Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

• Название: Улыбка и слезы Палечка
• Автор: Франтишек Кубка
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Удивительные приключения рыцаря Палечка в Чехии, Германии и Италии от рождения в день битвы при Домажлицах до поступления на службу к славной памяти государю Иржику из Подебрад (XV век).

---

И представьте себе, что этот самый Джулио, по моему почину, знакомится с Джанино, и это знакомство скоро переходит в дружбу до гробовой доски. Джулио всюду говорит о Пульчетто с восхищением, знает во всех подробностях его жизнь. Мало-помалу Джулио начинает любить Прагу больше, чем Падую, и уже толкует о двухбашенном храме[88] на пражской площади, в котором проповедует еретический архиепископ. Говорят, будто этот священнослужитель превосходит красноречием папских легатов, полон честолюбия и отличается мудрой осмотрительностью. Кроме того, Джулио получил от Джанино разные сведения о теперешнем правителе чешской земли, синьоре Джирзико, или Джорджо, родом, как и Пульчетто, из мелкопоместной среды. Этот Джирзико — человек сильный, которого хоть сейчас ставь одним из правителей у нас. Говорят, он не высок, но коренаст, цвет лица имеет светлый, глаза живые, манеры приятные. Если б только характер полегче: не хватался бы за такие сомнительные документы, как эти их компактаты!

Вот видите: начал я с заигрываний прекрасной госпожи Лючетты, а перешел на компактаты. Это влияние моего Палечка. Но Джулио до того сдружился с Пульчетто и стал так восхищаться его Прагой, что я как-то раз спросил его, не хочет ли он вступить в доминиканский орден и отправиться на службу к папскому легату в стране Палечка. Иначе там в церкви порядка не будет, и легаты будут меняться без конца.

Но племянник мой Джулио о доминиканстве мало думал, а ходил на свидания к госпоже Лючетте, когда синьор Винченцо сидел в совете. Сидел в совете, сидел с друзьями за первой, второй и следующими чашами вина, возвращался домой поздно, что само собой отнюдь не содействовало его супружескому счастью. Особенно в наше время, как мы подробнейшим образом выяснили во введении.

Джулио, как я, кажется, уже отмечал, по характеру своему человек вполне современный. Не могу сказать, чтоб он был так же испорчен, как иные. Но в отношениях с Лючеттой он вел себя очень хитро и осторожно.

Мне известно, что он встречался с ней и днем и ночью, но об этом никто не догадывался. Главное, не знал об этом толстяк Винченцо. Но черт не дремлет, и вот Винченцо стал ревновать. Случилось так, что он однажды увидел, как Джулио выходит из его дома. По счастью, это было в сумерках апрельского дня. Но Винченцо пришел в такое неистовство, что сбежался весь город. Пирожник Бенедетто еще на другое утро покатывался со смеху. Однако смешного тут было мало. Винченцо… Я не буду говорить, какое именно положение занимает он у нас в городе, но он обладает великим могуществом и почти безграничной властью, и если не хочет сделать что-нибудь открыто, так имеет возможность осуществить это тайно, и притом такое, от чего Джулио не поздоровится. Он объявил, что если увидит Джулио еще раз ближе, чем на сто шагов от своего дома, то вырвет ему язык из гортани, выколет глаза, сожрет его печень и т. п.

Джулио делал вид, что смеется, но на самом деле струсил. И обратился к Палечку. Рассказал ему о своей любви к Лючетте. Милый Палечек слушал и молчал. В прекрасных глазах его была глубокая печаль, но Джулио, думавший только о себе и своем наслаждении, в глаза ему не взглянул. Ведь Палечек, как вы уже знаете, любил Лючетту, но эта бесстыжая смеялась над ним, а главное, сердилась на него за то, что он относится к этой любви так серьезно. Палечек ничем не обнаружил, какую боль причиняет ему слишком ясное и подробное признание моего трусливого племянника. И вы представьте себе, Джулио стал просить Джанино, чтобы тот ходил с ним на свидания, когда они будут происходить в доме Винченцо, — иными словами, чтобы Джанино, бедняга, караулил, пока он, Джулио, будет предаваться любовным восторгам с дамой, которую тот сам любил и которого она отвергла.

И знаете, милый друг? Палечек согласился.

Непостижимый характер! И это-то было причиной его отъезда из Италии.

— Раз меня просит друг, я пойду, сяду на балконе и буду смотреть, не показался ли на улице Винченцо. Буду вас охранять, — ответил Палечек.

«Bohemi pacta servant»[89], — так говорят у нас.

Джулио в восхищении обнял Джанино, и так у них и пошло. Палечек терпеливо сидел на балконе, бренчал на лютне, напевал себе под нос какие-то непонятные чужеземные песни, а Джулио в это время развлекался с госпожой Лючеттой. Джанино от этого похудел, помрачнел, так что я даже как-то раз спросил его, не болен ли он. Палечек ответил, что чувствует себя прекрасно, но тоскует по родине.

Что новые обязанности не доставляли Пульчетто радости, вы поймете, если вспомните свою молодость. Но к обещанию своему он относился серьезно. Мне кажется, что, помимо того, этот удивительный юноша чувствовал большую ответственность за Лючетту, в которой, как рыцарь, видел даму своего сердца, несмотря на то что был ею отвергнут.

