И. Мартынов - Книгоиздатель Николай Новиков

• Название: Книгоиздатель Николай Новиков
• Автор: И. Мартынов
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

Книга И. Ф. Мартынова “Книгоиздатель Николай Новиков” в серии “Деятели книги” (М., 1981) - это добротная научная биография того, чье имя стоит в заглавии книги, написанная на основе тщательного изучения архивных и печатных источников. Автор — исследователь истории русской книги ХVIII века, сотрудник Библиотеки АН СССР (БАН) в Ленинграде.

---

Екатерина, по-видимому, не собиралась передавать дело мастера Коловиона в суд[230]. Найденные в Авдотьине бумаги, подтвердив многие ее подозрения, все-таки не годились для организации сенсационного политического процесса. Прямых доказательств связей московских масонов с иллюминатами и якобинцами обнаружить не удалось. Пусть чутье и подсказывало императрице, куда «клонились» мудрствования Новикова и его единомышленников, однако она понимала, что даже на основе пристрастного толкования туманных масонских рассуждений о «равенстве людей» перед богом серьезного обвинения не построишь. В то же время дело Коловиона оказалось слишком «нежным» для гласного разбирательства. На суде могли «всплыть» нежелательные для правительства подробности о контактах Павла с Новиковым, а вместе с ними и щекотливый вопрос о том, что побудило «законного наследника престола» искать сочувствия и поддержки у гонимых масонов. Поэтому Екатерина охотно поддержала просьбу московского главнокомандующего избавить его от «коварного и хитрого» пленника и передать дальнейшее следствие в руки опытного «заплечных дел мастера» С. И. Шешковского.

Майской ночью Николая Ивановича вместе с его домашним врачом — масоном Багрянским и крепостным слугой подняли с постелей, разрешили взять только самые необходимые в дороге вещи и посадили в закрытую коляску. Коляска покатила по Владимирской дороге, конвоируемая эскадроном гусар. Арестованным строго-настрого запретили разговаривать с конвоем, ехали почти не останавливаясь, а во время недолгого отдыха в придорожных трактирах стража бдительно следила за каждым их шагом. Только много лет спустя в архивах был найден секретный указ императрицы Прозоровскому, объяснивший странное поведение палачей русского просветителя. «Повелеваем Новикова отослать в Слесельбургскую крепость, — писала она 10 мая 1792 г., — а дабы оное скрыть от его сотоварищей, то прикажите везти его на Владимир, а оттуда на Ярославль, а из Ярославля на Тихвин, а из Тихвина в Шлюшин, и отдать тамошнему коменданту; везти же его так, чтоб его никто видеть не мог»[231]. Одновременно с этим Екатерина приказала Шлиссельбургскому коменданту срочно подготовиться к приезду нового безымянного узника, а секретарь Храповицкий получил крупный нагоняй за то, что передал ей «сверхсекретные» бумаги «по делу» Новикова на подпись через камердинера Захара. Слава еще богу, что преданный слуга «не знал грамоте»[232].

Зачем же понадобилась эта таинственность? В отличие от Прозоровского, Екатерина II прекрасно понимала, что ни иноземные якобинцы, ни отечественные масоны не станут с пистолетами и шпагами отбивать Новикова у рубак Жевахова. Может быть она боялась общественного мнения, заточая его без суда в одну из самых страшных тюрем? Едва ли! Более того, у императрицы имелись законные основания для ареста Новикова. Издатель запрещенных книг одним этим уже навлек на себя наказание. И все-таки сама Екатерина в указе Прозоровскому «проговорилась» об истинных мотивах своих поступков. «Сие Новикова отправление, — писала она, — должно на подобных ему наложить молчание»[233]. Как видно уже на самой ранней стадии следствия императрица приняла решение сделать мастера Коловиона «козлом отпущения» за грехи всех масонов. Не время было восстанавливать против себя родовитое дворянство суровыми репрессиями против отпрысков «лучшцх семей», а по сему их включили в разряд «обольщенных». Лопухины, Трубецкие, Тургеневы не страшили Екатерину. Что они могли сделать, потеряв самого энергичного и предприимчивого собрата? К тому же печальная судьба строптивого издателя навсегда должна была отбить у них охоту играть в высокую политику. В этих условиях таинственное, бесследное исчезновение Новикова оказалось гораздо эффектнее, чем самый жестокий приговор. Такое решение его судьбы, дезориентируя общественное мнение, оставляло богатый простор для всевозможных домыслов и вымыслов о «винах» книгоиздателя и каре, постигшей его.

Слухи, один фантастичнее другого, расползались по России. «Дело Новикова решилось, — писал известный историк Н. Н. Бантыш-Каменский князю А. Б. Куракину. — Все, что в вину приписывается по молве, есть переписка с якобинцами»[234]. Для крупнейшего археографа России, казалось, не было тайн в давно минувших веках, однако он гораздо хуже разбирался в современной политической «кухне». «Был секретный пакет от князя Прозоровского. — читаем мы запись в дневнике Храповицкого этих дней, — меня заставили прочесть из него одну только французскую пьесу, чтобы не выбирать в гран-приоры [масонского ордена] его высочество государя цесаревича по обстоятельствам политическим, и что он еще не масон. Замешан в сие дело Александр Борисович Куракин»[235]. Итак, приближенные Павла строили догадки о связях Новикова с якобинцами в то время, как над их головами уже был занесен карающий меч. Лучше других оказался осведомлен об истинном положении дел поэт и царедворец Д. И. Хвостов. Однако и в его письмах правда причудливо переплеталась с вымыслом. «Внутреннее благодарение богу (т. е. масонство) утихло, — сообщал он А. В. Суворову 14 мая. — Кончено, разорением гнезда мартинистов в Москве и удалением их начальника Новикова в Соловки. К(нязю) Р(епнину) (масону-военачальнику, близкому к Павлу — И. М.) явление у двора может быть, но нуль навеки. Никому, не вельможе, вы изволите догадаться, не позволено мешаться в дела (престола), и по сему отторжение принцовых полков к Военной коллегии» [236]. Как известно, Екатерина заточила Новикова не в Соловки, а в Шлиссельбургскую крепость, да и расформирования гатчинской «армии» не последовало.

