Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

• Название: Том 4. Стихотворения
• Автор: Константин Бальмонт
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-82-9, 978-5-904656-86-7

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942) – русский поэт-символист и переводчик, виднейший представитель Серебряного века. Именно с него начался русский символизм.

Стихи Бальмонта удивительно музыкальны, недаром его называли «Паганини русского стиха». Его поэзия пронизана романтичностью, духовностью, красотой. Она свободна от условностей, любовь и жизнь воспеваются даже в такие страшные годы как 1905 или 1914.

Собрание сочинений Константина Дмитриевича – изысканная коллекция самых значительных и самых красивых творений метра русской поэзии, принесших ему российскую и мировую славу. Произведения, включенные в Собрание сочинений, дают самое полное представление о всех гранях творчества Бальмонта – волшебника слова.

В четвертый том собрания вошли поэма «В раздвинутой дали», «Гимны, песни и замыслы древних», «Испанские народные песни» и «Марево».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Гимны, песни, и замыслы древних

В великих просторах мировых морей, в Океане, обтекающем Землю, в зеленых, и синих, и серых, и жемчужно-опальных, и слегка голубых пространствах Воды, от одного предела до другого, много есть разных стран, островов, зовущихся частями света, и островов, что зовутся острова, и во всех этих странах по-разному светит Солнце, в иных узорах предстают звезды, и разные растут деревья и цветы, но жизнь различностей одним воззвана была Солнцем, великий один закон управляет несоизмеримыми движеньями, путями Вещества, и везде жаждущий взгляд устремляется к Солнцу, Дневному Солнцу или Ночному, и повсюду цветут цветы, даже в расщелинах утесов или между камней умерших храмов, даже из снега глядят они своими голубыми глазами, а когда Воздух скован слишком сильным Морозом, самый снег обращается в цветы. И как знать, что красивее, горячие ли кактусы под Африканским Солнцем, или звездные кристаллы Норвежских снегов и льдов, белоснежные холодные цветы, возросшие в лунные ночи, под шепот и руны слепых провидцев.

От Океана, зовущегося Льдяным, с его свистящими ветрами, до теплых замкнутых средиземных морей, и от великих громад Тихого Океана, бьющегося о золотую Калифорнию, до голубой Атлантики, задернувшей синею занавесью Город Золотых Ворот, и высокую Башню Солнца, и Город Лика Взнесенного, возникают острова созерцания и действенности, расцвечаются кипучею жизнью береговые полосы Земли, живут яркой жизнью внутренние страны, быть может, любящие Море еще больше, в силу внутренней тоски по Морю, живут обособленной своей жизнью дни и века, тысячелетия и целые ряды тысячелетий, а умрут, – умереть все-таки не могут, ибо, что раз горело, то уже светит всегда, отраженным, преображенным, рассеянным светом, разбросанным, как бывают разбросаны ветром и птицами семена низинных растений, попадающие на Эверест и Чимборасо, и как от цветка к далекому цветку разбросана цветочная зиждительная пыль звенящими пчелами, позлатившими себя поцелуем с цветком, и как бывают разбросаны жесткою рукою неживые семена по продольным бороздам, чтобы смерть превратилась в жизнь, и чтобы черные глыбы стали веселящим глаз изумрудом, и поздней шелестящею сказкою золота. Побыть мечтой на всех мировых полях, и ото всех вернуться обогащенным; – помедлить над голубым и желтым Нилом, в этой единственной долине, не знающей дождей, но изукрашенной голубыми и розовыми лотосами, любящими влагу, насмотреться вдоволь на красавца растений, стройный папирус, столь же священный в своей ритуальной взнесенности, как ритуально-священны все изваянья Богов и Богинь Египта, и все очертанья и краски Египетской живописи; – унестись к тропическим лесам Майи и Мексики, где звучат птицы-флейты, и лакомятся пылью цветов быстрые колибри, находящиеся в вечном движении, прислушаться к ропотам древних Космогоний, нарвать там стеблей маиса, и многомного сорвать волнующих чаш орхидейных, меж белого майского цвета, и красно-лиловых гроздий растенья, чье имя есть огненный куст: – побыть в древней Индии, между первичных поэтов, сказавших, что семь есть чарований у Агни, семь языков у Огня; – грр- ной свежестью подышать в пределах Ирана, и запомнить полные мужественной прелести благоговейные напевы Заратустры; – уверовать с Халдеями в Семь Страшных Демонов, и снизойти с Истар в Преисподнюю; – воронов Одина увидеть, и песню орлов услыхать, которые пели Сигурду; – ржаных и пшеничных колосьев нарвать в красивой Польше и печальной Литве; – родного Перуна послушать, и вместе с Ярилой влюбиться в Богиню-Громовницу; – перекинуться к новым дням, к нашим дням, похожим на белые ночи, к нашим чарам и к нашим раденьям, городским, запоздалым, полночным и комнатным; – всюду увидеть-услышать голос мига и данного места в существенной их единичности, а, расслышав, напевно, в стихах ли текучих, или в прозаической срывчатой речи, воссоздать услышанное, – вот сложная радость и многосложная задача художника, чья душа многогранна и чья впечатлительность по морскому многообразна, – задача, зовущая многих художников к творческой работе многих лет.

