Софья Островская - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Софья Островская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0327-1

Жизнь Софьи Казимировны Островской (1902–1983) вместила многое: детство в состоятельной семье, учебу на историческом факультете Петроградского университета, службу начальником уголовного розыска Мурманской железной дороги, пребывание под арестом, работу переводчика технических текстов, амбиции непризнанного литератора, дружеские отношения с Анной Ахматовой и др. Все это нашло отражение на страницах ее впервые публикуемого целиком дневника, который она вела с юных лет до середины XX века, но особое место занимает в нем блокада Ленинграда, описанная выразительно и подробно. За рамками дневника осталась лишь деятельность Островской в качестве агента спецслужб, в частности по наблюдению за Ахматовой.

---

– Как с вами хорошо! Особенная вы женщина. И тревожно и спокойно.

Потом, подумав:

– Вам бы быть женой министра! До каких высот мог бы дойти ваш муж при такой жене…

Смеюсь, шучу. Я с ним всегда шучу и смеюсь.

Однажды встал, резко и нежно пригладил мои завитые волосы, долго держал голову в ладонях и смотрел в лицо.

– Мадонна… – сказал тихо и поцеловал в лоб.

Я опять отделалась шуткой.

А недавно разговор, который записываю дословно:

– Ведь ваши меня любят?

– Очень, милый.

– А если бы я был свободен, вас бы за меня отдали?

Я смеюсь:

– О, конечно!

– Нет, вы не смейтесь, я говорю серьезно. Я же знаю, как вы любите маму и брата, и знаю, что без их внешней санкции вы замуж никогда не пойдете.

Я с ним соглашаюсь, потому что он сказал большую и настоящую правду.

– Вы мне очень нравитесь, Мадонна!

– Вы мне тоже.

– Да нет, не так, я же серьезно, я очень серьезно. Это гораздо больше, чем вы думаете.

Я не думаю ничего – и он сердится.

– А если я обеспечу Кэто, вы будете моей?

Он видит, что я поражена, но склонна все обратить в шутку. Он останавливает меня:

– Не надо. Молчите. Вы мне ответите, когда я окончательно вылечусь и вернусь из санатория. В январе. Вы только не забудьте, что я вам задал этот вопрос И ответ за вами.

Входит Эдик. Мы говорим о службе, о походах, о войне. Я смотрю на него и думаю: какой все-таки бездомный: кадетский корпус, с 1915 года – фронт, с 1915 года – непрерывная военная форма. Милый. Большой. Идеальное телосложение – таких, вероятно, выпускали на римскую арену, нагих и скульптурных, с сетью и трезубцем, для боя с закованными в тяжелую бронь гладиаторами. Певучий, приятный голос. Совершенный слух. Несокрушимое упрямство и упорство. Деликатность. Застенчивость. Небрежение себя. Доброта при минимальном количестве слов. Темно-золотая хорошей формы голова. Чудесная улыбка. За все время знакомства с ним смех слышала только один раз, в нашем доме, когда Борис Корешков рассказывал анекдоты, смех открытый, звучный, музыкальный и какой-то старинный. Теперь так не смеются. Смотрю на него и думаю: что же мне делать? Я к нему прекрасно отношусь – и это все.

Накануне приезда Кэто пришел неожиданно к нам – днем, – никого дома не было. Я уже знала, что у него туберкулез (ох, как бы не горловой!), усадила его удобно, дала подушку. Он гладил колени, плечи, хвалил любимое им земляничное платье (древнее, как мир, и такое же рваное). Было солнечно, в комнате стояло много цветов.

– Как у вас всегда празднично, – сказал, – знаете, мне уже хочется назвать вас своей невестой.

Я сказала о жене, о ребенке. О моем взгляде на Дом. Почувствовала, что не слышит и не слушает. Думал о чем-то, улыбался и вдруг обнял меня. Притянул к себе. Попробовала освободиться – стальные кольца. Обычно в таких случаях женщина говорит трафаретное «не надо». И я поступила так же трафаретно, как и всякая женщина. Не выпуская из рук, спросил:

– Потому что Кох, да?

Во взгляде была оскорбленность прокаженного, а во мне мгновенный расцвет всяких легенд. Пожалела острой и недолговечной жалостью – человека пожалела, больного, раненого. Раскрыл руки, освободил меня, откинулся на подушку.

– Как хотите, – произнес, – а все-таки невеста…

Все это сложно. Нелепо, глупо и не нужно – главное, не нужно. В Борисе Сергеевиче – неприметное обволакивающее упорство и огромная безыскусственная простота, все, что он делает и говорит, кажется таким естественным и само собой разумеющимся, что всякое возражение приводит к неестественности и к напыщенности. Это, по-моему, самая опасная и самая привлекательная черта в нем. И при моем безволии это страшно.

Сегодня проводила его и Кэто в Торжок. Вместо предложенной санатории он решил ехать в деревню. К брату Дмитрию. Глупому, бедному и очень симпатичному (от Чехова и Достоевского). Я с мамой долго занималась составлением для него рецептов питания и всяких вкусностей – он очень верит в маму. Кэто же хозяйка плохая.

