Иван Стаднюк - Люди не ангелы

• Название: Люди не ангелы
• Автор: Иван Стаднюк
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

На плечо упал дубовый листок - коричневый, гнутый и жесткий, будто вырезанный из тонкой жести. Платон поднял глаза на черные и узловатые сучья дерева. Дуб раньше времени сбрасывал с себя прошлогоднюю листву, словно ронял слезы по несбывшимся надеждам Платона. Сквозь ветви Платон Гордеевич с немой грустью долго смотрел в небо, пока из белесых туч не выглянуло солнце и не ослепило...

Не могут человеческие глаза выдержать ясный и прямой взгляд солнца, от которого - вся жизнь, рожденная для добра, для любви, для счастья, для красоты. Слышал Платон притчу. В ней говорилось: когда небесное светило уходит на покой, рождается кое-где зло на земле. А утром солнце с упреком смотрит с ужасающей высоты на землю, смотрит в очи людям, и они отводят взгляд в сторону. Но скоро настанет такое время, когда любой человек сможет прямо смотреть в глаза солнцу. Это время не за горами. К его приходу сгинут людские пороки, страшные заблуждения и ошибки, сгинет все зло, содеянное вольно или невольно. А пока люди прячут от солнца глаза, потому что в большом, или малом, или даже в ничтожном они все-таки еще не ангелы... Непогрешимость человека, к сожалению, не может рождаться вместе с ним.

В той стороне, куда пошел рассыльный постройкома, послышался сигнал грузовика, и Платон, словно боясь куда-то опоздать, поспешно встал на ноги. А в груди - такая тяжесть, что сердцу трудно поворохнуться. Чего-то недодумал он. Самая главная мысль пролетала где-то совсем рядом, но не давала поймать себя, ускользала.

Вскинув на плечо свою железную ношу, Платон направился к котловану. Дошел до того места, над которым провисла линия высокого напряжения, и, будто перекладывая трубу на другое плечо, поставил ее торчком, приподнял... Знал, что случится сейчас жутко-непоправимое, и боялся встретиться с кем-нибудь глазами; люди должны верить, что с Платоном Ярчуком произошел несчастный случай. И этот страх перед правдой как бы прибавлял сил его старым, раздавленным работой рукам.

С верхнего этажа донеслось:

Был себе, да не имел себе,

Затесал себе

Нетесаного тесана...

Это было последнее, что услышал Платон Гордеевич... Глупые слова песни... Глупая смерть... С сухим треском брызнул голубыми, колючими искрами электрический разряд, оборвав жизнь Платона мгновенно.

К месту происшествия сбегались люди. Остановились бетономешалки, лебедки. Подъехало несколько грузовиков с кирпичом. Из кабины переднего выскочил прораб Мамчур. Он испуганно посмотрел на оборвавшийся кабель, к которому приварилась труба, перевел взгляд на скорчившееся на земле тело и, содрогнувшись от ужаса, спросил:

- Кого это?

- Ярчука, - сумрачно ответил краснодеревщик из Полтавы, сдергивая с головы шапку. - Нечаянно задел провод...

У Мамчура задергалась щека, глаза налились какой-то звериной тоской. Хотел что-то сказать, но задохнулся и всхлипнул. Никто, кроме Мамчура, не знал, что с Платона Ярчука снято "ограничение на место жительства". Хоть сегодня мог он уезжать в родную Кохановку.

35

- Мамо, а пять годков - это много? - шаловливо-вкрадчивым голоском спрашивал маленький Иваньо у Христи. Он сидел на дощатом полу хаты, играя желтыми головками луковиц, наполнявших решето, и со щенячьей преданностью заглядывал в бледное, с большими загадочными глазами лицо матери. Христя, устроившись на низенькой скамеечке, неторопливо, с тихой грустью перебирала семенной лук.

- Много, очень много, - ответила она сынишке и скупо улыбнулась.

- Очень? И я уже не маленький?

- Нет, ты уже у нас старый дед.

- Не-е, я не дед... Я не кашляю, и бороды у меня нет.

- Начнешь курить - вырастет борода...

- А я не буду курить.

- Умничек мой!.. Золотце...

Иваньо, запустив руку в решето с луком, стал тихо посапывать и о чем-то сосредоточенно размышлять. Он посматривал то на мать, то на Тосю, которая сидела за столом и, по-птичьи свалив набок голову и скосив глаз, что-то старательно писала. Губы Тоси шевелились, будто подсказывали руке с пером, какое надо писать слово в тетрадном листе.

- Мамо! - Иваньо опять нарушил тишину. - А для чего вы меня родили?

Тося прыснула в кулак, повернула к Иваньо голову, но перехватила успокаивающий взгляд матери, опять склонилась над бумагой.

Смешок Тоси смутил Иваньо, он недовольно покосился на сестру и снова спросил:

- Для чего, мамо?

