Борис Березовский - Искусство невозможного (в 3-х томах)

• Название: Искусство невозможного (в 3-х томах)
• Автор: Борис Березовский
• Издательство: Издательство Независимая Газета
• Жанр: Публицистика
• ISBN: ISBN 5-86712-173-9, ISBN 5-86712-174-7

Трехтомник (Искусство невозможного) составлен из материалов, опубликованных в СМИ в период 1992 - августа 2003 года. Принцип размещения материалов - тематический, а внутри разделов - хронологический. Кроме (прямой речи) - статей, интервью и заявлений самого автора, в издание также включены публикации, отражающие реакцию на деятельность Б. А. Березовского, и хронология значимых событий его жизни.

---

— Борис Абрамович, когда вы были школьником, то ведь наверняка нужно было становиться пионером, вступать в комсомол. Как вы относились ко всему этому?

— Что значит «было нужно»?! Я делал это абсолютно сознательно, мне это даже нравилось. Я вообще очень общественный человек. Мне очень хотелось стать и пионером, и комсомольцем. Хотя при вступлении в комсомол у меня возникли некоторые сложности, правда, чисто случайного и технического характера. Однажды мы играли в классе в футбол и разбили портрет Дзержинского, и под этим предлогом меня не хотели принимать в комсомол. Говорили, что это был антисоветский поступок, чуть ли не сознательный. Но я хотел, и я вступил в комсомол. Более того, когда я работал уже в Институте проблем управления, я стал и членом партии. Причем тоже абсолютно сознательно, и не из карьеристских соображений, поскольку к тому времени я уже защитил кандидатскую диссертацию. Но и не из-за идеологических. А из-за того, что я в то время был очень честолюбив и стремился сделать карьеру. И я хотел убрать все преграды на пути, чтобы мне не мешали заниматься тем, чем я хочу, не мешали общаться с тем, с кем я хочу. Я думаю, что, безусловно, это была интуитивная компенсация отсутствия необходимого таланта в научной области. Причем я ведь стал кандидатом, доктором наук и даже членом-корреспондентом Российской академии наук, что, в общем, удавалось немногим. Ведь на 300 миллионов человек в стране было всего лишь 800 членов Академии наук, 300 академиков и 500 членов-корреспондентов. Это было серьезное достижение.

— А в каком возрасте вы стали членом-корреспондентом Российской академии наук?

— Это был 1991 год, мне было 45 лет.

— Это большая редкость.

— Да, я был одним из самых молодых членов Академии наук, но тем не менее я все-таки думаю, что у меня не было таланта, который позволял бы мне получать абсолютное удовлетворение от творчества, в этой области. То удовлетворение, когда человек понимает, что он делает то, что никто до него не делал и что только он и в состоянии это сделать. И единственная область, о которой я могу сказать, что в ней я нашел такую самореализацию, — это, конечно же, только политика.

— Странно. Но почему же этого не случилось в науке?

— Это совсем не странно, причина весьма понятна, и я сейчас вам о ней скажу. У меня есть один критерий, очень смешной. Когда я занимался математикой, то не мог себе позволить выпить бокал сухого вина. Потому что когда я выпивал бокал сухого вина, то понимал, что я хуже, менее тонко понимаю проблемы, которыми я занима-

юсь. То есть я не мог себе этого позволить. А в то же время у меня были друзья, которые работали вместе со мной и которые могли одновременно выпить бутылку водки и соображали не хуже меня. А вот когда я стал заниматься бизнесом и политикой, я понял, что даже если я выпью литр водки, то все равно то, как я буду понимать (извините за нескромность), будет сильно превосходить то, как это понимают другие.

— Борис Абрамович, а не думаете ли вы, что это оттого, что в математике вы были высококлассным специалистом, а политика для вас — просто любимое занятие?

— Я, во-первых, уже сказал, что у меня никогда не было хобби. А во-вторых, я сужу по результатам. Вы, наверное, знаете, что в науке под критерием истинности принято понимать эксперимент? И здесь есть конкретный эксперимент, с конкретным результатом. Поэтому я не думаю, что сильно заблуждаюсь в своей оценке. К тому же я должен еще сказать, что перед политикой был бизнес, в котором я тоже себя чувствовал совершенно комфортно, даже если выпивал бутылку водки. А ведь в советское время никто даже не знал, что такое бизнес, а я себя чувствовал абсолютно комфортно. Но тем не менее я понимал, что здесь есть конкуренция. А в политике, честно сказать, я как-то не очень понимал, есть ли хоть какая-то конкуренция, по крайней мере относительно тех решений, которые приходили в голову мне.

— А не думали ли вы когда-нибудь прежде, что займетесь политикой, я имею в виду до того, как это стало необходимо из-за вашего бизнеса? (Дэвид Хоффман в своей книге «Олигархи» приводит ваши слова, что путь в политическую элиту в Советской России был для вас закрыт из– за еврейского происхождения.)