На вокзале были: конечно, Эдик, Красовский, представители службы. Жена одного из начальников Толмачевской Академии, Лидия Федоровна Дмитриенко, сладкоголосая, изящная, с профилем кошки. Борис Сергеевич шутил, был весел, вел меня под руку, ворчал на жену, что перед отъездом не напоила его чаем. Глядя на него, на это прекрасное, стройное тело, затянутое в военную форму, на свежее розовое лицо, очень странно и почти смешно думать, что здесь и туберкулез, и Кох. Кэто, бедняжка, глубоко расстроена тем, что ей придется возиться с кухней, со сложными мамиными рецептами, с уходом за больным мужем.

– На будущий год все будет по-другому, – сказал Борис Сергеевич.

– Почему? – спросила Кэто.

– Я поеду не в деревню, а на юг.

– Ты и в этом году поедешь на юг.

– Да, конечно, поеду, – вяло согласился он и, разглаживая цветок на моем костюме, лукаво шепнул:

– Но еще без вас. А на будущий год – с вами.

…Очень приятный и хороший вечер у Анты.

28.8, понедельник

Давно не писала и вряд ли теперь буду часто писать. Много занимаюсь вопросами гидрологии – волны, сток, насосы, ветер, карты, измерительные приборы и т. д. С 6 сентября в Ленинграде начинается IV Гидрологическая конференция Балтийских стран[260], на которой я буду работать в качестве переводчика. Заработаю, увижу интересных людей. Часто бываю в Гидрологическом институте[261]. Ежедневно работаю с моей «парной» переводчицей, Лией Константиновной Буксгевден (по мужу): прекрасно знает языки, горячая адептка Christian Sсience[262], собирается обратить и меня. Когда-то Буксгевдены основали Ригу[263]. Муж ее плавал на «Штандарте»[264].

Сегодня День св. Августина[265] – уезжаем к Гутену на именины. Он теперь снова часто бывает у нас, привозит цветы, папиросы. Славный и скучный.

Была у Кисы, у Анты, у Ксении. Некогда сказать обо всем. Часто пью у Дмитриенко – он, кубанский казак, чудесно и тщеславно рассказывает. Охотничьи замашки у военных не новость, но слушать его приятно. Ромбы – ордена – квартира в здании Гвардейского штаба: восхитительно из окон смотреть на площадь, на вечереющее небо, на божественное золото Адмиралтейской иглы.

Раньше времени вернулась из Торжка Кэто с мужем. У него горловой туберкулез. Жутко и непонятно. Была у них пару раз – похудел, глотает только жидкое, и то с трудом, скоро едет в санаторию в Детское Село.

– Приедешь, Мадонна?

– Приеду.

Вероятно, сумею выбраться во время конференции. Или потом. Его очень жалко. Не может быть, чтобы ТВС[266] гортани был неизлечим. У Кэто усталый вид. Она все-таки не понимает до конца.

Сентябрь, 9-го, суббота

Работа затягивается далеко за полночь, начинаясь с самого утра. Заседания. Морская секция. Ледовая комиссия. Комиссия по балансу морей. Приемы. Банкеты. Письменные переводы. Протоколы. Устные переводы. Гималаи умных слов и непонятных понятий. Удачное жонглирование терминами. Масса улыбок. Масса знакомых. Толпы на лестнице и в залах Географического общества[267]. Экспортные папиросы. Милая Польша. Очаровательная неподвижность старой Финляндии и прелестное лицо молодой Финляндии. Забавная Литва – проф. Казис Пакштас похож на лесного человека, очень древнего, колдовского, умевшего разговаривать с дождем и птицами: у него ясный и молчаливый взгляд и чудесные зубы зверя. Элегантные шведы. Трогательная Дания. Скульптурная Германия со свастикой в петлице. Если на профессора Зольдина надеть броню и шлем, он будет похож на рыцарское надгробие. Ужасно смешная и домашняя Латвия. Бледно-серая Эстония. Очень европейский вид Данцига – ожившая фотография из иллюстрированного журнала.

И я – парламентская переводчица и секретариат Морской секции. На мне незаметно подштопанное платье, в котором я кончала гимназию в 1918 году, и не совсем приличные туфли. Несмотря на это, меня называют «Наша самая элегантная переводчица».

От этого мне и весело и грустно.

Я ухожу из дому в 9 ч[асов], залетаю в неопределенное время пообедать и уношусь снова. Ложусь спать между 3 и 5 ч[асами] утра, после возвращения со всяких шикарных банкетов, на которых я голодаю, потому что мне некогда есть: я записываю застольные речи.

Вся жизнь куда-то отодвинулась – ее заслонила ненужная громада Конференции. И события жизни, не связанные с событиями конференции, вдруг потеряли свою значительность.

Живу под высоким напряжением всей нервной системы. Поэтому не устаю, мало сплю, почти не ем и чувствую себя крылатой.

В крылатости радостей нет: с иностранцами работать неприятно. Ни в одном советском учреждении на меня не смотрели как на служащую – я всегда была наравне или выше. Несколько дней я перерабатывала мнение иностранцев на этот счет: теперь они смотрят на меня и относятся ко мне как к некоей фантастической советской даме, любезно принявшей на себя труд помочь им разговаривать и ориентироваться. Они знают, что мне за это платят хорошие деньги, но я не служащая в их глазах – я «дама из общества», qui fait les honneurs de la maison[268]. Если я опаздываю на заседание и вхожу в зал уже во время докладов, мои иностранные знакомые почтительно встают, молчаливо здороваясь со мною. Остальные переводчики – служащие: с ними здороваются до или после заседаний. Или проходят мимо. И я снова: наравне и выше. Гордость – смертный грех. Я пребываю в оном.