тяжкие испытания. Лишь несколько слов — «я буду любить тебя» — стали для Лизы светлым маяком, указывающим истинный путь к единственно возможному настоящему счастью. Слова, за которые можно простить все.

---

Как-то, устав лежать и прислушиваться к ноющей боли в плече, Леонид Викентьевич поднялся и пошел к выходу из палаты. По дороге он едва не столкнулся с врачом-майором, спешащим куда-то вместе с двумя помощниками.

— Зачем вы встали? — недовольно проворчал майор, проходя мимо. — Вам надобно лежать и не тревожить рану.

— Я… мне… — хотел было что-то ответить Браузе, но майор со свитой уже миновали его. Они явно торопились.

— Когда, вы говорите, он пришел в себя? — услышал ротмистр вопрос майора, обращенный к одному из помощников.

— Четверть часа назад, — ответил тот.

— Невероятно, — констатировал майор. — Этот Дивов просто какой-то дивный феномен. Везунчик.

«Дивов? — молнией пронеслось в мозгу Леонида Викентьевича. — Уж не тот ли самый?»

— Господин майор!

— Ну что вам? — обернулся на ходу врач.

— Погодите минутку, — придерживая руку, Браузе догнал майора и его помощников. — Я знавал одного Дивова. Мы вместе с ним служили в Архангельском гарнизоне.

— Как было его имя? — торопливо буркнул майор.

— Федор Васильевич, — быстро ответил Браузе. — Дворянин, из разжалованных офицеров за участие в деле 14 декабря…

— Он самый, — сказал майор, поворачиваясь к ротмистру спиной. — А теперь извините, мне некогда.

— А что с ним?

— Два сабельных ранения. Оба были бы смертельными для любого из нас, — уже на ходу ответил майор. — Почти полтора месяца комы. Выжил. Невероятно… А вы немедленно ложитесь…

«Он самый…» Браузе остановился и простоял так минуты две. Жив. Как там сказал майор? «Два сабельных удара, каждый из которых был бы смертелен для любого»? Да, для любого, но не для Дивова. Считан, вернулся с того света. Действительно, везунчик. А вот он, Браузе, наоборот…

«Почему? Зачем мерзавцам в этой жизни везет чаще, нежели людям более достойным? Отчего планида так часто благоволит пакостным и бесчестным и обходит своими наградами имеющих стыд и совесть? А может, подкорректировать сию несправедливость? Так, самую малость?» — такие примерно мысли имел ротмистр Браузе, когда вошел ночью в бывшую настоятельскую келию, которой был придан вид больничной палаты и в коей лежал в бинтах рядовой первой роты Лейб-гвардии сводного полка Федор Васильевич Дивов. Тускло горел веревочный фитиль в плошке с деревянным маслом, почти под потолком чернело куском ночного неба слюдяное оконце, с трудом пропускающее свет, верно, даже в полуденный час. На постели, прикрытое одеялом, темнея вырезами для глаз, носа и рта, лежало белое изваяние.

Леонид Викентьевич на цыпочках приблизился к постели. Дивов, кажется, спал. Одна рука его была под одеялом, другая, открытая до локтя, лежала сверху, и к указательному пальцу ее была привязана нить, ведущая к колокольцу у двери. Достаточно было даже согнуть палец, чтобы колоколец зазвенел и тем самым вызвал в келью дежурного санитара.

Осторожно, чтобы, не дай Бог, не звякнул колоколец, Браузе стянул нитяную петлю с пальца раненого и положил ее на одеяло. И тут в келье что-то изменилось. Вначале, ротмистр не понял, в чем дело. И только через несколько мгновений догадался: Дивов открыл глаза и теперь пристально смотрел на него.

— Проснулся, значит, — произнес Браузе севшим голосом и отвел от Дивова взгляд. — Тебе же хуже.

Федор молчал и не сводил с ротмистра взгляда.

— Ну, что смотришь? — едва сдерживая клокотавшую в нем ненависть, спросил Браузе. — Не можешь говорить?

— Могу, — тихо, но внятно произнес Дивов.

— Тогда скажи что-нибудь. Перед смертью.

— Мне с тобой говорить не о чем, — спокойно произнес Федор и добавил: — Совершенно нет желания.

— Желания, значит, нет? — скрежетнул зубами ротмистр, и распиравшая его изнутри ярость, наконец, вышла наружу. — А вот у меня есть такое желание, — почти вскричал он. — О, какое у меня есть желание сказать тебе все, что я о тебе думаю! Ты… ты…

Если бы тот умолял о пощаде! Если хотя бы испугался — ведь наверняка догадывался, зачем он, Браузе, пришел к нему! И тогда, прочитав в его глазах испуг, можно было бы считать себя отомщенным и уйти, не беря греха на душу. Так ведь нет! Он спокоен, и видно, что это спокойствие не напускное, оно идет изнутри. Дивов считает себя правым, а на ночного посетителя и на причины, побудившие к столь странному визиту, ему наплевать, и это ясно читается в его глазах. Каков подлец! Впрочем, поэтому и не грех лишить жизни такого мерзавца. Вовсе не грех, а так, небольшой проступок, который вполне можно оправдать, по крайней мере, перед своей совестью. И то, что Дивов сейчас не имеет возможности сопротивляться, есть не что иное, как промысел Божий. Именно Небо лишило его таковой возможности, а сие значит, что оно благоволит задуманному.

