Владимир Арсеньев - Жизнь и приключение в тайге

• Название: Жизнь и приключение в тайге
• Автор: Владимир Арсеньев
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1957

В составленном М. К. Азадовским и публикуемом ныне сборнике особенно ценны и интересны печатавшиеся в газете «Приамурье» корреспонденции В. К. Арсеньева, которые он отправлял непосредственно из тайги, во время путешествий в горах Сихотэ-Алинь и по реке Уссури. Наибольшее количество их относится к Сихотэ-Алиньской экспедиции 1908–1910 гг.; они появлялись в газете с довольно большими перерывами под общим заглавием: «Из путевого дневника».

---

22 августа. Сухую рыбу съели всю, надо итти вперед и искать рыбу. Пошли. Дзен-Пау мучился, всю ночь не спал и рано пошел вперед один. Гольд так ослабел, что не мог нести своей котомки. Мы разобрали его вещи. Люди еле-еле волочат ноги. Я тоже начинаю чувствовать тяжесть в ногах и дрожание в коленях. Чуть солнце начинает пригревать землю, миллиарды мошкары тучами набрасываются на нас и нестерпимо кусают лицо и руки. Надо иметь или ангельское или дьявольское терпение, чтобы не нервничать. От укусов у людей местами лицо и руки запачканы кровью. К полудню мы опять подошли к горам. Дальше итти совершенно нельзя. Отвесные порфировые скалы обрывами падали в реку и вверх подымались на огромную высоту. Река делает здесь поворот. Вода с шумом бьет под эти утесы и подмывает их. К счастью, здесь в протоке оказалось немного рыбы. Так как больной гольд решительно итти не может, а люди так устали и обессилели, что едва ли будут в состоянии итти дальше, — решено сделать маленькую оморочку и на ней послать двух человек за помощью к орочам. По течению легкая лодочка должна скоро дойти до моря и, вероятно, еще на дороге встретит орочские стойбища. Остальные, если не в силах будут итти вперед, останутся на месте ждать помощи или своей участи. Хоть два человека да спасутся! В этот же день свалили тополь и начали долбить оморочку.

23 августа. Ночевали одни. Дзен-Пау не приходил к нам. Где он, что с ним, жив ли? Быть может придет сегодня. Все встали разбитые. Это не люди, а тени их. Все нервничают и придираются друг к другу из-за всякого пустяка. Все нервно-душевнобольные. Рыба опротивела. Я побежал на охоту и убил три белки и три ронжи. Дзюль собирал зеленые ягоды «кишмиша». Ягоды эти дали немного кислоты. Черемухи больше нет — она осыпалась. Вместо чая пьем горячую воду. Насколько позволяют силы, долбим лодку. Кругом дымокуры.

Усталые, слабые руки едва поднимают топор. Один только топор, да и тот тупой. Гольд лежит и стонет. И к вечеру Дзен-Пау не пришел на бивак. Что-нибудь с ним случилось, где его искать? Последняя наша надежда, единственное спасение — это лодка. Надо убить еще одну собаку. Надежда на встречных орочей тоже исчезла, очевидно они боятся нас, избегают, прячутся. Чем-то все это кончится!? На лодке поедут гольд и казак, а мы переправимся предварительно на другой берег, выберемся на отмель и там в протоках [130] искать рыбу и

хоть по одной версте в сутки, все же будем вперед подвигаться понемногу.

24 августа. Утром густой туман — все прозябли. Все чаще и чаще люди начинают болеть желудками. Я боюсь появления страшного гостя — голодного тифа. Все стали суеверные. Каждый начал придавать значение всякому сну, всякой примете. Торопимся делать оморочку. В протоке нет больше рыбьи. Я бегал на охоту. На горе я нашел горсть брусники — ее нельзя есть одному, надо снести товарищам. Целый день я проходил и убил только три ронжи и одну белку. Пожалуй, завтра лодку окончим. Ее долбит один казак Крылов. Или Дзен-Пау ушел вперед или, больной, где-нибудь завалился и покончил расчеты с жизнью. Всю ночь гольд не спал, ворочался и стонал. Вечером лодку кончили. Итак, двое уедут: самых слабых отправить нельзя — они не доедут, сами утонут и нам помощи не подадут. Если бы мимо ехали орочи, я отправил бы с ними наиболее слабых, а потом бы остальных нижних чинов, сам я и более крепкие остались бы последними. Ночью мы долго не спали — все мучились животами. Вдруг по реке далеко-далеко (внизу) прокатились выстрелы. Мы насчитали четыре выстрела. Решили не отвечать — вероятно, это орочи охотятся за медведем на протоках реки. Не надо их пугать. Новая искра надежды зародилась в душе,

25 августа. Никто не спал всю ночь — все страдали животами. Особенно мучился гольд. К рассвету боли его усилились и дошли чуть не до обмороков. Он корчился и обливался потом. Сегодня двое должны уехать. В протоке нет рыбы. Надо торопиться переправляться на другую сторону и отпустить уезжающих. Невыносимая тоска легла на душу. Начали рубить шесты для лодки. Лихорадочная деятельность кипела на биваке. Вдруг совсем близко послышались выстрелы. Слух не обманывал нас — это выстрелы из трехлинейных винтовок. Несколько ответных выстрелов было тотчас же сделано людьми без всякого приказания. Все бросились к реке и с жадностью впились глазами вниз по течению. Еще две-три минуты, и из-за поворота реки появилась лодка. Люди на ней быстро и усиленно работали шестами. То штабс-капитан Николаев со встречным отрядом и с орочами торопился на помощь. Все ликовали.

