Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага или Энциклопедия заговоров (Тамплиеры - 6)

• Название: Семь свитков из Рас Альхага или Энциклопедия заговоров (Тамплиеры - 6)
• Автор: Октавиан Стампас
• Жанр: Научная Фантастика

---

В те молодые свои годы я был крайне горделив, а обладание неким священным Ударом Истины было к тому же причиной безудержного тщеславия. Я возымел такую прихоть, чтобы таинство было совершено только самым добродетельным и благочестивым священником Флоренции, которому можно было бы довериться всей душой, а - не каким-нибудь "ослиным епископом". Фьямметта и Гвидо стали перебирать всех святых отцов, каких знали, и наконец пришли в некоторое замешательство.

- Ангелов мы не найдем, все - люди, - вздыхая, говорила Фьямметта, теряясь в раздумьях. - У всякого вы сумеете обнаружить черту характера, которая вам не понравится. Что же теперь делать? Не устраивать же смотрин?

На исходе болезни душа моя была очень уязвима и раздражительна: во что бы то ни стало мне хотелось призвать к своему одру именно ангела во плоти. Пьяные и неотесанные "епископы" ослиного празднества все еще плясали у меня в голове. Сбил меня с толку и не в меру рассудительный Сентилья, который ежедневно захаживал в дом проведать больного и в своем нетерпении поскорее застать его бодрым и здоровым, кажется далеко превзошел всех - и Гвидо, и меня самого, и даже Фьямметту.

- В самом деле, мессер, - говорил он, зная о моем духовном чаянии, советую вам брать пример со святого императора Константина. Он разом очистился от грехов, приняв крещение в самом конце жизни. Также поступали и многие благоразумные и образованные люди апостольских времен. Без греха ведь никак не проживешь, а потому, как благородный человек, вы ведь понимаете, что лучше приносить оммаж и присягу высокому господину только тогда, когда уже обладаешь способностью строго исполнять свой вассальный долг. И насколько вы уверены, что исполняемая вами миссия во Францию, богоугодна? Действительно, богоугодна ли эта миссия?

Каким словом я мог бы подтвердить то, в чем трактатор процветающей торговой компании выражал сомнение?

- Ваше молчание, мессер, еще раз свидетельствует о вашем истинном благородстве, - продолжал свои здравые рассуждения Сентилья. - Дело чести движет вами. Так пусть же честь пока послужит лучшим оправданием ваших невольных грехов, если таковые случатся по дороге. Ведь отречься от чести ни одному истинно благородному человеку не под силу. Насколько же мне известно по слухам, честь на небесах не в большом ходу. Так не смешивайте же сейчас земное с небесным. Пусть всему будет свое время. Выздоравливайте и поскорее отправляйтесь во Францию. Знали бы вы, каких усилий и каких средств стоит мне теперь удержать этого нетерпеливого мертвеца на месте.

Первый и последний раз Тибальдо Сентилья, мой хитроумный двойник, возымел надо мной существенную власть. Каждый день приходил он и каждый день выражал искреннюю радость словами:

- Сегодня вы прекрасно выглядите, мессер, куда лучше, чем вчера.

На тридцатое по счету заклинание я поднялся на ноги.

- Больше откладывать нельзя, - наконец весьма решительно изрек Сентилья, отвернувшись от горько опечалившейся Фьямметты. - Через три дня во Францию отправляется один весьма добропорядочный торговец, мессер Боккаччо, или, как его все именуют во Флоренции, Боккаччино ди Келлино. Он двинется с большим грузом и немалым числом людей. Мессер Боккаччо - неугомонный весельчак и замечательный рассказчик, хотя и весьма грубоват по своей природе. Поверьте мне, дорогою вы прекрасно взбодритесь. Бургундское вино укрепит ваши силы, а общество мессера Боккаччо несомненно поднимет ваш дух. К тому же мессер Боккаччо хорошо знает Париж и легко укажет вам дорогу к кладбищу Невинноубиенных младенцев, так что вам не потребуется задавать лишних вопросов жителям Парижа.

И вот я издал второй эдикт о своем выздоровлении и в один день собрался в дорогу.

Не стану описывать нашего прощания с Фьямметтой, ибо уста наши молчали, а объяснялись только глаза, и я не знаю слов ни на одном из вправленных в мою голову языков, которые могли вместить хотя бы одно мгновение того священного безмолвия.

Только я собрался дать Фьямметте самую страшную клятву и сделал ради этой клятвы глубокий вздох, как она прикрыла мой рот своими нежными пальчиками и тихо проговорила:

- Не нужно клятв, мессер. Не гневите Бога. Я просто обещаю вам, что будут ждать вас. Вот и все.

Я молча поцеловал ее руку, а потом молча поцеловал вторую. Она же, верная своему обету, величественно прикоснулась губами к моему лбу, вновь охваченному жаром.

