Иван Стаднюк - Меч над Москвой

• Название: Меч над Москвой
• Автор: Иван Стаднюк
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Теперь, когда строй стоял лицом к яме, когда десятки глаз осуждающе и страждуще смотрели на Рукатова, он уронил голову и покачнулся. Чтобы не упасть, широко расставил ноги, но поднять глаза уже не смел.

На середину строя и вперед неуверенной, странной походкой вышел командир дивизии полковник Гулыга - высокий, поджарый. Его худощавое обветренное лицо с двумя бороздами, скобкой охватившими тонкогубый рот, было нахмурено и прятало в скорбных глазах то ли невыносимую боль, то ли яростный гнев.

Гулыга остановился между строем и Рукатовым, затем, видимо поняв, что заслоняет осужденного, отошел в сторону. Сурово-болезненным взглядом скользнул по нахмуренным лицам командиров и политработников, тяжко вздохнул и заговорил непривычно тихо и хрипло:

- Товарищи... В наших руках судьба Родины. Стоит вопрос: быть или не быть Советскому государству, быть нашему народу свободным или пойти на погибель в рабство. И в эту страшную годину встречаются среди нас люди, которые предают нас своей вопиющей безответственностью, своей беспечностью и расхлябанностью... По вине майора... бывшего майора Рукатова мы с вами не сумели выполнить приказ командующего фронтом... По вине Рукатова дивизия понесла потери... В самые ответственные минуты наступления начальник артиллерии дивизии Рукатов потерял управление своим родом войск. А потом, вместо того чтоб исправить положение, он напился пьяным до бесчувствия... Я с трудом удержал себя, чтобы не расстрелять его без суда!.. - Полковник Гулыга умолк, его нахмуренные глаза заволоклись слезой. - Никогда не мог предположить, что мой... - Губы полковника вдруг задергались, из его глаз покатились слезы; торопливо достав из кармана платок, он отвернулся и стал вытирать лицо. - Простите меня... - после напряженной, мучительной паузы прерывистым голосом продолжил Гулыга. - Простите меня... Я никогда не мог предположить, что мой зять...

От неожиданности весь строй будто задохнулся, издав какой-то хрипящий звук, после которого наступила страшная своей трагичностью тишина... Уже, кажется, никого не волновала судьба бывшего майора Рукатова. Тысячи игл впились в сердце всех, вызывая мучительную боль сострадания к этому немолодому полковнику, который в детской беспомощности не мог сейчас выговорить ни слова, принимая на глазах у всех тяжкие муки, стыдясь их и не находя возможности уклониться от них.

- Да-да, - пересиливая спазмы рыданий, почти шепотом продолжил командир дивизии. - Рукатов - мой зять... Он муж моей дочери... Отец моих внуков. Кое-кто знал об этом. - Гулыга остановил болезненный взгляд на Иванюте. - Он случайно был прислан в нашу дивизию, и я запретил ему до поры говорить о нашем родстве... Сами понимаете...

Миша Иванюта почувствовал, что у него в груди будто взметнулся огонь, а к горлу подкатил горячий глубок, мешавший дышать, и от этого из глаз градом полились слезы. Он стыдливо смахнул их рукавом гимнастерки, скосил взгляд на стоявшего рядом старшего политрука Казанского и увидел, что у него покатилась слеза, забегая по пути в каждую оспинку на щеке.

- Поступить иначе, - голос полковника Гулыги неожиданно окреп, - мне не позволил долг солдата. У каждого из нас своя родня, а Родина у всех одна!.. Не отдать Рукатова под трибунал - значит попрать память всех погибших по его вине! - Командир дивизии повернулся к Рукатову, окатил его сурово-негодующим взглядом и, вдруг сгорбившись, зашагал с высоты в овраг. Когда проходил мимо начальника трибунала, не поднимая головы, сказал: Продолжайте...

Начальник трибунала прерывающимся голосом зачитал приговор, после чего Рукатов был расстрелян.

9

Оказывается, как в целом малозначащи даже самые яростные вспышки гнева, если они в конечном счете не привели к беде и остаются позади. Миша Иванюта вспомнил свою ненависть к майору Рукатову, которая клокотала в нем после того, как Рукатов оскорбил его подозрением в нечестности и как между ними возникла драка. А сейчас, когда Рукатова расстреляли, Миша совсем не ощущал никакого злорадства. Более того - очень сочувствовал полковнику Гулыге, тестю Рукатова.

Но война - это великая фабрика смерти и огромное поле деятельности для живущих. На ней надо постоянно помнить о своих обязанностях и не упускать времени для их исполнения. Когда красноармейцы комендантского взвода начали засыпать яму с телом Рукатова и строй присутствовавших при расстреле был распущен, политрук Иванюта отыскал глазами начальника разведотдела штаба дивизии - крупнотелого неприветливого майора Кошелева и пошел вслед за ним. Знал, что тот начнет сейчас допрашивать пленных немцев, и газетчик упустить такое событие не должен.

