Татьяна Щепкина-Куперник - "Дни моей жизни" и другие воспоминания

• Название: "Дни моей жизни" и другие воспоминания
• Автор: Татьяна Щепкина-Куперник
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-8159-0522-4

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, правнучка великого русского актера Михаила Щепкина и дочь видного киевского адвоката Льва Куперника, с ранних лет была связана с московской артистической средой, дружила с А. П. Чеховым, М. Н. Ермоловой.

Писательница, автор стихотворных сборников, пьес, рассказов и повестей, Щепкина-Куперник известна прежде всего классическими для своего времени переводами драматургии Э. Ростана, У. Шекспира, Лопе де Веги, Мольера, К. Гольдони, Р. Б. Шеридана.

Картина литературной и театральной жизни Москвы в конце XIX — первой четверти XX в. живо запечатлена в ее мемуарах «Дни моей жизни» (1928) и «Театр в моей жизни» (1948).

---

Так или иначе, был уже август, немногие мои знакомые жили по дачам или за границей, бывать у меня гимназическим товаркам бабушка не разрешала, и я проводила дни мои в тупом унынии, не зная, что мне делать. Вдобавок еврейский стол, где все готовят на гусином сале, тяжело и жирно, плохо действовал с непривычки на мое здоровье, и я спасалась только тем, что свирепая на вид и ворчливая бабушкина кухарка Марфа жалела меня и потихоньку кормила гречневой кашей, молоком и своей едой, ворча: «Дам я им православное дите всякой гадостью кормить…»

Погода портилась, мне становилось холодно в моих легких платьях, казалось, что весь мир меня покинул… К маме я не хотела обращаться с просьбой, зная, что у нее всегда у самой туго и денег не хватает.

Наконец приехала добродушная тетя Лиза. Узнав, что «девочку бросили», она сперва прослезилась, потом выбранилась, первым делом сделала мне шубку и шерстяное платье, а затем заставила бабушку, любимицей которой она была, дать мне сто рублей, сказав: «Не беспокойся: уж мы их с Левы получим!»

И я, счастливая, благодарная и окрыленная, — вырвалась… на волю, к счастью, к работе, к жизни — словом, в Москву!

Москва

Я приехала в Москву прямо к маме, которая приняла меня очень ласково и сердечно. Опять я очутилась с ней, с Аличкой (уже 11-летней девочкой, бойкой и хорошенькой) и няней, совершенно не изменившейся за нашу разлуку… Опять были маленькая квартирка, знакомый бюст Щепкина и выбранный Рубинштейном рояль. Только я-то была уже другая.

Наши отношения с К.С. вошли в новую фазу… Вскоре после моего приезда в Москву мы увидались с ним — у него, в его крохотной квартирке, где-то в церковном дворе одного из арбатских переулков. Его семья была еще в деревне, и видеться мы могли пока беспрепятственно. Но оба мы понимали, что это наши «последние часочки, останочные», как пелось в русской песне. Видеться тайно и обманом — не хотели. И точно прощались друг с другом, хотя оставались в одном городе. Его крошечный кабинет, обставленный по-спартански, не считая его собственных скульптур и нескольких редких книг, несколько рисунков его друзей, озаренный осенним солнцем, пропитанный запахом «Свежего сена», сигары и букеты пестрых осенних цветов, что я приносила с собой, — как я помню его! Сколько сладких и горьких минут пережито было в нем!

С приезда его семьи мы больше почти не встречались наедине. У мамы он раньше не бывал, у меня там даже не было отдельной комнаты. Да и занят он был круглые сутки. Встречались мы с ним у тети Саши, у Н. М. Медведевой, да еще в театре, но там я не любила видеть его в гриме, в костюмах то какого-нибудь Озрика, то старого боярина: это был не он. Но виделись часто, и мне как-то довольно было его всегдашнего внимания ко мне, крепкого рукопожатия, особых, нам одним понятных разговоров, его писем, а главное его песен, и наши встречи удовлетворяли меня. Я сама осматривалась и решала, что с собой делать. В театральное училище было поздно поступать, прием уже кончился, да я и хотела сразу начать зарабатывать хлеб.

Пока что пробовала писать: написала рассказ, отнесла в редакцию газеты «Новости дня» — рассказ наивный, слабый, но почему-то его приняли и попросили еще. Написала еще. «Свои лошади». Этот был получше. Тоже напечатали… Тем временем завязывались знакомства, стала бывать, кроме старого друга нашей семьи Н. М. Медведевой, еще у С. П. Кувшинниковой, пропадала в Малом театре, благоговея перед М. Н. Ермоловой, счастливая, когда она скажет мне ласковое слово. Приехал, к моему смущению, в Москву мой жених. Я уже вкусила сладости свободы и только и думала, как бы мне безболезненно порвать с ним…

Незаметно пришло лето. На лето мама уезжала с Аличкой, по обыкновению, на Кавказ и бросила квартиру, которую собиралась менять. Я поселилась летом в Пушкине, взяла комнату на вышке у каких-то скромных людей, которые за полный пансион брали с меня 35 рублей в месяц и закармливали на убой. Старая бабушка Фотинька взяла меня в свое сердце, смотрела за моим бельем и рассказывала о старых временах. А рядом со мной поселилась молоденькая ученица филармонии Наташа, с наивными серыми глазами и толстой косой. Мы сразу подружились, хохотали вместе по целым вечерам, ходили гулять и решили, когда настала осень, поселиться вместе, — так как мама должна была поздно вернуться с Кавказа и мне было некуда деваться. Мы взяли с Наташей пополам две комнаты, в которых и жили до возвращения мамы, когда она взяла квартирку в том же доме, где жила Надежда Михайловна и где нашлось место и для Наташи.

