Мариуш Вильк - Путем дикого гуся

• Название: Путем дикого гуся
• Автор: Мариуш Вильк
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-89059-201-9

Очередной том «Северного дневника» Мариуша Вилька — писателя и путешественника, почти двадцать лет живущего на русском Севере, — открывает новую страницу его творчества. Книгу составляют три сюжета: рассказ о Петрозаводске; путешествие по Лабрадору вслед за другим писателем-бродягой Кеннетом Уайтом и, наконец, продолжение повествования о жизни в доме над Онего в заброшенной деревне Конда Бережная.

Новую тропу осмысляют одновременно Вильк-писатель и Вильк-отец: появление на свет дочери побудило его кардинально пересмотреть свои жизненные установки. Избранная автором точка зрения позволяет преодолеть многие стереотипы польского взгляда на Россию, не погрязнув однако в не менее многочисленных российских стереотипах. Это взгляд одновременно «изнутри» и «снаружи», и потому он особенно ценен.

---

Я долго не мог заснуть. Вспоминал собственные вояжи по Закавказью в бурные 1992-й и 1993-й. Тогда я дважды побывал в Сухуми. Первый раз — во время грузинской оккупации, второй — сразу после операции, в результате которой абзхазские отряды (при активном участии Шамиля Басаева) отбили Сухуми у солдат Тенгиза Китовани. Разница между поведением грузин и абхазов на этом кусочке побережья Черного моря яснее всяких исторических аргументов показала, кто подлинный хозяин этой земли. Грузинская солдатня грабила все подряд, палила по пустым домам, давила танками мандариновые плантации, да я собственными глазами видел, как они от скуки стреляли по обезьянкам со знаменитой сухумской фермы. Абхазы же заботливо восстанавливали каждый дом и собирали урожай, стремительно возрождая город и наполняя воздух ароматом свежего кофе. Так что никакие историко-политические аргументы, иллюзорные идеи территориальной целостности не убедят меня в том, что Абхазия принадлежит Грузии. Подобным образом, думаю, обстоит дело с Южной Осетией.

После завтрака мы отправились смотреть водопад на реке Черчилл. Еще недавно водопад назывался Гранд-Фолс, а река — Гамильтон-ривер, в честь губернатора Ньюфаундленда, сэра Чарльза Гамильтона, и лишь в 1965 году реку и каскады переименовали в честь бывшего премьера Великобритании. В огороде бузина, а на Лабрадоре река… Да и вообще — какой смысл запечатлевать имена политиков в географических названиях? Это разные измерения, политика подчиняется законам времени, а география — пространству.

Чтобы добраться до водопада Черчилл, пришлось вернуться по хайвею на десяток миль. Ориентир — некое подобие автостоянки. Вчера мы его проглядели, а сегодня там уже стояла машина с американскими номерами. Туристы.

На стоянке нас атаковали черные мухи! Раздумывать было некогда, мы дали деру. Тропка вела через лес вдоль реки, порой исчезала в мшарах или ползла по скальным полкам. Лес был настоящий (не лесотундра), словно в Золотых горах[105] времен моей молодости. Более того, краем глаза я даже заметил грибы — самые что ни на есть настоящие белые, но мухи не отступали, и я бежал дальше — пускай Лукаш собирает. В затылок мне дышал Кшись. По дороге мы встретили четверку янки в черных противомоскитных сетках. Они напоминали террористов на учениях. Крикнули на бегу, что сетки made in China, продаются в Черчилл-Фолс в том самом магазинчике, где вчера не было ни молока, ни хлеба.

Наконец мы у цели! Сначала пару раз в просвете между деревьями слева мелькнуло что-то бело-пенистое, и наконец открылось взору за очередным поворотом, когда тропка пошла по самому краю обрыва. Внизу, в огромных каменных резервуарах, веками обтачиваемых рекой, я увидел небольшую струйку воды и клочья пены на скалах. Это и есть водопад, про который в туристических проспектах пишут, будто он больше Ниагары? Ну, знаете… наши водопады Мицкевича на реке Розтоке громче журчат…

Кшись с Лукашем пытались снять водопад с разных сторон — в профиль, анфас, но отовсюду получалось так себе. А в приближении — вытекал, точно пиво из плохо закрытой бочки. За лето, что ли, так высох? Или электростанция его сожрала?

При высокой воде каскады Черчилл, наверное, действительно производят впечатление. Общая высота скального русла — семьдесят пять метров, то есть на пятнадцать метров больше Ниагары (зато в ширину — и сравнивать нечего), и ландшафт тут более суровый — в отличие от туристического Диснейленда Ниагара-Фолс. Так что если бы не эта обзорная площадка в туристическом стиле (лавочки, мусорные корзины и информационный стенд под декоративной крышей), могло бы показаться, что вот-вот увидишь, как индеец замахивается острогой на рыбу в ручье. Пейзаж словно с отличной фотографии Эдварда Ш. Кёртиса[106] «Рыбаки».

