Евгений Войскунский - Химера

• Название: Химера
• Автор: Евгений Войскунский
• Издательство: Время
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9691-0904-9

Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему XX веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?

От автора. В 1964 году был опубликован написанный совместно с И. Лукодьяновым рассказ «Прощание на берегу». Мне всегда казалось, что в этом рассказе, в его проблематике таятся неиспользованные возможности. Обстоятельства жизни не позволили нам вернуться к нему, а в 1984 году И. Лукодьянова не стало. Лишь сравнительно недавно, взяв за основу этот рассказ, я написал фантастическую повесть «Химера». Хотелось не только подробнее раскрыть человеческие характеры, но и придать проблеме большую философскую глубину. Впрочем, об этом — судить читателям.

---

Вера Никандровна прикрывает рукой свой фужер, в который Круглов вознамерился подлить вина:

— Мне хватит. И по-моему, тебе тоже, Юра.

— Да что ты, Верочка! — притворно удивляется Круглов. — Я только начал встречать. Дожили до шестидесятого года! Шутка ли? Это же нам, старым воякам, сколько судьбой отпущено, целых пятнадцать лет! А, Леня? Это же — подарок!

— Твое умиление, — отвечает Штейнберг, — свидетельствует лишь о том, что ты хватил лишнего.

— Вот так всегда, — огорчается Круглов. — Стоит мне чему-то обрадоваться, как наш почтеннейший Леонид Михалыч выливает за шиворот ведро холодной воды. Водолей, вот кто ты. Ладно хоть, что я, старый катерник, привычен к таким накатам. А как другие терпят? Витя! — Он хватает за руку улыбчивого юнца, проходящего мимо их столика. — Постой, куда спешишь?

— Пусти его, — говорит Вера Никандровна. — Он хочет танцевать.

— Вы правы, Вера Никандровна, — улыбается тот.

— А! — Круглов, оглянувшись, замечает молоденькую блондинку, ожидающую Витю. — Ну, Надюша потерпит минутку. Вот скажи, дорогой наш Змий, ты Леонида Михалыча боишься? Или не боишься? Скажи как на духу…

А вальс между тем кончился, но танцующие не расходятся, аплодируют, требуя повторения, и вот опять гремит радиола, опять кружатся пары.

Присмотримся к одной из них. Это Глеб Алексеевич Рогачев и жена Круглова Маша. Она и раньше была хороша собой, а теперь — оживленная, нарядная, красиво причесанная — просто неотразима. Надо сказать, и Рогачев за минувшие годы похорошел — такой подтянутый мужчина средних лет с ухоженными усами, с импозантной седой прядью в волнистых каштановых волосах.

— Вы знаете, Маша, — говорит Рогачев, переходя от кружения к плавному шагу, — у меня предчувствие, что шестидесятый будет счастливым годом для нас.

— А я не верю предчувствиям.

— Почему?

— Не верю. Не сбываются они.

— Ну, если сидеть сложа руки и ждать, чтобы само по себе… Надо действовать. Тогда все сбудется.

— Вы, собственно, о чем, Глеб Алексеевич? — спрашивает Маша с милым таким наклоном головы.

Вихрь вальса уносит их. А вот и Витя Волков-Змиевский проносится с белокурой лаборанткой. Весело, в будоражащих ритмах вальса, в беззаботных всплесках женского смеха идет новорожденный год.

— Юра, — говорит Вера Никандровна, — все знают, что ты лихой моряк, но все-таки остановись. Много пьешь.

— Да что ты, Верочка, разве это много? — Круглов двумя пальцами, не слишком воспитанно, достает из вазы мокрый соленый помидор и отправляет в рот. — Вот скоро мы работу объявим, вот тогда напьюсь — уф-ф!

— Еще надо закончить, — замечает Штейнберг.

— Да в сущности, Леня, дело сделано. Устойчивый результат есть? Есть.

— Это ты так считаешь.

— Правильно считаю. Ну, еще месяц на контрольную проверку — и все. Прими, человечество, подарок! Не видало ты подарка от лихого моряка…

— Ты резвишься, Юра, а я что-то боюсь. — Вера Никандровна зябко поводит плечами. — Боюсь я, мальчики, вашей работы. Может, не надо ее заканчивать?

— Как это не надо? Как это не надо, если ее результат будет…

— Ты действительно пьян, — прерывает Круглова Штейнберг. — Расхвастался. Работа как работа, и нечего, Вера, тебе бояться. Тем более что ты не можешь о ней судить.

— Не могу судить в целом, потому что ты никогда не рассказывал. Но о частностях… Любое вторжение в мозг чревато опасностью… Мальчики, очень прошу: остановитесь, остановитесь!

— Пойдем танцевать. — Штейнберг встает и берется за спинку ее стула.

— Ленечка, я сто лет не танцевала…

— Последний раз мы танцевали пять лет назад, когда Галка родилась. Пойдем, Вера.

— Да. — Вера Никандровна поднимается с улыбкой, вдруг осветившей ее замкнутое лицо. — Я еще была слаба, еле на ногах держалась, а ты заставил меня чуть не в пляс…

Они входят в круг, начинают вальсировать.

— Три раза в жизни мне хотелось танцевать от радости, — говорит Штейнберг. — Первый раз в сорок втором, когда ты появилась у нас на батарее. Второй — в сорок четвертом, когда сняли блокаду. И третий — когда родилась Галка.

