Софья Островская - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Софья Островская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0327-1

Жизнь Софьи Казимировны Островской (1902–1983) вместила многое: детство в состоятельной семье, учебу на историческом факультете Петроградского университета, службу начальником уголовного розыска Мурманской железной дороги, пребывание под арестом, работу переводчика технических текстов, амбиции непризнанного литератора, дружеские отношения с Анной Ахматовой и др. Все это нашло отражение на страницах ее впервые публикуемого целиком дневника, который она вела с юных лет до середины XX века, но особое место занимает в нем блокада Ленинграда, описанная выразительно и подробно. За рамками дневника осталась лишь деятельность Островской в качестве агента спецслужб, в частности по наблюдению за Ахматовой.

---

На днях: Гнедич и Павловск. Гейне («Deutschland») и Пастернак («1905»)[436]. Великолепные краски, буйная листва, всегда новые аспекты пейзажей.

Очень легко, очень далеко проплывают воспоминания: черненькая книжечка – Николь – что-то еще…

Как хорошо: в осенний день
Сквозь непроглядное ненастье
Знать, что оно пришло ко мне,
Мое мучительное счастье…[437]

Мысли ласковые, тихие. Очень хороший день.

Событий много. Всяческие события. А писать не о чем.

16 октября, суббота

После ослепительных часов дня, когда и тело и душа говорят только стихами, – сумерки, дождь, улица. В лавке на Жуковской покупаю Маяковского и Чуковского (о детях)[438]. Думаю о книгах, о лавке, о том, что дождь, что хочется поехать дальше, что в трамах много народу, что где-то зовет меня голос – мой голос, самый любимый голос неизвестного и любимого, что голос будет звать меня напрасно, что я не приду, что я скована.

Как необычны круги моей жизни! И сколько в жизни моей тьмы, настоящей тьмы. Озаренная небывалым светом, окрыленная небывалой страстью (огонь – чистота), я все-таки стою во тьме, и пути мои ночные.

Мне очень хорошо, и мне очень тяжело.

De profundis clamavi ad Te[439]. Но пусть, пусть будет все, что будет, лишь бы осталось то, что есть.

На днях – два чудесных вечера в филармонии. После долгого перерыва – Сигети[440]. Моя душа вновь легла рабою под его смычок. Пришли мысли о безымянной девушке из «Замшевых башмачков»[441]. Может быть, теперь она не думает о своих замшевых башмачках, лоснящихся и потертых, как подол судомойки? Может быть, идя на концерт, она долго выбирала духи, белье, платье, красила губы, улыбалась в зеркало воспоминанию дня, а не десятилетия – знала, что жизнь у нее обеспечена и прекрасна, – знала, что в жизни ее цветет настоящее и большое чудо, – и шла на концерт, как идут на кладбище: навестить могилу очень близкого и очень далекого человека, жизнь и смерть которого в жизни еще живущего человека больше не звучит.

Сигети был великолепен. У него печальная полуулыбка и невеселое лицо. Мне показалось, что он болен какой-то долгой и нудной болезнью. К музыке он относится, как верующий монах к своему Богу. Его хорошо бы слушать не в концертном зале, а в церкви.

Холодно. В Москве, говорят, выпал первый снег.

22 октября, пятница

Напряженные и трудные дни. Нервничаю – знаю, что глупо, что делать этого нельзя, но…

Какой я нервный солдат!

Дела, определившие мою жизнь (единственные). Дивные сумерки в Летнем – голубые, с дымной оранжевостью над далекой Невой. Зябнувшие статуи прячутся в домики. Листопад. Безлюдье. Сижу, курю, думаю: город пуст, город совсем пуст. Если пройдут годы – долгие годы – и я буду жива, я снова приду в сумерки в Летний сад и вспомню о сегодняшнем дне. Я вспомню эти голубые предвечерние тени, этот тихий пепел, падающий с тускнеющего неба, – и улыбнусь.

Ноябрь, 4-го, четверг

Через смятение Vierge Eternelle[442] темные и ласковые пути Фрейи.

ХХ годовщина, 6, 7, 8 ноября

Великолепные озарения почти счастливых дней. Цветущие руки, цветущее сердце. О будущем – не надо.

10 ноября, среда

Фрейя зла, грустна, сбита с толку и больна. Она ничего не понимает, ничего не прощает и ничего не хочет, кроме собственной жизни, теплой жизни собольего звереныша.

На сцену вновь выплывает старый халат Анатоля Франса[443]. В таком одеянии, конечно, можно жить (и даже следует, пожалуй), но умирать в нем нехорошо.

Самой прекрасной смертью умер Феликс Дзержинский[444]. Вот человек, никогда не знавший халата Анатоля Франса! Жил в огне, огнем выжигая гнойники преступлений и заразы, не заботясь о том, что попутно огонь сжигал и прекрасные ценности человечества, и, чувствуя смрады и зная о боли, знал только сады своих белых лилий. У него тоже была Синяя Птица, и служил он ей, как рыцари служили даме.

