Ульрика Майнхоф - От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки

• Название: От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки
• Автор: Ульрика Майнхоф
• Издательство: Гилея
• Жанр: Публицистика
• Год: 2004
• ISBN: 5–87987–030–8

---

Преобладание такой позиции становится особенно отчетливо видно в те моменты, когда в сферу внимания общественности попадают люди с иной точкой зрения. Так, известный своими атеистическими взглядами Макс Бензе получил в Штутгартском технологическом институте кафедру философии только при условии, что в качестве надсмотрщика к нему приставят христианско–демократического (хотя и не очень консервативного) коллегу. Счестны вообще турнули с работы, голос Зете становится все тише и тише, а Аугштайн заплатил за свой блестящий успех (разоблачение Штрауса) месяцами тюремного заключения[94]. То, что Френкель и Глобке, Оберлендер и Райнефарт, Шпейдель и Фёрч[95] были не просто «попутчиками» прежнего режима, всегда очень расстраивает их начальников — особенно когда выясняется, что под давлением [общественного мнения] все–таки приходится делать какие–то [орг] выводы. Отчеты о парламентских дискуссиях публикуются на страницах газет как ни к чему не обязывающие академические рассуждения, причем аргументы оппозиции приводятся исключительно в качестве примеров дурного тона и безвкусицы. Невен—Дюмона чуть не линчевали — и даже те, кто его защищал, старательно избегали высказывать свое мнение о западной границе Польши[96]. Те, кто рекомендовал придать отношениям с ГДР более трезвый характер, кто советовал ФРГ признать факт существования второго немецкого государства, сегодня оказались на грани публицистического самоубийства. Пакценски за очень робкие проявления самостоятельности был принужден покинуть «Панораму»[97]. За отсутствием [западногерманской] оппозиции американцы были вынуждены вместо нее высказать подозрение, что франко–германский военный договор является реакционным соглашением, представляющим эгоистические интересы правящих кругов обеих стран, — что, разумеется, вызывало официальные опровержения со стороны Бонна.

14 лет правления Аденауэра превратили 55 миллионов немцев — писателей и читателей, политиков и комментаторов, продюсеров и зрителей кино и телевидения — в народ полуинформаторов и полуинформируемых, из которых первые говорят только половину того, что знают, а вторые получают только половину того, что должны знать. Народ, отягощенный предрассудками, окруженный разными табу, затянутый в корсет иллюзий так, что он уже не способен ни верно оценивать свои выгоды и преимущества, ни трезво осознавать, в чем его интересы.

Когда в 1961 году был избран бундестаг четвертого созыва, партии тогдашней правящей коалиции[98] смогли собрать 58,2 % голосов — несмотря на то, что уже было известно об их плане ввести новый закон о медицинском страховании, который предполагал такую дополнительную налоговую нагрузку на две трети населения, какой никто не облагал немецких рабочих аж с 1911 года. Тогда же общественности стало известно, что в период работы нового парламента должен быть воплощен в жизнь пресловутый «план Люке», но которому те самые две трети населения, кто являются наемными работниками и снимают жилье, получат повышение квартплаты и лишатся защиты от увольнений — а это погрузит их в такую атмосферу незащищенности и нестабильности, какую не осмеливались планировать ни один парламент и ни одна партия с 1923 года. И вдобавок ни для кого уже не было секретом, что проектируется строительство бомбоубежищ в подвалах домов — за счет квартиросъемщиков, разумеется — и что создание запасов продовольствия будет превращено в официальную обязанность граждан[99]. И уже было известно, что планируется принятие Закона о чрезвычайном положении и закона, запрещающего забастовки.

И тем не менее 58,2 % избирателей отдали свои голоса тем, кто собрался все это воплотить в жизнь, кто захотел влезть в чужие квартиры и кухни, оттяпать изрядный кусок чужих зарплат, лишить людей уюта и комфорта, ограничить их в правах, отменить гражданские свободы.

Такой же грандиозной, как непонимание своих интересов, является и наивность бундесбюргеров во всем, что касается внешней политики. И дело здесь не в настроениях обывателей, а в масштабах и мерках, по которым они оценивают вес и важность событий, заведомо имеющих всемирно–историческое значение.

Два примера.

Когда 4 октября 1957 года первый советский спутник обогнул Землю и принялся мерно попискивать с орбиты, миллиарды жителей планеты с восторгом и удивлением восприняли это как акт покорения космоса — и только наш бундесканцлер «успокоил» тревоги западного мира по поводу преимуществ советского ракетостроения дежурной глупостью. «Высоко — не низко», — сказал он, и на этом эпохальная веха в развитии науки человечества была для него закрыта.