Эта осень была для меня решительной. Во-первых, я окончательно порвала с моим женихом. Тут были и слезы, и угрозы, включительно до револьвера, но уж на меня нашло такое упорство, что я поставила на своем и после тягостных сцен почувствовала себя наконец свободной. Потом я набралась храбрости и, недолго думая, отправилась к Ф. А. Коршу, бывшему тогда директором лучшего частного театра в Москве. В казенный принимали только окончивших училище. Мне казалось очень просто попросить его взять меня «на выхода» — просьба настолько скромная, что, думала я, не может же он мне в этом отказать!

Только после я поняла, что таких, как я, были сотни и что мне помогло исключительно мое имя.

— Щепкина? — сказал Корш. — Это хорошо! Поступайте, поступайте к нам, голуба.

— Только, Федор Адамович, я пока только на выхода могу: я еще ничего не умею.

Он засмеялся.

— Вот так история! Обыкновенно у меня сразу ролей просят — Катерину в «Грозе» играть! Ну, на выхода, так на выхода.

Назначил мне маленькое жалованье — все, чего я хотела, познакомил с режиссером и сказал, что мне дадут знать, когда прийти. Я вышла из театра сияющая и заявила своим, что поступила к Коршу. Тетя разворчалась: «Не подготовившись, так, с бухты-барахты, как это на тебя похоже!» Одобрил меня только К.С., который понимал, что мне надо же зарабатывать хлеб. Прошло дня три, прихожу я домой — и вдруг получаю пакет из театра… толстый… со страхом распечатываю — роль! Большая роль! В водевиле «Откликнулось сердечко» — главная роль. Надо и смеяться, и плакать, и объясняться в любви… Господи, как страшно! Не сумею ни за что! Схватила роль и побежала к Коршу.

— Федор Адамович, да как же? Вы обещали, что на выхода, и вдруг…

Скалит белые зубы (он так улыбался: глаза не смеялись, смеялись одни зубы):

— Нечего, нечего — взявшись за гуж, не говори, что не дюж! Завтра на репетицию, и чтобы роль знать назубок. (Тон решительный.) Отказываться от ролей у нас не полагается, голуба! Дисциплина! Ничего не поделаешь.

Кидаюсь к тете! «Тетичка, помоги — так и так…» Тетя еще хуже: «Пожалуйста! Ты никого не спросилась, поступила в театр — выпутывайся, как знаешь!»

Пошла домой… по дороге рассуждаю: «Не убьют же меня! Попробую! Постараюсь играть так, как тетя… Говорить «по-настоящему»! Выучила роль назубок, потом сбегала к Надежде Михайловне Медведевой, которая оказалась милостивее тети и кое-что объяснила мне, затем посоветовалась с Наташей, а главное — постаралась представить себе, «как это было». Оказалось нетрудно. Героине водевиля было тоже восемнадцать лет…

На репетиции похвалили. Пришел вечер первого спектакля. Конечно, пришел в театр, в уборную, мой дорогой К.С., сам помог мне нагримироваться, посмотрел, как я оделась — в свое же платье, белое с голубым кушаком, — и остался смотреть.

К собственному своему изумлению, я имела успех, верно, очень уж казалась юна и мала. К.С. поздравил меня, Корш похвалил, меня много вызывали, а газеты отметили появление «новой, подающей надежды артистки» — это я-то! Но дальше никто из моих родных, ни я сама никакого значения этому не придали. Я получала роли, как это тогда называлось у Корша, «фисташек», то есть мальчиков и девочек, играла каких-то неаполитанских рыбачков, девочек с ягодами и пр. Газеты отмечали эти эпизодические рольки. Помню ясно забавный эпизод, как мне пришлось играть в какой-то мелодраме внучку И. П. Киселевского. Он всегда страшно путал и забывал роли, а особенно к старости. И вот я начинаю с ним нашу сцену и чувствую, что он все забыл, — реплики мне не подает, а только что-то мямлит «э… м-да…» Тогда я с энергией отчаяния кинулась ему на выручку (пьесы я всегда прочитывала и знала не только свою роль, а и содержание — что не у всех тогда было в обычае, как не в обычае были и считки). «Ты, дедушка, хочешь сказать, что…» (тут следовало содержание его реплики). Киселевский просиял и отвечал: «Вот, вот, моя умница!» На это я продолжала: «Конечно, это так, но если ты думаешь, что…» и т. д. Так мы доиграли сцену, он все хвалил меня, а за кулисами сказал: «Что за молодец у меня внучка — сейчас видно, что папаша Лев Абрамович!»

Так шла моя жизнь, я работала, а в свободные вечера бывала в Малом театре, который предпочитала Коршевскому, хотя и у нас были прекрасные актеры, или у тети в доме. Приехала мама, мы поселились с ней. Няня всегда провожала меня в театр, помогала одеваться, и над этим немало потешались в театре и прозвали меня «инженю с нянюшкой».