14 ноября, воскресенье

12-го – пустой день. Работа над гидротехническим словарем.

13-го вечером – Кэто. Милый котенок.

Сегодня трудный день (по настроениям). Вечером в театре: смотрела, как играет жена нашего жильца, молоденькая актриса, дочь знаменитого балетчика Леонтьева. Переехала она к нему на днях, бросив мужа, талантливого и хорошо зарабатывающего инженера Левина. Нарядная, вся в заграничных вещах. А у нашего юноши Котлярова, кроме домов, туманных афер и клопиного царства, ничего за душой нет. Это, может быть, тоже называется любовью.

В театре в партере сижу одна, недвижно, ни разу не сойдя с места. Аудитория рабочая: принимает все искренне и примитивно. Реплики с мест – в помощь герою, который нравится («не верь ему, не верь! – слабо, не обманешь!» и т. д.). Потом, в уборных, смотрю, как разгримировывается Леонтьева. Скучаю. Трамвай 37 напоминает остро о Покровской площади[445].

15 ноября, понедельник

Ничего. Работа по геологии.

16 ноября, вторник

Легкий снег. Геология. Английский. Бессонница – ночами читаю. Днем не позволяю себе заниматься чем-либо другим, кроме работы. Если и читаю, то только технические и научные книги. Замораживаюсь все больше и больше. Работа. Деньги. Платежи. Технические совершенствования. Ночью – Франс, Фейхтвангер, Голсуорси, редко – поэты. Все – мимо, все – не для меня.

Единственный человек, который не предает меня сознательно, это моя мать. Единственный человек, к которому у меня жива вера. И больше – ни-ко-го. Весело? Очень.

17 ноября, среда

Деловые неудачи, вызывающие глухое – и почти злобное – настроение. Бессонница. Одиночество. Тоска. Во время утреннего завтрака – неожиданное письмо от Р. Трудный разговор с мамой на эту тему. Нет, нити еще не порваны. Нити еще несут. Если Николенька знал какие-то дороги ко мне, то Р. знал настоящие дороги.

Что же мне делать? Будем молчать – вот и все.

В тот же день; 7 ч. 30 мин. вечера.

Состояние такое, как после очень тяжелой и долгой болезни. Жить трудно и слабо. Тянет лежать, молчать, ничего не делать – может быть, плакать – не то от слабости, не то от каких-то обид.

Каждый день, ложась спать, думаю: как хорошо, что день уже прошел, как жалко, что день еще будет.

В таком состоянии, как сейчас, очень легко и просто уйти из жизни.

30 ноября

Сегодня Ксения уехала в Вятку. Не помогло ничто: ни развод, ни пустое отношение к аресту мужа, ни отсутствие передач. Она не знает, где он. Бодрится. Держит себя хорошо. Но страх перед одиночеством огромен, и тоска от неизвестности будущего велика. Уезжает с крупными деньгами – и это уже хорошо. Уезжает все-таки в большой город – и это тоже хорошо.

Легковесны и временны жизнь и дела человеческие.

С городом прощалась, как с живым человеком, любимейшим и единственным. И образ города – в ней и с нею.

Жаль ее. Вообще. И жаль, что с нею ушел от меня один из редких хороших собеседников – «с надрывом».

9 декабря, четверг

На столе – орхидеи и белые анемоны. Орхидеи пятнистые, змеиные, страшные. Анемоны хрупки и беспомощно доверчивы. Думаю о цветах. Сравниваю. И от сравнений – в широком смысле – не выигрываю никогда.

Снега. Ранняя зима. Скованность Невы. Красный глаз солнца за дымными мглами.

Переводы для университета, для порта. Финансовое благополучие. Нежные ароматы вин (а почему не «Lacrima Christi»[446]? А почему не золото Рейнского?).

13 декабря, Lundi

Сложны пути человеческие. И страшен человеческий ветер: Ксения, например, вместо Вятки оказалась в Уржуме. А почему 120 км., отделяющие Вятку от Уржума, преодолены ею (как?) в 5 суток?

Говорят, что Пан арестован. И Артемов тоже. И Мессинг тоже[447]. Удивления во мне нет никакого.

Теория «коммуниста-обывателя» во мне живет давно. Может быть, вместо обывателя нужно поставить другое слово. И кто-то его поставил за меня.

Ночь. Водка. Вино. Очень веселый обед. Пью очень много – и делаюсь опасной, злой и влекущей.

Вчера – в день выборов – выпили втроем пол-литра водки. Эдик пьяный без водки после 24-часового дежурства. Я – пьяная от ожидания.

День выборов был настоящим праздником в нашей семье. 20 лет не могли пройти даром: в особенности для моего мальчика, для мамы, самой молодой из нас всех.

Управдомша о выборах:

– Пихнула их обоих в конверт. Не знаю, милая, кого. А потом зализала и пустила в бадейку…