Оказывается, что Дзен-Пау с громадными усилиями в два дня обошел гору, снова вышел на реку и больной, расслабленный тащился берегом. Его издали заметил штабс-капитан Николаев и был уверен, что тут весь отряд. Как только он увидел китайца и узнал у него, что наш отряд в самом критическом положении, он, наскоро захватив немного продовольствия и побросав на берег все лишние грузы, на одной небольшой легкой лодочке с орочами бросился к нам навстречу. Поздняя ночь остановила его верстах в 10 от нашего голодного бивака. Желая дать знать нам, что он недалеко, он ночью сделал четыре выстрела. Эти-то выстрелы мы и слышали, приняв их за охотничьи выстрелы орочей. Чуть стало брезжиться, он был уже в дороге, а в 9 ч. утра был у нашего голодного бивака. Великая была радость. Маленький глоток спирта подкрепил наши совершенно упавшие силы. Тотчас же сварили кофе. Чашка его с молоком и с сахаром, две-три ложки вареного рису, кусочек белого хлеба подняли на ноги и ослабевших. Совершенно противоположное действие произвела на меня подоспевшая помощь. Как только я увидел, что мы спасены — я сразу почувствовал полнейший упадок сил. Я не мог стоять на ногах и лег на землю. Тут только я почувствовал себя измученным и обессиленным, тут только почувствовал я, что устал и что дальше итти не в состоянии. В двое суток доехали мы до устья реки Хуту, где и остановились у орочей, а на другой день, 27-го вечером, были уже и на берегу моря. Три недели после этого мы все болели: 1) истощенный организм и отвыкший желудок отказывались принимать пищу; 2) люди имели вид больных, только что поднявшихся с постели после тяжкого брюшного тифа; 3) только во второй половине сентября мы немного собрались с силами и могли тронуться в новую дорогу; 4) для некоторых такая голодовка была очень тяжела. Они так и не могли оправиться в Императорской Гавани, и я вынужден был отправить их (одного стрелка и одного казака) обратно в Хабаровск.

XIII

При тех условиях, при которых нам пришлось пройти реки Буту и Хуту, трудно было интересоваться природой. Было не до того! Главная наша цель была — скорее добиться до людей и найти себе пропитание. Апатично мы подвигались вперед и равнодушно, без интереса смотрели на все окружающее. Только некоторые факты запомнились случайно, запомнилось то, что случайно бросилось в глаза и случайно же запечатлелось в памяти.

Течение реки Буту строго широтное. Долина ее то суживается там, где горы близко подходят к реке, то расширяется в тех местах, где в нее впадают многочисленные ее притоки. Она скорее имеет характер поперечной долины размыва, нежели долины продольной. Сама река очень извилиста: то она походит на горный ручей, то становится широкой и производит полное впечатление реки. Мы шли больше левым берегом. Если наблюдатель подымется на горный хребет, окаймляющий нижнюю часть долины с северной стороны, и взойдет на одну из многочисленных горных вершин, покрытых осыпями, — ему откроется далекий вид на реку Буту. Куда ни кинешь взор — всюду лес, бесконечный лес, всюду горы, бесконечные горы! Разнообразные острые и тупые вершины их поднимаются до самого горизонта. Ближайшие хребты видны ясно, дальше трудно рассмотреть их контуры и складки, а еще дальше — чуть виднеются причудливые, «как мечты», горные хребты Сихотэ-Алинь. Зубчатый гребень их тонет в синевато-белой мгле летнего воздуха, и от этого кажется он еще более далеким. Темные леса, одевающие склоны гор, исключительно хвойные: ель, пихта и лиственица — главные представители. Только около самой реки, прихотливо извиваясь по течению ее, тянется узенькая полоса яркой зелени пород лиственных: тополь, береза, ясень, ольха, тальники и черемуха. Около осыпей разрослись кусты жимолости и багульника, а рядом в стороне, под покровом лучей солнечных, нашли себе приют низкорослый корявый дубок, в виде поросли, и тощие осинники. Кора осинника обглоданная, и сучья все объедены почти до самого верху. Это лоси. Тут зимой было стойбище. Они кормились здесь во время глубокого снега. Маревые болота видны хорошо: редкие сухостои, растущие на них, резко выделяются из темной зелени Coniferae. Тихо. Ни один звук не нарушает мертвящей тишины этих мест; можно подумать, что здесь все живое вымерло сразу, как бы по мановению какой-то неведомой высшей силы. Кажется, будто в этих горах всякая жизнь давным-давно исчезла, прекратилась, и с тех пор она уже более не возобновлялась. Эта вечная тишина как-то особенно гнетуще действует на душу человека.