— Я занялся политикой не только потому, что это было необходимо из-за бизнеса. А потому, что меня действительно сильно волновало то, что происходит в стране. Я внутренне чувствовал ответственность за то, что происходит в России. Персональную ответственность. Она не была связана ни с какими внешними привходящими причинами. Я просто почувствовал, мне представилось, что я действительно понимаю что-то лучше других и могу мотивировать, почему это так.

— А когда это произошло?

— Это — конец 1994 — начало 95-го. Я просто проанализировал то, что происходило в предыдущие годы. Мне показалось, что я понимаю, что будет происходить дальше, и к счастью или к сожалению,

но это представление о дальнейшем ходе истории российской оказалось абсолютно точным, и я воодушевился этим. И могу сказать, что я совершенно уверен в том, что даже то, что происходит сегодня, было для меня достаточно предсказуемым уже в 2000 году. Я неточно представлял масштабы, но точно представлял векторы событий. Могу сказать, что начиная с 1994 года я ни разу не ошибался в принципиальных проблемах или в принципиальном векторе развития этих проблем. Не думаю, что я утратил это ощущение и сегодня, несмотря на то что я уже два года не живу в России. С моей точки зрения, главное для политика не знание, а ощущение. Очень трудно ощущать, находясь не в среде, но тем не менее я не чувствую на сегодняшний день неадекватности своего восприятия. Более того, я чувствую, что в России многие, кто погружен в эту среду, очень неадекватно ее воспринимают.

— Борис Абрамович, какие книги, люди, может быть, исторические персонажи повлияли на ваше становление, формирование вашей личности?

— Для меня есть только один, если так можно сказать, исторический персонаж, кроме учителей. А учителей, я имею в виду Учителей с большой буквы, в моей жизни было трое. Каждый научил своему. Жизни, жизни в широком смысле, научил меня Трапезников. Именно жизни, а не науке, несмотря на то что он был директором института, в котором я работал. Это был один из последних аристократов по духу и по воспитанию. Такой атавизм в советской системе, одновременно прижившийся к этой системе, сделавший блестящую карьеру. Но все фундаментальные, серьезные, прежде всего моральные, определяющие личность человека качества были у него оттуда, из прежнего времени.

— Вы пришли в институт именно к нему?

— Нет, я пришел в институт, практически его не зная. Я пришел младшим научным сотрудником, в 1976-м, когда он уже был директором института и, естественно, не знал о моем существовании. Но последние 10 лет его жизни мы были вместе, были очень близки. Несмотря на огромную разницу в возрасте… Я абсолютно искренне говорю, что не родители сформировали меня.

Может быть, родители сформировали важнейшие, самые главные черты менталитета… Моя мать — удивительный человек. У нее генетический дефект — нет чувства зависти вообще. Она не завидует никому вообще, и поэтому она не хочет ни с кем конкурировать, ничего она не хочет, но радуется жизни всегда. Сейчас ей 78 лет,

и она абсолютно счастлива. Может, потому, что в жизни она не переживала такое чувство — себя сравнить с кем-то.

— А в чем же дефект?

— Это дефект потому, что с этим очень сложно выживать. Это снимает какую-либо защиту. То есть человек не готов ради своих амбиций, ради проявлений своего Эго бороться за что-либо. Но ей в общем– то повезло: сначала ее оберегал мой отец, потом я. «Дефект» я сказал не в отрицательном смысле, а в смысле отсутствия — по сравнению с большинством людей она отличается. Ведь большинство людей, конечно, завидуют, конечно, пытаются это компенсировать чем-то…

— А ваш папа?

— Он был очень своеобразный человек. Он очень любил мою мать и всю свою жизнь посвящал только тому, чтобы обеспечивать семью. Работа, тяжелая работа. Он строитель по образованию и всю жизнь проработал на разных заводах, которые производили различные строительные материалы. И было очень тяжелое время, когда у него вообще никакой работы не было, между 1951—52 годами, когда евреи преследовались…

Так вот, второй мой учитель — Борис Давыдович Ланде, который научил меня тому, чему вообще невозможно научить, — он научил меня творчеству. Ведь вообще непонятно, как учить творчеству. Но ему это удалось. Я был уже в достаточно зрелом возрасте. Творчество

— это такое состояние, в которое ты погружаешься, когда на все, что тебя окружает, смотришь глазами ребенка и одновременно со всем знанием, которое ты уже имеешь. То есть смотришь так, как будто в первый раз увидел, а анализировать можешь так, как будто уже все прочитал. Это очень серьезная штука. С Ланде мы очень много вместе работали. Он был большой фантазер. Он научил меня трансу. Поэтому каждый раз, когда я о чем-то задумываюсь, я впадаю в транс. Как будто этого я никогда не видел, а все, что знаю, все это со мной.