Браузе наклонился и выдернул подушку из-под головы раненого. Когда ротмистр, схватив ее обеими руками и уже не чувствуя боли в плече, поднес подушку к лицу Дивова, намереваясь опустить ее на ненавистное лицо, он снова встретился со взглядом Федора. Взор его был полон спокойного презрения…

11

Лиза слегка покачивала на руках сына, остро ощущая тепло и тяжесть маленького тельца, и сердце ее переполняла щемящая нежность и жалость. «Что же я наделала, маленький мой? В какую жизнь окунула головушкой? Какое будущее уготовила?» Безысходность нахлынула на Лизу. Она смотрела в окно на догоравший весенний закат и более уже не могла плакать. Выплакала, видно, все слезы до капельки.

Два года назад, когда, едва оправившись от горячки. Лизавета пришла на могилу папеньки, она плакала навзрыд, прижималась щекой к холодному каменному кресту, вымаливая прощение. Сердце отказывалось верить в его смерть. И когда бродила по затихшему дому, невольно прислушивалась: не раздастся ли знакомый хрипловатый голос, не зазвучат ли тяжелые шаги. Долго предаваться скорби ей не пришлось. Надо было решать, как устроить свою жизнь далее. Всего-то и осталось на свете близких людей — тетушка Ольга Самсоновна да Наталья… и Федор.

Тетушка первая заговорила о будущем, постучав однажды вечером в дверь ее спальни.

— Ты прости меня, голубушка, что тревожу, — начала она, присаживаясь на Лизину постель и прикоснувшись морщинистой рукой к ее плечу. — Только печалью да слезами ныне мы не проживем. Новый комендант приедет, надо будет дом освобождать. А помимо того, — Ольга Самсоновна отвела взгляд в сторону, — время-то идет, и твое… состояние вскоре всем заметно станет.

Лиза села на постели, непрошеные рыдания подкатили к горлу. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться:

— Я не знаю, ma tante. Может, ты что подскажешь…

— Полагаю нам надо из Архангельска уехать. Можем в Смоленскую губернию отправиться? Там у нас дальняя родня проживает. Пошумят, конечно, маленько, да авось помогут, пристроят тебя.

— Как пристроят? — удивилась Лиза. — Что значит «пристроят»?

— Так ведь, ангел мой, — затараторила Ольга Самсоновна, — как иначе скажешь? Батюшка тебе неплохое приданное оставил, опять же пенсион положен, как осиротевшей дочери, мызу продать можно. Вот и соберутся средства солидные. Найдется добрый человек, возьмет тебя замуж. А венцом все грехи прикрыть можно.

— Замуж?.. — похолодела Лиза. — Грехи? Родне обо всем рассказать? Да что вы такое говорите, тетушка!

— А как же иначе-то? — растерялась старушка. — Без венца дите родить никак нельзя. Люди от тебя отвернутся, со свету сживут. О ребенке подумай! Легко ли ему с клеймом незаконнорожденного жить будет.

— Нет… Я не хочу. Не знаю… — Лиза уткнулась лицом в коленки и расплакалась.

— Ну, будет, будет тебе, душа моя, — огорчилась Ольга Самсоновна. — Никто тебя не неволит. Однако, на мой взгляд, это самый приемлемый выход из наших затруднений.

— Я подумаю, тетушка, — сквозь всхлипы ответила Лиза.

Ольга Самсоновна засеменила к двери, но открыть ее сразу не смогла — помешало ядреное тело Натальи, приложившей ухо к замочной скважине и внимательнейшим образом прислушивавшейся к разговору.

— Ой, — вскликнула горничная, когда дверь бутькнула ее по голове.

— Да уж, — проворчала Ольга Самсоновна, — без тебя, егоза, ни одно дело не сладится. Смотри, вырастут уши, как у элефанта, до земли.

— Да я думала, меня барышня кличет, — начала оправдываться Наташа уже в спину старушки.

— Рассказывай свои сказки кому-нибудь другому, — отмахнулась от нее Ольга Самсоновна. — Ступай лучше к Елизавете Петровне. Расстроена она.

Наталья нырнула в спальню.

— Наташа, — позвала ее Лиза жалобным Гатосом, — тетушка сказала…

— Да знаю я, — отозвалась служанка.

— И… что ты скажешь? — подняла на нее глаза Лизавета.

— А то и скажу, что Ольга Самсоновна права, — твердо произнесла Наташа, но, услышав огорченное «О-о-о…», добавила: — Уезжать-то нам по-всякому надобно. Лучше туда, где вас никто не знает. В укромное местечко. Но только, чтобы доктор или повитуха рядом были… ну… ребеночка-то принять.