И вот в первых числах первого же месяца года одна тысяча триста девятого от Рождества Христова я покинул благословенную Флоренцию и, помнится, оглянулся издали на ее открытые врата, посреди которых остался в печали и тревоге мой верный и ласковый ангел-хранитель.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО СВИТКА

СВИТОК ЧЕТВЕРТЫЙ

ФРАНЦУЗСКОЕ КОРОЛЕВСТВО

Зима 1309 года - весна 1314 года

Французские земли были пусты и безвидны, ибо великий холод царил над ними. Дороги и поля, скованные белой коростой, день и ночь хрустели под ногами коней и колесами повозок, а ветки кустарников ломались в руках, как хрупкие птичьи косточки.

Тибальдо Сентилья оказался прав: несмотря на холод и разные грустные мысли, я прекрасно чувствовал себя, держась поблизости от мессера Боккаччо. Доброе вино горячило кровь, а от беспрестанных шуток неунывавшего торговца не только весело колотилось мое сердце, но даже изнемогали от смеха, как от тяжкого труда, мои скулы и ребра. Каждый вечер он рассказывал по две или три занимательных истории из своих путешествий или жизни своих знакомых, коих у него, похоже, насчитывалась целиком вся Италия, и наконец я не выдержал, решив отплатить ему за его щедрость хотя бы одной лептой, вполне достойной его большого, но невесомого казнохранилища. Я рассказал мессеру Боккаччо про одураченного лошадника, угодившего в бездну нечистот, а по избавлению из этого "чистилища" по-королевски одаренного судьбою. На всякий случай я изменил место происшествия, перенеся своих героев из Флоренции в более теплый Неаполь. Мессер Боккаччо хохотал так, что пятились кони и одна повозка едва не перевернулась.

- Вот так история! - несказанно радовался торговец. - Стоит всех моих да еще бочку бургундского впридачу! Навеки вам обязан, мой дорогой друг!

Однажды я почувствовал очень знакомый душок и подумал, не оказалась ли моя история до того хороша, что запах от нее распространился даже до нынешнего дня. Мессер Бокаччо заметил, с каким смущенным видом я потягиваю французский эфир, и сказал:

- Скоро Париж, друг мой. Привыкайте быстрее. Даже в Авиньоне наступление лета определяют не по распустившимся бутончикам, а по дотянувшемуся с севера аромату королевской столицы. "Вот, - говорят, морща носы, - завоняло Парижем, значит, лето уже на дворе". А теперь зима - так что вам повезло.

Если бы я не знал, где теперь нахожусь и куда еду и кто-нибудь указал бы мне на невзрачный, серый городишко, однажды появившийся вдали, я принял бы это место за селеньице из тосканского захолустья.

- А вот и Париж, - сказал мессер Боккаччо. - Конечно, это не Флоренция, однако не советую вам грустить, мой молодой друг. Здесь тоже можно найти на что посмотреть и где приятно провести время.

Над нами и над приближавшимся городом клубился туман, а когда рассеялся, моему взору предстали высокие шпили парижских соборов, нацеленные в небо, подобно копьям титанов.

Уже на подступах к столице Французского королевства мессеру Боккаччо повстречались добрые знакомые, и мы вступили в город шумной варварской толпою.

Оставив весь свой груз и всю свою свиту в одном из надежных постоялых дворов, добрый торговец, несмотря на мое сопротивление, настоял на том, что препроводить меня к цели моего путешествия остается до сих пор его неотъемлемой обязанностью, раз уж он дал обещание в том дому Ланфранко.

Простившись с ним около кладбищенской ограды и сделав еще несколько шагов в одиночестве, я оказался посреди бескрайнего поля, усеянного надгробиями, которые в своем обилии напоминали развалины древнего, давным-давно покинутого живыми душами города.

Здесь с холодом и в полном согласии с ним царила та самая тишина, которая именуется могильной. Тревожили ее только мои робкие шаги да хлопанье вороньих крыльев. Две или три серые птицы с черными головами лениво перелетали с одного камня на другой и недобро косились на пришельца.

Я оказался перед высокими надгробиями, и вот камни, словно по воле подземного духа, вдруг расступились передо мной, и моим глазам открылись горы костей и черепов, громоздившиеся на широких плитах и прямо на голой земле. Зрелище россыпей праха человеческого повергло меня в дрожь. Казалось, целый вымерший город или даже целая страна, истлев до белых костей, поместилась на этих бесплодных камнях под столь же бесплодными, серыми небесами. Не слыша ни одного живого звука, я страшился оглянуться назад. Я страшился, что более не увижу никакого Парижа и что, верно, сразу узнаю, будто и не было тут вовсе никакого Парижа, а живой город только померещился мне в полусне-полуяви, и будто на самом деле по всему миру до самых его водных пределов раскинулось только это бесплодное поле развалин и праха. Что Вергилий! Мне теперь вполне хватило бы и самой безвестной и невзрачной души, готовой послужить мне добрым проводником по этим печальным землям. Ее бесплотная рука могла бы оказаться для меня в те мгновения самой надежной опорой.