Владимир Арсеньев - Жизнь и приключение в тайге

• Название: Жизнь и приключение в тайге
• Автор: Владимир Арсеньев
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1957

В составленном М. К. Азадовским и публикуемом ныне сборнике особенно ценны и интересны печатавшиеся в газете «Приамурье» корреспонденции В. К. Арсеньева, которые он отправлял непосредственно из тайги, во время путешествий в горах Сихотэ-Алинь и по реке Уссури. Наибольшее количество их относится к Сихотэ-Алиньской экспедиции 1908–1910 гг.; они появлялись в газете с довольно большими перерывами под общим заглавием: «Из путевого дневника».

---

На пути нам встретилось несколько человек русских, которые бечевой тащили вверх по реке тяжело нагруженные лодки. Они везли продовольствие для рабочих на приисковые рудники Павлова [145]. Лодки подвигались медленно, часто останавливались, задевали за коряжины и сносились назад течением около перекатов. По запотелым и измученным лицам людей видно было, что они напрягают все свои силы, чтобы хоть немного продвинуть вперед свои лодки. Помимо тяжелого физического труда, этим рабочим приходится терпеть и много лишений. Они целыми днями мокнут и зябнут в холодной воде, особенно если погода холодная, пасмурная, дождливая. Веревка цепляется за прибрежные кусты и задевает за деревья на каждом шагу. Дойдя до такого места, люди обходят их по колено, и по пояс в воде там, где глубина позволяет это сделать; где обойти нельзя, они нагибаются, стараются охватить наклонившееся дерево руками и передают бечеву из левой руки в правую. Ведь можно было бы протоптать тропы, порубить кое-где деревья, очистить берега от кустов и т. д. Ничего этого нет! Глядя на все это, невольно выносишь такое впечатление: кажется, будто лодки эти идут здесь первый раз и люди тащат их тоже впервые, в виде опыта. Как-то не верится, что при таких условиях работают здесь ежедневно и уже несколько лет! Кроме русских бурлачников, таскают грузы и корейцы, и китайцы. Все они получают плату в зависимости от количества груза, который доставят на рудник, вследствие чего провоз одного пуда груза от моря до прииска на протяжении 120 верст обходится предпринимателю по 2 руб. 50 коп. По рассчету администрации доставка грузов зимой на лошадях по льду реки обойдется еще дороже.

На подъем грузовой лодки вверх по реке до Мули-Дата (прииск) при небольшой воде требуется шесть-восемь суток. Во время наводнений всякое движение по реке на лодках совершенно прекращается. Даже порожние лодки не рискуют спускаться вниз по течению в большую воду. Летом прошлого года, когда от продолжительных дождей вода в реке стояла очень высоко, китайцы, сдавшие грузы на руднике, не хотели ждать убыли воды и решили спускаться книзу. В одном месте, верстах в 80 от моря, лодку нанесло на коряжину. Китайцы, полагая, что лодка перевернется, бросились на эту коряжину и кое-как взобрались на ее вершину. Но лодка не погибла: ударившись о дерево, она отскочила в сторону и снова, подхваченная течением, быстро была унесена дальше. Стояла чрезвычайно холодная погода; дул резкий ветер; дождь лил не переставая, и несчастные шесть человек китайцев восемь суток сидели на коряжине. Измученные, промокшие, озябшие и голодные они едва держались руками за единственный, торчащий из реки сук. Вода все время прибывала. Двое не выдержали и умерли, остальные полуживые, закоченевшие, полупомешанные и в почти бессознательном состоянии были сняты с дерева, когда вода начала уже спадать настолько, что явилась возможность подать им помощь.

XVIII

Уже совсем смеркалось, когда лодки наши достигли моря. На песке в устье реки Улики с правой стороны ее и с левой стороны Тумнина длинною полосою вытянулось орочское селение Дата. В нем была полная тишина: природа собиралась на покой; люди отдыхали тоже. Ночные тени быстро опускались на землю, и все предметы: горы, деревья, кусты и орочские балаганы — все это принимало какие-то неясные очертания и формы. Вода в заливе стояла покойная и светлая. В ней отражались еще последние вспышки вечернего заката. От реки подымался туман. В воздухе было сыро, прохладно. Слышался запах моря.

Лодки наши подошли к берегу. Встревоженный одинокий куличок испуганно поднялся из травы и с криком низко полетел над водой. Долго он не мог успокоиться и найти себе место для отдыха. Где-то глухо стонала выпь. Неизвестно откуда неслись эти неясные звуки. Какая-то большая ночная птица пролетела мимо бесшумно, тихо, мелькнула в воздухе и снова быстро исчезла около леса.

Едва мы вступили на землю, как проснувшиеся собаки подняли неистовый лай. Из одного балагана вышла какая-то фигура. Судя по звуку медяшек, колец, бубенчиков и пуговиц, которыми орочки украшают свою одежду, — это была женщина. Посмотрев на нас, она быстро снова ушла в помещение. Мы пошли вдоль деревни. На самом краю, около домика, сложенного из тонких бревен, стояла маленькая, совершенно седая старушка. В зубах у нее была длинная трубка. Увидев нас, она тоже ушла в свое жилище. Через минуту оттуда вышел мужчина. Это был орочский старшина селения Дата. И здесь, как и в Хуту-Дата, он подошел к нам с таким видом, как будто бы мы давно с ним были знакомы, торопливо, как-то неловко, протянул руку и приветствовал нас словами: «Ну, здравствуй!» [146].