Все говорили о Новикове, но никто не осмелился сказать ни слова в его защиту. Братья-масоны, высланные в свои родовые имения, радовались тому, что отделались столь легким наказанием за несуществующие «преступления». Тоскливое смирение, «ипохондрия», мистическое самоуглубление овладели сердцами былых сподвижников мастера Коловиона.

Только один Карамзин сразу же после ареста своего наставника и друга попытался воззвать к гуманным чувствам императрицы.

«Блажен певец, тебя поющий,
В жару, в огне души своей!
Доколе Милостию будешь.
Доколе права не забудешь,
С которым человек рожден», —

писал он в стихотворении «К милости», напечатанном в майском номере «Московского журнала» за 1792 г.[237] Но его слова остались «гласом вопиющего в пустыне». Даже А. Т. Болотов, который встретил с «сожалением» первое известие об аресте «всегда благоприятствовавшего» ему издателя, впоследствии отрекся от «„злоумышленника“ против „государыни“»[238].

Хуже всех пришлось лишенным громких титулов и сиятельных покровителей купцам, в чьих лавках были найдены запретные масонские сочинения (20 книг, изъятых из продажи в 1786–1787 гг., и 48-напечатанных позднее «без указного дозволения»). Весной 1792 г. полиция, по приказанию Прозоровского, арестовала крупнейших московских книготорговцев. Их место заняли новые, случайные, а может быть, и «подставные» лица. Они преспокойно торговали дозволенными к продаже новиковскими изданиями, получая их неизвестно какими путями из запечатанных полицией оптовых складов. На свободе остался единственный книжник-ветеран X. Ридигер, однако и у него несколько раз производили обыски, разыскивая «вредные и непозволительного содержания» книги.

Остальных новиковских комиссионеров[239] судили и многих из них, возможно, ожидала каторга, если бы за несчастных купцов не вступился опытнейший юрист, профессор правоведения Московского университета 3. А. Горюшкин. Он один не побоялся вступить в борьбу со всесильным князем Прозоровским, добившись в Московской уголовной палате значительного смягчения приговора, вынесенного судом низшей инстанции.

После ареста Новикова полиция запечатала лавки не только московских, но и петербургских книготорговцев. Более того, столичный обер-полицмейстер Глазунов потребовал, чтобы все книги были свезены в полицейские участки для просмотра. Выполнение этого приказа грозило купцам неисчислимыми убытками, и они обратились к Екатерине II с просьбой одернуть зарвавшегося чиновника. Не желая без нужды обострять отношения с «третьим сословием», императрица повелела «пересмотреть и переписать книги и эстампы в домах и лавках»[240]. Обыски у хозяев столичного книжного рынка едва ли серьезно отразились на состоянии их дел, однако чуть ли не каждый петербургский книготорговец имел в Москве родственников, компаньонов или приказчиков, лишившихся, по милости Прозоровского, имущества и свободы.

Летом 1792 г. в канцелярию московского главнокомандующего поступило письмо директора Академии наук, княгини Е. Р. Дашковой. Как выяснилось из него, столичный купец И. П. Глазунов отказался платить Академии долг за взятые на комиссию книги и эстампы ввиду того, что большая их часть «запечатана и остается без всякой продажи» в московских лавках. Попытка княгини вступиться за проштрафившихся братьев Глазуновых и ее просьба разрешить торговлю «ни малейшему запрещению и сомнению не подверженными» книгами успеха не имела[241]. Два года спустя, 12 апреля, императрице снова напомнили о судьбе опальных книготорговцев. На этот раз ходатаем за них выступил петербургский компаньон Полежаева Г. К. Зотов. «В разные времена, — писал он, — переслал я в Москву отсюда академических и прочих книг, купленных мною как на мои собственные деньги, так и на кредиторские, более нежели на 25 000 руб. Но в начале 1792 г., противу чаяния моего и без сомнения по неведению, оказался Полежаев в продаже некоторых запрещенных книг, по поводу чего тогда ж Московскою управою благочиния опечатаны его лавки, а в них и пересланные от меня книги, в каком состоянии и поныне они находятся, приходя в гнилость и превращая капитал мой в ничтожность, а чрез то безвозвратно разорись, лишаюся моих заимодавцев и честного имени»[242]. Дальше затягивать решение судьбы запечатанных московской полицией книг было невозможно, и Екатерина II удовлетворила просьбу Зотова, разрешив их свободную продажу. Незадолго до своей смерти, 2 июля 1796 г., императрица, по случаю рождения великого князя Николая Павловича, подписала указ, которым все новиковские комиссионеры освобождались от наказания. К сожалению, действие этих распоряжений не распространялось ни на Новикова, ни на имущество Типографической компании.