Отмахиваясь от кровожадных мух, мы комментировали историю водопада на стенде. Неизвестно, почему его первооткрывателем назван торговец Джон Маклин из компании «Гудзон Бэй», который попал сюда в 1839 году, — словно раньше краснокожие тут не бывали. Оказывается, Маклин дал реке имя губернатора Ньюфаундленда. Небось хотел подлизаться — рассчитывал на поблажки для своей фирмы. Так, вопреки политкорректности в географии постоянно доминируют понятия бледнолицых. Вместо того чтобы вычеркивать из университетских списков чтения произведения «белых христиан мужского пола», может, было бы лучше вернуть индейской земле индейские названия? Оказывается, Альберт Лоу тоже побывал здесь в 1894 году. Подозреваю, что открытие им крупных залежей железной руды в этом регионе навело на мысль выстроить электростанцию на Черчилл-ривер. Вот только компенсацию за затопление пяти тысяч гектаров охотничьих территорий индейцам до сих пор не выплатили. Впрочем, что говорить об индейцах, если белые власти Квебека и Ньюфаундленда не могут договориться о дележе прибыли с электростанции…

…и наконец черные мухи одержали верх. Бодрой рысью мы двинулись обратно к машине, кляня электростанцию, железную руду и споры белых людей из-за бабок. Не за тем мы проехали такой кусок мира.

И снова хруст гравия под колесами, по обеим сторонам — болота, мох, песок и черные ели с плюмажами веточек на макушках, отчего они становились похожи на копья, — словно нас конвоирует какая-то мощная армия. Каспшик связывал эту странную форму деревьев с общим потеплением: якобы эти верхние, то есть самые молодые, ветки так разрослись из-за повышения температуры в последние годы, но я не уверен, что правильно понял его гипотезу, занятый собственными мыслями-маниями.

Боже мой, Великий Маниту, до чего же безоружна эта земля! Устремившая в небо водные очи, каждым кустиком открытая порывам ветра, покрытая тонким слоем почвы, прошитой, словно кровеносными сосудами, корешками мхов и трав. Любой лопатой можно ее ранить, любым заступом разорвать, оголив до бесплодного песка и камня. Виднее всего это на обочине, где тяжелые бульдозеры оставили глубокие шрамы. Как ее защитить?

Ритм дороги определяют тут ручьи и реки, пересекающие трассу, — если бы не они, казалось бы, что мы и не движемся вовсе в этой серо-зеленой беспредельности, подбитой железистой охрой и заляпанной лиловыми кляксами вереска. Никаких других ориентиров в пространстве — только эти полосы воды. Поэтому я записывал их в столбик, чтобы каждая строка свидетельствовала о нашем движении им в такт.

Cache River

Arch’s Brook

Diver Brook

Way’s Brook

Pinus River

Upper Brook

Lower Brook

Теперь я понимаю, почему Кен именно так запечатлевал этапы своего странствия. Это действительно геопоэтика, где ты отбиваешь каденции тропы собственным пульсом, повторяя ритм Земли, обозначенный водными артериями. «Фокус в том, чтобы выйти за рамки Человека и его больших букв, — сказал он в одном из интервью, — чтобы заново открыть кочевничество на Земле». При этом Кен не питает иллюзий, что геопоэтика завоюет мир — уж слишком распространились гуманитарные идеи: во имя «интересов человечества» Землю следует поработить, разрушая ее тело добычей нефти, энергии или руды. Геопоэтика Уайта — идея для редких интеллектуальных номадов, которые все еще кочуют между небом и землей.

Мускрат-Фолс, то есть Ондатровы водопады. Съезжаем на обочину, паркуемся. Рядом — молодежный джип с номерами Ньюфаундленда. Нет, ну я, конечно, понимаю, что туризм… но не до такой же степени!

Взять хоть сегодняшний день. Два водопада в один день — точно два гриба в борще (так говорили в старину, указывая на излишество, теперь это выражение выходит из употребления, теперь «много» — модно, чем больше — тем лучше). А ведь картина меняется в зависимости от погоды и освещения, водопад то искрится радугой на солнце, то сливается с дождем, вспыхивает на рассвете и гаснет в сумерках, в полнолуние выглядит иначе, чем в новолуние. Не лучше ли один водопад созерцать два дня, чем два водопада в один, торопясь поставить галочку? Увы…

Сидя на скальной ступеньке, со всех сторон омываемой Ондатровыми водопадами, что напрягали струи, точно мускулы, я вспоминал сцену из «Волшебной горы». Роман я читал давно, так что не уверен, что запомнил фрагмент с путешествием героев к водопаду так, как он написан, — возможно, со временем у меня в голове сложилась совершенно другая история. Согласно моей версии, Нафта, Сеттембрини и Касторп отошли в сторону, потому что шум водопада мешал обсуждать его красоту, а мингер Пеперкорн вошел в воду, чтобы всем телом ощутить мощь стихии и хоть на мгновение стать частью каскада. Жест голландца всегда был мне ближе, нежели резонерство его спутников.

Мои же спутники тем временем, осторожно — скользко! — перескакивая с камня на камень, снимали с разных точек брызги воды, зигзаги течения, иероглифы пены, что-то при этом вскрикивали, но грохот водопада заглушал их слова. С одной стороны, я понимаю, картина неповторимая: мощь первобытной стихии, да еще тут вот-вот вырастет электростанция, так что — кто знает, не последний ли это шанс запечатлеть Мускрат-Фолс в первозданном виде? Но, с другой стороны, сквозь объектив аппарата не войдешь в водопад, и вместо того, чтобы открыться миру, ты сосредотачиваешь мир в линзе, не покидая пределы собственной скорлупы.