— А сегодня? — испытующе смотрит на него Вера Никандровна. — С какой радости танцуешь сегодня?

— Просто так, — говорит Леонид Михайлович. И повторяет, бережно кружа Веру: — Просто так.

А Круглов за опустевшим столиком наливает себе еще рюмку, и тут из круга выходят Маша и Рогачев.

— Ух, натанцевалась! — Маша садится, обмахиваясь платочком. — Как когда-то на студенческих вечеринках.

— Отдохни, Машенька, — говорит Круглов. — Присаживайтесь, Глеб Алексеевич. Давайте выпьем.

— С удовольствием, — отвечает Рогачев. — Предлагаю, Юра, особый тост. Сепаратный. За успех вашей с Леонидом работы. Вы молодцы.

— А! — Маша состроила гримасу. — Эти молодцы никогда не закончат свою работу. Одни слова. Налей мне, Юра, шампанского.

— Вы не правы, Маша. Ваш муж и Штейнберг заканчивают очень серьезное исследование.

— Ну что ж, вам виднее. — Маша поднимает бокал. — Значит, за что пьем?

— За успех, — медленно повторяет Рогачев.

А потом вот как было. В середине февраля завьюжило, с неба обрушились на город частые снежные заряды.

— Смотри, какой снег повалил, — говорит Круглов. Он стоит у окна лаборатории и накручивает телефонный диск. — Тьфу, занято и занято…

Штейнберг работает за своим столом, заваленным бумагами, лентами, снятыми с самописцев. Младший научный сотрудник Волков-Змиевский, чем-то озабоченный, входит в лабораторию, спешит к Штейнбергу.

— Костя? — говорит в трубку Круглов. — Почему телефон так долго занят? Это мама разговаривала?

— Нет, мама ушла, — отвечает мальчишеский голос.

— Куда ушла?

— В театр куда-то.

— А, да, американская опера приехала. Так ты один?

— Ага. Мама сказала, там негры поют. Она с тетей Любой в театре.

— Понятно. Ты не голодный сидишь?

— Нет, мама пирожки оставила. С капустой. Пап, а ты скоро приедешь?

— Часа через два. С кем это ты по телефону травишь?

— С Валеркой. Он говорит, что в «Зените» никогда не было хороших нападающих, а я говорю…

— Ладно, Костя, некогда сейчас. Приеду — поговорим. Ты мне оставь пару пирожков.

Положив трубку, Круглов подходит к столу Штейнберга.

— Змий, — обращается он к Волкову-Змиевскому, — ты не слыхал, когда наконец отопление починят? А то уже сопли текут.

— Знаю, что меняют лопнувшие трубы, а когда наладят, не знаю.

— Холодина чертова. — Круглов потирает руки. — Хоть варежки надевай. И валенки.

— Вот Змий говорит, что Клеопатра простыла. — Штейнберг закуривает сигарету. — Хрипы в груди, на бронхит похоже.

— Первый раз слышу, чтоб у макаки бронхит.

— В виварии холоднее, чем тут, — говорит Волков-Змиевский. — А обезьяны болеют, как люди.

— Ну да, — кивает Круглов. — Родственники же. Вызвал доктора?

— Антонов смотрел Клеопатру, назначил лекарства. Я Надю в аптеку послал.

— Антоний смотрел Клеопатру… — Штейнберг прикуривает от окурка новую сигарету. — Н-да… Плохо, ребята. Сдается мне, что не успеем мы к первому марта.

— Почему это не успеем? — говорит Круглов. — Я свою часть реферата закончу на этой неделе. А ты свою уже составил.

— Ладно, Витя, проследи, пожалуйста, за лечением Клеопатры. Погоди, — окликает Штейнберг Змиевского, направившегося к выходу. — Возьми рефлектор, поставь у Клеопатры в клетке.

— А вы тут не замерзнете?

— Мы же не обезьяны, как-нибудь выживем. Осторожно, не обожгись.

Проводив взглядом Змиевского, уносящего электрический камин, Штейнберг говорит Круглову:

— Я хоть завтра могу сделать доклад на ученом совете. Не в том дело, Юра.

— А в чем же?

— Сядь и повесь уши на гвоздь внимания. Вчера был у меня разговор с Рогачевым. Как всегда, начал он вполне дружелюбно: что нового, какие затруднения, как ведут себя нейроны у дражайшей Клеопатры… Нормально шел разговор, пока не насторожила меня одна фразочка. Как бы между прочим он сказал: «Ты помнишь, конечно, что пользовался моей методикой проникновения ионов кальция внутрь клетки».

— Ну и что? Мы действительно пользовались. Правда, не для кальция, а для вероника.

— Ты удивительно наивен в свои сорок лет.

— С твоего разрешения, сорок два. Так в чем я наивен?

— В так называемой научной жизни. Рогачев умен, он понимает, что наша работа тянет на крупное открытие. Что возможен мировой резонанс, госпремия и прочие услады честолюбия.

— Вряд ли он понимает главный результат…

— Который еще и не достигнут. Ты можешь спокойно выслушать? Главный результат и для нас неясен. Тут нужны не годы, а десятилетия, а разве мы знаем, сколько проживет Клеопатра? Но то, чего мы достигли в повышении активности нейронов, рост их устойчивости — это важно само по себе.