Мы вошли в дом старшины. Та же старушка, с лицом сморщенным, как старый лимон, молча поставила перед нами полированный, красного дерева столик японской работы, чашку с сухой горбушей, два размалеванных стакана с чаем и, отойдя в сторону, села около двери и стала нас рассматривать с видом совершенно равнодушным. От старшины я узнал, что все орочи ушли на охоту, дома остались одни старики, женщины и дети.

Скоро ороч и старушка ушли: они ночевали в соседнем балагане. Наши люди тоже нуждались в отдыхе. Часа через два все уже спали. В домике воцарилась тишина. Слышалось только мерное глубокое дыхание спящих да стрекотанье домового кузнечика, забившегося где-то в щель около печки. В селении тоже все снова стало попрежнему тихо. С улицы доносился шум морского прибоя. Где-то далеко еще лаяла собака и совсем уже близко мычала и стонала выпь…

На другой день мы хотели ехать с орочами на лодке в Императорскую Гавань, но администрация тумнинской золотопромышленной компании любезно предложила нам проехать на их паровом катере, который должен был итти туда на следующий день за грузом. Предложение это было кстати, и мы остались в Дата.

Самый Дата состоит из 7 домов и из 10 берестяных балаганов. Балаганы приморских орочей Императорской Гавани значительно выше, длиннее и шире балаганов «Кяка» и «Удэ», живущих к западу от Сихотэ-Алиня. Едва ли стоит описывать эти постройки. Описание внутреннего устройства и обстановки их так прекрасно сделано Маргаритовым, что, войдя в один из таких балаганов, я видел именно то, что читал в его «Орочи Императорской Гавани» [147]. Глядя на всю обстановку орочского жилища, мне казалось, что я снова перечитываю его описание. Ко всему сказанному Маргаритовым позволю себе добавить только два-три слова. При той копоти, пыли и грязи, какая окружает женщин и детей, нельзя не удивляться той заботливости, с которой они всегда подметают полы и нары своих балаганов. Орочки положительно не выносят мусора, все время, через каждые полчаса подметают пол, употребляя для этого или веник, сплетенный из жесткой, сухой травы, или крыло какой-нибудь большой птицы. Мусор бросается в огонь. Есть у них и еще один замечательно гигиенический обычай: и мужчины, и женщины, и дети плюют только на огонь и никогда в угол или на пол.

Орочские женщины меланхоличны. Целыми часами они способны сидеть на корточках, курить трубку и молча, равнодушно, не проронив ни одного слова, смотреть на вошедшего человека, будет ли это близкий ее родственник или знакомый, пришедший издалека, которого она давно не видела, или это совершенно новое лицо, которое она видит первый раз в жизни. И только тогда, когда мужчина задает ей какой-нибудь вопрос, она, не торопясь, лаконически ответит ему что-нибудь и снова погрузится в прежнее свое безразлично равнодушное созерцание посетителя. На лице ее не видно ни радости, ни удивления. Деревянная физиономия! Ни один мускул лица не шевельнется, не дрогнет. Полное отсутствие, мимики. Даже испуг и гнев выражаются редко.

XIX

Орочи любят держать около своих жилищ разных птиц и животных. Отчасти это основано на шаманстве, отчасти так, ради забавы и потехи.

В Дата был настоящий маленький зверинец: около одного балагана сидел на цепи медведь. Он нетерпеливо мотал головой, мычал и царапал когтями землю. Тут же на свободе ходил и щелкал клыками огромный дикий кабан, пойманный молодым и одомашненный. Около другого балагана к стеллажам, предназначенным для сушки рыбы, прикован был орел. Царь-птица имела скучный вид. Орел давно уже свыкся с своей неволей, привык к людям и равнодушно поглядывал и на прохожих, и на собак. Вероятно, его поймали еще очень молодым птенчиком. Дальше в стороне огромный филин таращил свои большие, желтые глаза, подымал свои «уши» и, взъерошиваясь, испуганно поворачивал голову в сторону шума, который при дневном свете почему-то казался ему особенно опасным. Молодой сокол кричал и бился на привязи. Расправляя свои стройные крылья, он быстро поглядывал то в море, то к небу. Около одного дома в тесной деревянной клетке держались только что пойманные дикие молодые утки. Они пищали, просовывали свои неуклюжие головы сквозь тонкие палочки решетины и, видимо, старались вырваться на свободу; там же внутри балагана у самой двери на полу по обе ее стороны сидели привязанные за ноги кожаными ремешками две сойки. Они все время прыгали с места на место, испускали резкие крики и, согнув набок свои головки, поглядывали в дымовое отверстие балагана, где виднелось и небо, и солнце [148].