Октавиан Стампас - Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1)

• Название: Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1)
• Автор: Октавиан Стампас
• Жанр: Научная Фантастика

---

Глава III

АРКАДИЯ

- Не пора ли нам промочить горло? - предложил я стихотворцу Гийому после рассказа о моем диковинном путешествии из Иерусалима в Киев и обратно по воздуху.- Я прихватил с собой несколько мехов с палестинскими винами лучших сортов. Одно из них так и просится сейчас на язык. Его делают из Иерихонского винограда, обладающего таким особенным привкусом, которым не обладает ни один виноград в мире. Именно этим вином я и наклюкался тогда, накануне моего отъезда, когда меня отравили. Забавно. Хотел плыть на корабле по морю, а сплавал туда и обратно по небу. Давайте откупорим этот мех, страсть как хочется вновь ощутить вкус того пиршества. Вот что странно точно могу сказать, что все время, покуда я летал в ту ночь до Киева и назад, я слышал запах и вкус этого иерихонского красного вина. Эй, Ламбер! Присоединяйся к нам. Пора как следует перекусить и выпить винца. Представьте себе, дорогой Гийом, до того, как Ламбер, после смерти Гуго Вермандуа перешел ко мне в оруженосцы, мне пришлось сменить трех оруженосцев. Что ни битва - они у меня гибли. Ламбер, когда стал служить у меня, очень побаивался, полагая, что такова судьба всех моих оруженосцев. Сколько я ни уверял его, что Аттила прослужил мне верой и правдой целых десять лет, он до сих пор, кажется, не верит, что в Константинополе он расстанется со мной и его военная жизнь закончится. Признайся, Ламбер, что это так и есть.

Оруженосец промычал, кивая головой. Ответить словами он был не в состоянии из-за дурацкой привычки, садясь есть, всегда первым делом напихивать себе полный рот. Прожорлив Ламбер был необычайно, и при этом худее меня. В остальном же он был отличный парень, и такую малость, как обжорство, я готов был ему простить.

Мы выпили красного иерихонского вина, и воспоминание о той ночи, когда меня отравили и душа моя путешествовала по небу, воскресло во мне, Христофор, с утроенной силой. Подкрепившись, выпив несколько стаканов красного иерихонского и расслабившись, вечером я продолжил свой рассказ, хотя видел, что жонглер Гийом несколько осовел от вина и слушает не с таким вниманием, как прежде. Но мне было все равно. Воспоминания затапливали мою душу, и надо было их слегка выплеснуть наружу.

Несколько дней я выпутывался из сетей смерти. Артефий составлял один териак за другим. Когда я ненадолго приходил в себя, то чаще всего видел одноглазое лицо командора Роже де Мондидье и удивлялся, где же Аттила, почему он не придет и не поинтересуется моим состоянием. "Ах, ну да! спохватывался я.- Ведь Аттила умер. В таком случае, простительно". Я вновь впадал в забытье, а очнувшись и опять увидев Роже, опять думал, куда же запропастился Аттила. Роже что-то говорил мне, меня приподнимали над постелью и вливали в горло какую-нибудь теплую и безвкусную жидкость. Затем переставали мучить, и я вновь мог предаться блаженному забытью.

Одновременно с запахами и вкусовыми ощущениями ко мне вернулась тошнота. Это был самый жуткий период выздоровления. Меня рвало по поводу и без повода, выворачивало наизнанку и рвота доводила до обмороков. Но с каждым днем я начинал все больше ощущать, что жив. Силы возвращались ко мне помаленьку, но с добротной и деловитой настойчивостью. "Вот, Аттила,думалось мне,- тебя нет, а я все-таки не окочуриваюсь". Потом желудок мой стал удерживать пищу, и силы начали прибывать быстрее. Так шло мое выздоровление, а спасали меня ни много, ни мало - целый месяц. В начале декабря я уже прогуливался, но был еще очень слаб, а по-настоящему восстановился только к весне.

Тогда же, как мне кажется, я стал реально воспринимать и осмысливать, что происходит вокруг меня, а до этого пребывал все же в некотором слабоумии. Артефий объяснял мне, что во время пира в Давидовом замке кто-то подмешал мне в вино очень сложно составленный яд, в который помимо экстракта цикуты входило еще несколько десятков компонентов. Он называл мне эти компоненты, но мне запомнились только жабья желчь, флегетонник и душегуб-трава. Оставалось только выяснить, кто именно подмешал мне в дивное иерихонское вино столь мерзостную отраву, и я почему-то с какой-то непонятной уверенностью подозревал в злодействе самого Артефия. Он знал состав яда, он же и делал противоядие. И тут опять вопросы: зачем ему нужно было меня травить и зачем нужно было потом спасать? Видение подземелья, колодца и брошенной в него отрубленной головы преследовало меня, и я не мог понять, то ли мне привиделось все это в память о Броккуме, то ли происходило на самом деле. Путешествие по небу в Киев и обратно помнилось мне отчетливо, и тут я почему-то нисколько не сомневался, что душа моя, покинув тело, побывала в Киеве и повидалась с Евпраксией.

