Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

• Название: Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
• Автор: Антон Макаренко
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-88010-305-8

В настоящее издание включены художественно-педагогические произведения автора, отражающие его взгляды на проблемы социума, на формирование социально зрелой личности, а также побуждающие читателей следовать социально одобряемым моделям поведения.

Произведения А. С. Макаренко неоднократно издавались с 1934 года, были переведены на многие языки народов мира.

Составителем – доктором педагогических наук С. С. Невской, которая принимала участие в издании восьмитомного собрания сочинений автора, вышедшего еще в 1985 году, – внесены дополнения в ранее опубликованные работы автора на основе архивных материалов и исследований, и в полном объеме настоящее издание выпускается впервые.

* * *

Свидетельством международного признания А. С. Макаренко стало известное решение ЮНЕСКО (1988), касающееся всего четырех педагогов, определивших способ педагогического мышления в XX веке.

Это – Джон Дьюи, Георг Кершенштейнер, Мария Монтессори и Антон Макаренко.

---

– Сколько сегодня отливка?

– Четыреста масленок.

– Почему так мало?

– Завтра совсем не будет.

– Как это не будет?

– Шишельники сегодня ушли. Говорят – приказ. И завтра, сказали, не придут.

– Какие шишельники? Вот эти самые – Гальченки разные, Мальченки! Так они же пацаны. Что вы, не можете с ними поговорить?

– Да, с ними поговоришь. А на завтра ни одной шишки.

– А вы не можете сами сделать?

– Все сам да сам. Я и начальник цеха, и мастер, и литейщик… и шишельник. Спасибо вам. И барабан мой.

– Барабану вы можете спокойно сказать: ауфвидерзейн.

– Как это так?

– А так: завтра оценю барабан как представляющий по качеству лом. И заплачу вам пятнадцать процентов.

– Соломон Давидович!

– Отоприте литейную! Сейчас придут шишельники.

Соломон Давидович знал, куда нужно обращаться: он отправился прямо в четвертую бригаду. Там в спальне он нашел Фильку и сказал ему:

– Ты же понимаешь, это ваши деньги и ваше производство. Это не мое производство. Может, ты воображаешь, что ты какой-нибудь там паршивый шишельник? Так это неверно. Вы сегодня ушли, завтра не будет отливки, и будут стоять литейщики, токари, никелировщики и упаковщики. И мы не выпустим тысячу масленок, легко сказать: тысяча машин без масленок, а мы теряем пятьсот рублей чистой прибыли. Разве ты не понимаешь?

– Я понимаю.

– Ну вот: ты – хороший мальчик. Возьми этого Петьку, Кирюшку, Ваньку, Семена и так далее и приходите в литейную.

– Так… приказ.

– Что такое приказ?.. Сейчас же лить нет, дыма нет, никого нет. До сигнала «спать» успеете сделать тысячу шишек.

– Все равно… приказ.

– Ах, какой ты…

И уговорил Соломон Давидович Фильку. Через полчаса открылась дверь в пустую литейную и в нее вошли: Соломон Давидович, Филька, Ваня Гальченко, Петька Кравчук и Кирюша Новак. Остальных Филька не нашел. В литейной Соломон Давидович тихо спросил:

– Вас никто не видел?

– Нет, никто, – так же шепотом ответил Филька.

Шишельники немедленно приступили к работе. Глухо застучали по песку деревянные молотки, больше никаких звуков не было, никто не разговаривал и не делился впечатлениями. Но через час дверь в литейную распахнулась и голоногий румяный Володька вытянулся на пороге:

– Товарищи колонисты! Распоряжение заведующего колонией!

Блюм скривил лицо, замахал на Володю руками:

– Какие там еще распоряжения? Потом скажешь. Видишь, люди работают!

Володя завертел головой:

– Эге. Это дело серьезное. Всем товарищам: Шарию, Гальченко, Кравчуку и Новаку немедленно отправиться под арест в обычном порядке!

Филька замер на месте[205]:

– Ох, ты черт! На сколько часов?

– Не на сколько часов, а до общего собрания.

Все четверо застыли. Кто-то выронил молоток. Филька косо посмотрел на Соломона Давидовича:

– Я говорил!

Володя Бегунок, уступая дорогу, сказал серьезно:

– Пожалуйте, товарищи.

Четверо молча гуськом вышли. Бегунок на пороге прищурился на Соломона Давидовича и тоже убежал. Соломон Давидович сказал:

– Какой испорченный мальчик!

15 Четыре тысячи оборотов

Это было дело серьезное: четверо обвиняемых стояли на середине без поясов – они считались арестованными.

Перед этим они два тяжелых часа просидели в кабинете Захарова. Дежурный бригадир Нестеренко входил и выходил, что-то негромко сообщал Алексею Степановичу, на арестованных даже не глянул.

Обычно в эти часы от ужина до рапортов – самые людные часы и в кабинете, и в комнате совета бригадиров. А сейчас, как сговорились: никто в кабинет не заходит, а если и заходит, то строго по делу. И сам Алексей Степанович сегодня «не такой»: он что-то там записывает, перелистывает, считает, на входящих еле-еле поднимает глаза и говорит сквозь зубы:

– Хорошо!

– Все! Можешь идти!

Арестованным за все это время он не сказал ни слова. Володе он сказал:

– Блюма! Срочно!

И Володя как-то особенно отвечает «есть» шепотом.