В дни, когда в Москве договорились–таки о запрещении испытаний ядерного оружия, когда в Лондоне, Вашингтоне и Москве лимузины чрезвычайных и полномочных послов еще только подавались к подъездам, когда еще не успели высохнуть дорогие перья, которыми подписывался этот договор, и в отношениях между Востоком и Западом сложилась такая атмосфера, какой не было со времен союзнических конференций эпохи II Мировой войны[100], в Бонне раздались вопли: ах, ах, не дай бог, признают ГДР! А «Вельт» и «Франкфуртер альгемайне» предостерегали, что не стоит высоко оценивать это соглашение, а Хёфер из кожи вон лез, требуя от своих приятелей по утренней кружке пива «здорового пессимизма», преуменьшения масштабов события, всяких «но» и «однако же», как если бы Московское соглашение было не важнейшим событием мировой политики, а чем–то несущественным и случайным.

Как же обычному потребителю газетной и телепродукции составить объективное представление о развитии мировой истории в атмосфере такого убогого провинциализма, среди этой затхлости, заплесневелости и вони?

Так и живет население ФРГ — варится в собственном соку и с закрытыми глазами проходит мимо собственной истории. Население, лишенное достоверной информации, непросвещенное, дезориентированное, не способное даже выбрать между «Прилом» и «Сунилом»[101], но зато всё досконально знающее о детском питании «Алете» и кухонных комбайнах и при этом ничего не знающее о соглашениях о взаимном ненападении или о зонах, свободных от ядерного оружия.

И вот этих людей, которые даже о себе и своих проблемах знают так мало, что не в состоянии о себе позаботиться — и уж практически ничего не знают о мировых проблемах, каждые четыре года призывают сделать выбор. А они не понимают, что им принесет этот выбор: они хорошо осведомлены совсем о другом — о различиях между вечеринками римской аристократии и римских богачей неаристократического происхождения, о любовниках и любовницах представителей британского высшего света (и в одетом виде, и в раздетом), о душераздирающих страданиях бывшей иранской шахини. Не исключено, правда, что они краем уха слышали что–то невнятное об эксплуатации в Бразилии, мошенничестве в Гонконге, бедности и коррупции на Сицилии, убийствах в Греции, расовых беспорядках в США, апартеиде в Капской провинции ЮАР. Это — темы, на которые обращает внимание иллюстрированная пресса. Но даже такое знание не отменяет проблемы тотальной неинформированности относительно того, что творится в их собственной — разделенной на две части и спешно вооружающейся — стране.

Было бы ошибкой свалить все это убожество на одного–единственного человека, которому и посвящена эта книга[102].

Однако если бы всё, что происходит в Бонне, не было бы столь провинциальным, захолустным, мелкотравчатым, кулацки–ограниченным, нагло–самонадеянным и отсталым, не имели бы успеха ни Хахфельд с его коптилкой Амадеуса[103], ни Шпрингер с его семейством изданий «Бильд».

А вот за то, что там, в Бонне, происходит, львиную долю ответственности несет именно этот человек.

Иначе как нагло–самонадеянной нельзя назвать политику Бонна, полагающего, что он может силой поставить на колени великую военную державу, равную по мощи США — и для этого козыряющего самой большой в Европе по численности (после СССР) сухопутной армией, создающего ракетные базы на Эльбе, вооружающего корабли на Балтике ракетами «Поларис», претендующего на ведущую роль в НАТО. Можно подумать, весь западный мир и все нейтральные страны мечтают только об одном: чтобы нашелся фельдфебель из ФРГ, по сигналу которого они должны строиться и выполнять команды. Можно подумать, что при разговоре с Восточным блоком есть только один–единственный аргумент — мощь [западно]германской армии в сочетании с храбростью [западно]германского солдата.

Отсталой является надежда на французские ядерные силы в условиях, когда уже существуют водородные бомбы, способные много раз полностью разрушить планету. Отсталой является надежда укрыться в подвальных бомбоубежищах от атомных бомб: защитить такие бомбоубежища могут разве что от обломков рушащихся зданий, но никак не от теплового поражения и проникающего излучения. Только отсталые люди могут — перед лицом опасности [ядерной] войны, при таком количестве голодающих, бездомных и неграмотных в мире — избирать своей главной целью борьбу с коммунизмом. Только отсталые люди могут заигрывать с испанскими клерикалами Франко и португальскими клерикалами Салазара. Об отсталости свидетельствует и угроза ввести в действие исключительные статьи закона для того, чтобы «обуздать» потенциально непокорную рабочую силу. Об отсталости свидетельствует и стремление держать студентов подальше от вузов[104] — в условиях, когда университетских помещений не хватает, а смены старому составу академической науки и вовсе никакой нет.