И вот однажды, как раз десять дней тому назад, майская ночь была слишком упоительна, — притом как для синьора Винченцо, сидевшего с друзьями за бутылкой вина и золотыми фазанами, так и для Джулио с Лючеттой, решивших, видимо, дотянуть до первых жаворонков. А милый мой Джанино сидит на балконе и борется с дремотой, Ему уже давно хочется спать, у него тяжело на сердце, и он немножко сердится на Джулио и Лючетту. Но сидит, потому что обещал и, кроме того, боится, как бы Винченцо не обидел Джулио, а главное — Лючетту… Сидит — уже над морем небо посерело — и вдруг видит на площади, только что безлюдной, толпу вооруженных людей, быстрыми шагами приближающихся прямо к Винченцеву дому. И во главе их — сам Винченцо, подвижной на своих коротких ножках, с указательным пальцем, предостерегающе приложенным к губам… И вот отряд у дверей!

Палечек кинулся в залу, вышиб дверь спальной, где Джулио с Лючеттой спали блаженным сном, как Селена с Эндимионом, и стал их будить:

— Винченцо, Винченцо у дверей, с вооруженной стражей!

Лючетта спросонья хотела закричать. Джулио бросился наутек. Но Палечек крикнул:

— Ты не выйдешь! Дом оцеплен!

— Что же делать? Господи боже! Что с ним будет? Он меня убьет! И тебя, Джулио! — прошептала Лючетта.

Палечек схватил Джулио за шею, открыл стоявший в Лючеттиной спальне сундук, впихнул туда милого Джулио головой вниз и захлопнул крышку. Потом предложил Лючетте немножко одеться и опять лечь в постель. А сам пошел на балкон и стал играть на лютне.

Тут дверь открылась, в залу ворвался Винченцо и загремел:

— Лючетта, Лючетта, где ты? Я знаю где. Ты спишь с Джулио! Я его убью и тебя тоже! Лючетта, Лючетта!

Лючетта вылезла из постели.

— Где Джулио? — не унимался Винченцо. — Лючетта, подай мне Джулио!

Он осмотрел все помещение. Джулио ни следа.

— А! — взревел он, услыхав звуки лютни, и ринулся на балкон. — Вот вы где!

Но на балконе сидел и играл на лютне Джанино. На голове — ласточки, на плечах — воробьи, на носках туфель — пара хорошеньких зябликов.

— Кто это? — в изумлении промолвил Винченцо.

Стая птиц взвилась в вышину и опустилась напротив, на свинцовую крышу ратуши.

— Это мессер Джованни из Праги! — защебетала Лючетта.

— Джованни, Джованни! — заревел Винченцо. — Теперь, значит, уж не Джулио, а Джованни!

— К вашим услугам, синьор Винченцо! — промолвил Палечек. — Я — Джованни. И должен вам сказать, что еще ни разу на свете не видел такой добродетельной жены, как госпожа Лючетта. Я взобрался сюда на балкон, два часа стоял перед ней на коленях, три часа играл он на лютне, но она так и не выслушала меня, не наградила ни единым поцелуем мое терпение и мою страстную музыку. И когда она пошла спать, я остался на балконе и продолжал играть, чтоб хоть навеять ей приятные сны!

Однако Винченцо обнажил меч и бросился на безоружного Палечка. Тут вдали из моря вышло солнце и показало земле свое омытое лицо. В зале стало совсем светло. Но Винченцо на восход солнца не обратил никакого внимания. Он кинулся на Палечка, и острие его меча уже приближалось к груди моего храброго друга. Лючетта только крикнула: «Ах!» — и упала без чувств.

Уж не знаю, как и что, только в это мгновение мой Палечек улыбнулся синьору Винченцо, Улыбнулся своему разъяренному преследователю одной из тех улыбок, которые все так любят. Винченцо опустил руку и, будто околдованный, тоже улыбнулся.

— Сударь, — промолвил Палечек, — так как вы, я вижу, мне не доверяете, я завтра покину Падую и итальянскую землю, чтобы не пострадала добрая слава вашей супруги. Всего доброго!

И мой волшебник ушел.

Чего не мог добиться магистр Конти, что не удалось монаху Джордано, чего не в состоянии была сделать падуанская тюрьма, то сумела женщина. Мой Палечек ушел от меня, а вместе с ним — частица моей молодости!

Простился он со мной очень нежно. Подарил мне на память перстень с жемчужиной. Сказал, что эта жемчужина должна напоминать мне слезы, которые он проливает по поводу своего отъезда из прекрасной итальянской земли и расставания со мной. Он получил ее в свое время от епископа трентского. Сказал, что многому научился. Но не столько в Академии, сколько благодаря итальянскому солнцу, итальянскому вину и самим итальянцам. Говорил, что чувствовал себя наполовину итальянцем уже во время приезда. Но что здесь, в нашей стране, стал более сдержанным. Удивительное дело! В общении с нами приобрел солидность… Может, еще и потому, что из юноши превратился в мужчину. Ведь когда к нам приехал, так был еще ребенком. А теперь вот уезжает. Какая судьба ждет его в той загадочной стране на севере, о которой наш славный епископ сиенский Эней Сильвий[90] передает нам в своих тайных сообщениях такие непонятные вещи? Жаль, что я так стар. Я поехал бы с ним и его слугой Матеем, который дома будет, наверное, так же ворчать, как ворчал у нас. Мы с ним спорили бы по поводу толкования Священного писания.