Блюм пришел подавленный, краснолицый, на арестованных не посмотрел, сел и сразу вытащил из кармана огромный платок – пот его одолевал. Захаров заговорил с ним сухо:

– Товарищ Блюм. Литейную я закрываю на неделю. Заказ на десять тысяч масленок литья из нашего сырья и по нашим моделям я уже передал Кустпромсоюзу.

Соломон Давидович хрипло спросил:

– Боже мой! По какой же цене?

– Цена с нашей доставкой два рубля.

– Боже мой! Боже мой! – Соломон Давидович встал и подошел к столу: – Какой же убыток! Нам обходится в шестьдесят копеек!

– Я дал распоряжение кладовщику сейчас начать отправку в город моделей и сырья.

– Но вентиляцию можно поставить за два дня! А вы закрыли на неделю!

– Я так и считаю: первые три дня вентиляцию будете ставить вы: я уверен, что она будет сделана плохо, я ее не приму. После этого четыре дня вентиляцию будет ставить инженер, которого я приглашу из города.

– В таком случае, Алексей Степанович, я ухожу.

– Куда уходите?

– Совсем ухожу.

– Я всегда этого боялся, но теперь перестал бояться.

Соломон Давидович перестал вытирать пот, и рука его с огромным платком застыла над лысиной. И вдруг он оскорбился, забегал по кабинету, захрипел:

– Ага! Вы хотите сказать, что Блюм может убираться к черту и тогда все будет хорошо? По вашему мнению, Блюм уже не может управлять таким паршивым производством. А если у Блюма на текущем счету триста тысяч, так это, по-вашему, не стоит ломаного гроша. Вы пригласите инженера, который все спустит на разные вентиляции и фигели-мигели. Я не против вентиляции, хотя сколько людей работали без вентиляции, пока ваш Колька не придумал литейную лихорадку. Очень бы я хотел посмотреть, кого здесь в колонии лихорадило, кроме этого Кольки-доктора. А теперь будем ставить вентиляцию, а через год все равно эту литейную развалим.

Он еще говорил долго. Захаров слушал, склонив голову к бумагам, слушал до тех пор, пока Соломон Давидович не уморился. А после этого он сказал:

– Соломон Давидович, я знаю, вы преданы интересам колонии, и вы хороший человек. А поэтому извольте принять мои распоряжения к исполнению. Все!

Соломон Давидович развел короткими руками:

– Это, конечно, все, но нельзя сказать, чтобы это было мало для такого старика, как я.

– Это советская норма, – сказал Захаров и кивнул головой.

– Хорошенькая норма! – Блюм за неимением других свидетелей обернулся к дивану.

На диване, вытянувшись, сидели четверо арестованных. Из них только Филька взирал на Захарова с выражением пристального осуждения. Остальные тоже смотрели на Захарова, но смотрели просто потому, что были загипнотизированы всем случившимся и с грустной покорностью ожидали дальнейших событий. У Петька спиральный чубик на лбу стоял сейчас дыбом. У Кирюши Новака кругло глазастое лицо блестело в слезном горе. Все они были в спецовках, в том костюме, в каком застала их катастрофа. Блюм ушел печальный. Уходя, сказал:

– Я надеюсь, я могу не быть на этом… общем собрании.

– Можете не быть.

В дверь заглянул Нестеренко:

– Даю на рапорта, Алексей Степанович!

– Давай!

Через полминуты за окнами прозвучат короткий, из трех звуков, сигнал. Одиннадцать бригадиров и ДЧСК собрались еще через минуту. Все выстроились в шеренгу против стола Захарова. Филька потянул за рукав Ваню, арестованные тоже встали. Один за другим подходили бригадиры к Захарову, говорили, салютуя:

– В первой бригаде все благополучно!

– Во второй бригаде все благополучно!

Но этого не мог сказать Алеша Зырянский. В шеренге он стоял расстроенный и суровый, такой же подошел и к Захарову:

– В четвертой бригаде серьезное нарушение дисциплины: колонисты Шарий, Кравчук и Новак и воспитанник Гальченко не подчинились приказу по колонии и вечером вышли работать в литейный цех. Вашим распоряжением передаются общему собранию.

Захаров выслушал его рапорт так же спокойно, как и рапорты других, так же поднял руку, так же тихо сказал:

– Есть.

Рапорт Зырянского дословно повторил дежурный бригадир Нестеренко.

Приняв рапорты, Захаров сказал:

– Давайте собрание!

Володя Бегунок со своей трубой выбежал из кабинета. Бригадиры вышли вслед за ним.

Сигнал на общее собрание всегда игрался три раза: у главного здания, на производственном дворе и в парке. После трех раз Бегунок возвращался снова к главному зданию и здесь играл уже не целый сигнал, а только его последнюю фразу. Во время этой фразы Витя Торский обыкновенно открывал собрание. Поэтому в колонии было принято на общее собрание собираться бегом, чтобы не остаться за дверью в коридоре.

Большинство колонистов приходили в «тихий» клуб до сигнала.

Ваня Гальченко и его товарищи, сидя на диване в кабинете, горестно вслушивались в привычное чередование звуков: слышали шум шагов в коридоре, молчаливыми, грустными глазами проводили Алексея Степановича, который тоже ушел на собрание. Они не имели права сейчас войти в «тихий» клуб занять место среди товарищей – их должен привести дежурный бригадир. Как тяжело, как тягостно у них на душе!