Поэт слышит дальние шепоты, подземные голоса, и зовы времен отшедших. Он – как те чада Солнца и дети Луны, бронзово-вылитые красно-цветные, которые, приникая ухом к земле, слышат не только далекие шумы, но и далекие шорохи. Он – как горное эхо, которое схватывает прозвучавший голос, и в перепевах бросает его из пещеры в пещеру. Горное эхо не весь ухватит прозвучавший голос, но то, что будет ухвачено, оживет в перекличке волнующим призывом, и будет иметь свое очарование, особую прелесть свою, чару капризного горного эха, которое воссоздает-то не все, а лишь то, что ему приглянется, но эти отдельные звуки и отзвуки раздаются зато с особенной четкостью. И река, отразившая звездное Небо и ветви плакучей ивы, не может быть Небом и ивой, пребудет рекой убегающей, но отражение Неба и звезд и ветвей не имют ли также собственной чары, и не радостно ли тем, кто не может видеть Небо, увидать его отраженным в зеркале.

Мы, Русские поэты текущих дней, – а только в России существует сейчас кипенье настоящего творчества, – создадим великую звездность в области Русского Поэтического Слова, и наши твор- чески-литературные переживания будут страницами в книге, чье имя – художественность мысли, чьи имена – искание жемчуга, возженье светильников, воссозданье забытого, исторганье из темных глубин, скрытых в них, тайных кладов.

Между нами не будет соперничества, а лишь состязанье искателей, соревнование целой дружины, где каждый отдельный есть зоркий ловец жемчугов. У каждого есть своя ухватка и своя особенность. Я, говорящий, сроднился издавна с замыслами древних Космогоний, и с двумя современными слитными Гениями – с Испанией, что есть сад горячих гвоздик, и с Англией, что есть остров в свеченьи морей. Поэт стального стиха, Валерий Брюсов, лелеет в душе бранные клики всех веков, и близок чрезвычайно к Латинскому Гению времен Рима-Миродержца и к нежно-ядовитому Парижу наших дней, окутанному изумрудами предвечерней дымки, Пасечник Русской Речи, Вячеслав Иванов, владеет, как никто, постижением Древне-Эллинского мира и облачно-лесными состояниями Русского Стиха. Сологуб есть истинный угадчик Дьявола, и услышит его всюду, где он заговорит. Тонкий живописец настроений природы, Бунин знает голоса степных пространств. Балтрушайтис не тщетно родился в Литве, где полевые розы обрызганы слезами. И Блок, занесенный снегом, умеет, стряхнувши снежные звездочки, войти в детскую, где гномик остановил часы горя на часе и минуте радости. Минский и Мережковский, Бенуа и Бакст, Зелинский и Батюшков, Волошин и Городецкий, целый ряд писателей, поэтов и художников, уже сказавших свое слово и только что выступающих с лезвием слова, сливаются ныне в одном великом замысле – свить цветочную гирлянду красоты и знания. Я не пересчитываю всех имен. И еще другие придут, другие, другие, освященные творческим даром – уменьем знать счастье и испытывать боль. Мы создадим Певучую Дружину. Она уже есть.

Вот, мы собрались на ночной равнине. Срывные скалы кругом, запутанность гор. Но мы знаем, что есть священная игра – из рук в руки передавать заповедный светильник, от факела к факелу, ждущему света, перебрасывать быструю искру. Скорее – рука к руке, и от края до края. Бросим и тут и там, по ночным окраинам, алые гроздья огня.

И зажжем на высотах костры.

К. Бальмонт

13 февраля 1908

Долина Берез

Давно уж с Поэтами я говорю.
  Иных чужеземных садов.
Жемчужины млеют в ответ янтарю.
Я сказкой созвучной воздушно горю
  Под золотом их облаков.

И вижу я алые их лепестки.
  В душе возникает рубин.
Звенят колокольчики возле реки,
И в сердце так много красивой тоски.
  Я чувствую. Мрак – властелин.

Но Агни, о, Агни сильнее всего.
  Я сам изошел из Огня.
И близок я Солнцу с лучами его,
И лучше сияния нет ничего.
  И звезды ласкают меня.

Я с ними, я всюду, где греза поет,
  Я всюду, где дышет душа.
Мне блески зажглись, отступили, и вот,
Где были, сплелись там цветы в хороводе.
  Как жизнь меж цветов хороша!

К. Бальмонт

1905. Москва

Золотой Сентябрь

От Солнца до Солнца иду я,
От Ночи до Ночи я жду.
Внимая, тоскуя, ликуя,
В душе засвечаю звезду.

Мне Сириус дал златоцветностъ.
Мечту он увлек за собой.
И, в сердце лелея ответность,
Увидел я Нил Голубой.

Большую Медведицу зная,
К цветам неизведанных мест
Ушел я, и мгла голубая
Мне Южный означила Крест.

Дорогою душ устремляясь.
Я Млечным Путем проходил.
И мысль, серебрясь, расцвечаясь.
Златых прикоснулась светил.

Цветы небосводные были
Так ярки в своей высоте,
Что блески цветочной той пыли,
Остались как гроздья в мечте.

От Солнца до Звезд и до Солнца,
От Солнца до Звезд и Луны,
Румяность и рдяность червонца,
Опально-сребристые сны.

И, если я снова в тумане,
И дымность в сияния лью, –
Я все ж, и в туманной Бретани,
Багряное Солнце пою.

К. Бальмонт