Годфруа страшно переживал мое отравление. В одну из первых наших бесед с ним после выздоровления я сказал ему:

- Вот видишь, патрон, я хотел отправиться на тот свет вместо тебя, да вот, не вышло.

- Не терплю,- ответил Годфруа,- когда кто-либо отправляется куда-либо вместо меня, будь то война, пирушка или свидание с красивой женщиной. На тот свет я тоже никого вместо себя не собираюсь посылать.

Весной магометане объединились для похода на нас, мечтая вернуть себе Иерусалим. Заставы Раймунда Тулузского, выставленные вдоль всего Иерихона, к этому времени сильно поредели - крестоносцы продолжали уезжать в Европу, полагая, что крестовый поход кончился, и не задумываясь о том, кто будет защищать Святую Землю, если мусульмане вновь вознамерятся ее захватить. Поэтому, когда Годфруа объявил мне, что как только я окончательно наберусь сил, то должен ехать в Киев к Евпраксии, я ответил ему его же словами:

- Не привык, когда кто-то идет в бой вместо меня. Сразимся с врагами, опасность исчезнет, тогда и поеду в Киев. Все равно к рождению сына я уже опоздал, да и крестили его, должно быть, тоже без меня.

Оруженосцем я взял себе одного иерусалимского араба-христианина по имени Сулейман, то бишь, Соломон. Так, я не только стал рыцарем Христа и Соломонова Храма, но и в оруженосцах у меня был тезка великого царя. Правда, недолго,- бедняга погиб в первом же сражении, в котором мы встретились с сарацинами. Это была странная война - мы гонялись друг за другом разрозненными отрядами, сталкивались в недолгих стычках и расходились вновь по сторонам, покуда, наконец, не сошлись к северу от Геннисаретского озера в Иорданской долине. Разразилось мощное сражение, в котором мы наголову разгромили сарацин и гнали их после этого до самого Дамаска. Я предлагал тотчас же начать осаду этого богатейшего города, но Годфруа оказался рассудительнее и отправил эмиру Дамаска послание, в котором говорилось: "Доблестные воины и властители Дамаска! Божьим соизволением, я, Годфруа Буйонский, Защитник Града и Гроба Господня и покровитель всех паломников Святыя Земли, объявляю вам свою милость. Мы, воины Христовы, можем взять вашу крепость осадой и приступом, как взяли множество крепостей на пути в Иерусалим, в том числе более неприступные, чем ваш Дамаск, такие, как Никея и Антиохия. Но нам не нужно нарушать ваш покой, если и вы впредь не станете нарушать наш. Цель проделанного нами похода достигнута, и отныне мы желаем жить с вами в мире".

Во время возвращения из Дамаска в Иерусалим Годфруа вновь завел со мной разговор о моей поездке в Киев, но приближалось лето и срок, назначенный патрону для смерти каким-то таинственным предсказателем, и я не мог оставить его, чувствуя, что с ним должно произойти несчастье, которое я в состоянии предотвратить. Но я не стал тогда говорить ему об этом, а принялся рассказывать обо всем, что помнил из той ночи, когда меня отравили, но только сначала поведал о своем путешествии по небу, а потом о виденном в подземелье ритуале отсечения головы и бросания ее в страшный колодец.

- Так вот оно что! - проскрипел зубами Годфруа.- Мерзавцы, они все же привели приговор в исполнение. Ну, тогда берегитесь!

- О чем это ты, патрон? - спросил я.- Ты знаешь, кто были эти люди и кого они обезглавили?

- Да, Лунелинк, знаю,- ответил он.- И я скажу тебе, но ты должен будешь держать язык за зубами. Что ж, если они бросают мне вызов, я принимаю его, и еще неизвестно, кто окажется победителем.

- Клянусь, что буду держать язык за зубами,- сказал я.

- Не клянись, я и так достаточно знаю твою твердость. Они совершили ошибку, дав мне обещание и не исполнив его. Помнишь ли ты рыцаря по имени Жан де Мон-Тонг?

- Не могу сказать, что мы были дружны с ним, но я помню его и под Дорилеем и под Антиохией.

- Так вот, он был определен в подчинение к рыцарям Христа и Гроба в качестве одного из коннетаблей. Между ним и его командором Роланом де Сан-Сусси вспыхнула вражда, в результате которой Жан собрался возвратиться во Францию. Мой синклит, который тебе известен, заявился ко мне и представил вдруг бумагу со смертным приговором, и я должен был эту бумагу подписать. Якобы, Жан бросал вызов всему ордену и мог раскрыть кое-какие тайны. Я порвал приговор и взял со всего синклита слово не чинить рыцарю де Мон-Тонгу никаких препятствий, отпустив его подобру-поздорову домой. Накануне того пиршества, устроенного в честь твоего отъезда, Жан исчез, и я очень огорчался, что он и со мной не простился. Но теперь я догадываюсь, что он не смог отправиться во Францию, поскольку именно его принесли в жертву Аркадии.