- Чтоб нам веселее было, когда татка заберут. Ты ж у нас теперь один мужчина на всю хату. - И Христя, погасив улыбку, обратилась к Тосе: - Что ты там, Тодоска, так долго пишешь?

- Уже написала, - отозвалась Тося, положив на стол ручку с пером.

- И про новости сельские написала?

- Ага.

- А ну, читай про новости. - И Христя выжидательно уставила глаза на Тосю.

Голос у Тоси протяжно-певучий, с нежными задоринками и улыбчивостью.

- Вот про Ганну и Настю написала, - сказала Тося и начала читать: "Приблудился до Кохановки шофер, похожий на турка, такой чернющий. И фамилия у него, наверное, турецкая - Черных. Сашей зовут. Взяла Ганна этого Сашу к себе в дом - в мужья Насте. Теперь ваша старая хата тесна для них, и Ганна вместе с шофером стягиваются на новую хату.

А еще такая новость: Харитина-лунатичка относила Платоновой Югине пошить блузку и в ее хате села на масленку от швейной машинки. Теперь на работу в колхоз не ходит, а бригадиру показывает..."

- Это пустое! - перебила Христя Тосю. - Напиши про нового голову сельрады. Что сам он из чужого села, ходит в галифе и хромовых чеботах, не как наш батька ходил... И про грузовик напиши, который купил колхоз.

- Так это ж все письмо надо переписывать! - взмолилась Тося.

- А ты не ленись. Может, и не получит его тато, раз не отвечает нам, а писать все равно пиши. Никто же не отвечает на письма из тех, кого забрали вместе с татом.

Христя, почувствовав, как закипают на ее глазах слезы, подняла решето с луком и вышла из хаты.

Только на огороде, когда принялась сажать на грядке лук, дала волю слезам. Лились и лились слезы - эта кровь души. Много на своем веку плакали глаза Христи.

Тяжелее всего страдать весной... Вокруг вершилось самое прекрасное чудо: пробуждалась земля, просыпалась после зимнего сна каждая веточка в саду и радостно тянулась к солнцу набухшими почками. Неторопливо заплетали зеленые косы белоствольные березы... Но были в Кохановке хаты, где поселилось горе: темными ночами увезли в неизвестность их хозяев. И никому не пожалуешься, ибо сочувствия не найдешь. "Раз арестован мужик, значит, сотворил зло. Безвинного не тронут!" - так думали люди и сумрачно косились на опустевшие хаты.

Христя в глубине души тоже верила, что Степана арестовали за какую-то вину. Разве мало в Кохановке пролилось слез в годы, когда Степан был председателем сельсовета? Вот и покарал бог. Может, за безвинно раскулаченных покарал? А может, смерть ее первого мужа Олексы легла тяжким грехом на душу Степана, да и на ее душу - ведь согласилась без благословения церкви на вторичный брак?

И плавилась, плавилась тоскливая боль в груди Христи, немым криком кричало ее распятое сердце.

А маленький Иваньо будто чувствовал, когда маме особенно тяжело, появлялся в такую минуту рядом с ней, заглядывал в ее самые добрые глаза и своим нежно-писклявым, щедрым на ласку голоском задавал ей вопросы, от которых притухала боль в груди.

Вот и сейчас прибежал Иваньо вслед за ней на огород. Осторожно прошелся по канавке, окаймлявшей грядку, присел и, пытливо посмотрев на Христю, спросил:

- Мамо, а когда я не родился, вы что делали?

- Тебя, сынку, ждала.

- А... а где вы ждали?

- У ворот сидела и выглядывала, когда тебя зайцы в капусту понесут.

- А ворота уже были?

- Были. Почему ж им не быть?

- И улица была за воротами?

- Была и улица. Все было.

- Все было?.. Меня не было, а все было? - Иваньо смотрел на мать недоумевающими глазенками.

- Было, сынку, было... - Христя бледно улыбнулась, дивясь неиссякаемой пытливости детского ума. - Была хата, был тато Степан, садок был за хатой...

Все было... И все есть. Все есть в Кохановке, нет только Платона Ярчука с его чутким сердцем, нет Захарка Ловиблоха с его умением укрощать капризы земли, нет Хтомы Заволоки с его любовью к "железной телеге", нет Степана с его мечтами о новом человеке села. А так все есть, все как и было. Есть счастливые, меньше - несчастливых. Среди несчастливых много родных и двоюродных, несправедливо раскулаченных и неизвестно за что репрессированных. Они, как и Павел Ярчук, носили зарубки на сердце, стыдились своего дурного родства и скорбели о том, что оно заслонило дорогу к их мечтам.

Но был и разум - великая сила и великая слабость человечества. Разум всего может добиться, может примирить все противоречия жизни и даже оправдать мышь неверия, родившую гору страданий. Но оправдать только на время, ибо у истории свои законы, утверждающие устами гениев, что истинный разум существует только в разумной форме.