Кошелев шел с построения не то что в расстроенных чувствах, а в полном потрясении. Он еще до войны служил под командованием полковника Гулыги, знал его семью, не раз видел дочь Зину - жену Рукатова, - высокую длинноногую, белокурую, с двумя розовощекими мальчиками-близнецами. Понимал: как же тяжело было Гулыге отдать под трибунал отца своих внуков!

Миша Иванюта даже со спины угадывал, что майор Кошелев чувствует себя плохо, но неотступно следовал за ним вниз по склону оврага. Прошли глубокую котловину, по дну которой стелилась в тени деревьев хорошо накатанная дорога, поднялись на противоположный склон. У крайней землянки Миша увидел пленных немцев. Они сидели в густой тени сосен и, держа на коленях котелки, выскребали из них ложками кашу. Тут же полулежал на плащ-палатке знакомый Мише переводчик - хилый, желтолицый лейтенант Сурис.

При виде майора Кошелева лейтенант Сурис вскочил на ноги и не очень по-военному доложил, что пленные к допросу готовы.

Тут Миша и напомнил о себе начальнику разведки:

- Товарищ майор! Разрешите представиться: корреспондент дивизионной газеты политрук Иванюта!.. Разрешите...

- Не разрешаю! - яростно взревел Кошелев. - Убирайтесь отсюда и не мешайте мне работать!

- Товарищ майор, но ведь газета...

- Шагом - марш отсюда! - Казалось, Кошелев кинется сейчас на Иванюту с кулаками.

- Товарищ майор... Вам придется давать объяснения комиссару дивизии. Я же не на блины к вам прошусь!

Мише показалось, что последние его слова облагоразумили Кошелева. Он как-то сник, отвернулся от Иванюты и, достав папиросы, неторопливо закурил. Потом оценивающим взглядом посмотрел на пленных и уселся на казарменную табуретку, стоявшую у входа в землянку. На Иванюту взглянул уже как бы нехотя и спокойно изрек:

- Политрук, я тебя очень прошу... Сгинь с моих глаз.

- Ну хорошо! - с язвинкой в голосе сказал Миша. - Я уйду-сгину... Но потом явитесь вы, товарищ майор Кошелев, пред ясные очи парткомиссии.

- Явлюсь, ладно, - устало, почти миролюбиво ответил Кошелев и махнул на Иванюту рукой так, будто сталкивал его откуда-то.

Миша быстро зашагал по косогору вниз, к землянкам начальства, сгорая от мстительного нетерпения скорее доложить комиссару дивизии о всем происшедшем. Мысленно слагал жесткие обвинительные фразы, которые он произнесет по адресу майора Кошелева перед полковым комиссаром. Потом его вдруг охватило сомнение: ведь разведотдел штаба - первичный источник информации для газеты о действиях всех разведподразделений дивизии. Загрызешься с его начальством, потом ходу туда не будет вовсе или станут давать сведения сквозь зубы. Эта практичная мысль охладила Мишу, он заколебался, замедлил шаг. "Может, вначале доложить старшему политруку Казанскому?.." И словно в ответ на его вопрос послышался металлический звон: "бам-бам-бам..." - сигнал воздушной тревоги.

Иванюта оглянулся вокруг, но спасительных щелей поблизости не увидел. Рядом стоял только замаскированный грузовик. Кинулся к нему, под крутизну стенок капонира, вырытого в склоне оврага. Тут же увидел в небе шестерку немецких "юнкерсов", проходивших стороной над лесом.

"Зря запаниковали, - подумалось Мише. - Куда-то в тыл летят".

Но бомбардировщики вдруг круто развернулись и один за другим стали пикировать прямо на овраг. Послышался знакомый, нарастающий вой бомб, кинувший Мишу на землю в угол капонира.

Взрывы начали сотрясать лес, стал раздаваться треск поверженных деревьев, а затем гулкие их удары о склоны оврагов. Донесся истошный человеческий вопль - кого-то тяжело ранило или придавило; недалеко протяжно заржала лошадь... А взрывы продолжали оглушать все живое. Миша услышал, как рядом заскрипела подсеченная крупным осколком сосна, затрещала обламывающимися ветвями и рухнула на капонир, воткнувшись сучьями в крышу кабины грузовика и обвалив на Иванюту глыбу земли...

"Юнкерсы" ограничились одним заходом, видимо не заприметив крупной цели в оврагах, и затем понесли оставшийся груз бомб в сторону станции Вадино.

Миша выбрался из капонира, отряхнулся от земляного крошева и мелких веток. Увидел, что будто пронесся над оврагами могучий смерч. Вокруг клубились дым и пыль, в которых уже явственнее слышались крики раненых, ржание покалеченных лошадей и перекличка приступивших к своему делу санитаров. На склонах безобразно громоздились зелеными копнами ветви сваленных, упавших друг на друга деревьев.