Дмитрий Щербинин - Последняя поэма

• Название: Последняя поэма
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства, сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись у берегов Андуина-великого, и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

— Нет! Ты не умрешь! Раз ты хочешь жить! Что этот пламень?! Почему он хочет поглотить тебя?.. Какое он имеет право?!

Но тогда дракон разомкнул пасть, и на его месте взвился огненный вихрь, и дыханьем сворим, толчком отбросил Робина назад, к стене. И уже потом, вспоминая этот поступок дракона, Робин понял, что тот, несмотря на то, что ему страстно хотелось жить, и он еще жаждал и мог бороться — отпустил этот выступ, понимая, что Робин будет с ним до конца, и погибнет — ради своих детенышей, в слабой надежде, что Робин, все-таки, каким-то образом, сможет сохранить их жизнь…

Итак, дракона не стало, ну а юноша, еще довольно долгое время пролежал на подрагивающем полу где-то между забытьем и явью. Когда же он смог подняться и оглядеться, то обнаружил, что вместо пропасти вновь там узкая щель из которой едва-едва выходило бордовое свеченье, и в пещере был бы совсем темно, если бы не отколотый край, где — цеплялся дракон — от этого места живыми лучами исходили отсветы из глубин.

Робин обнаружил, что лежит рядом с драконьими яйцами, и вновь почувствовал те глухие, беспрерывные удары, которые исходили из их глубин. На поверхности одного из них он смог различить маленькую трещину…

Он, конечно, помнил слова дракона о том, что не удастся выйти из пещеры, слышал и завыванья ветра, и уже зная, что увидит, все-таки направился к выходу. Туннель сделал несколько изворотов, и вот распахнулся в небольшую пещерку с обледенелыми стенами и полом; большие ледовые наросты свешивались и из-под потолка. За выходом неслись, яростно вихрясь, полчища снежинок, а еще видна была противоположная, вся истерзанная ледяными ветрами стена ущелья — до нее было метров тридцать. И, не смотря на то, что пол уходил под некоторым углом вниз, и в каждое мгновенье ноги соскальзывали, Робин, все-таки, решился подобраться к самому выходу — он цеплялся за обледенелые выступы, изодрал руки в кровь — скрежетал зубами и, все-таки, соскользнул, и несомненно вылетел бы, если бы не зацепился коленом за каменный штырь, который, подобно одинокому клыку, торчал у входа. Он повис вниз головою над бездной, и ледяной ветер бил его, бессчетные снежинки впивались в лицо, и все грохотало, кружилось… Да — это действительно были непреступные отроги Серых гор — отвесные склоны уходили на сотни метров вниз — и там постепенно сгущалась ледяная мгла — все это пространство было заполнено бесчисленными полчищами снежинок… Но все это уже не могло вызвать страха, или какого-либо подобного чувства у Робина — он привык к таким смертоносным положениям и скорее спокойствие бы его поразило…

У него не было никакой возможности подтянуться, а потому он висел так, обхватив коленом этот выступ — словно маятник качался под порывами ветра, и коченел… коченел. Проходило время, и он, пребывая все в то же странном, похожем на сон спокойствии, все больше промерзал, и если тело его вначале, при каждом порыве, отдавало болью, то теперь, он уже не чувствовал своего тела, но шептал милое имя, а еще — сонеты. Иногда эти сонеты оставались незаконченными; иногда, все-таки, доходили до конца. Сонеты такие как например:

— В конце концов примиришься и с бурей,
И с воем ветра, и с тоской ночи,
И даже человечий суетный, шумливый улей,
Ты перетерпишь, сидя у печи.

В конце концов и с голодом, с жарою,
С молчанье долгих-долгих лет,
Примиришься… Но с милою мечтою,
Ты не найдешь покой — нет и нет!

Вдали от всех людей и слов,
В дыхании природой сладкой,
И в трелях птичьих голосов,
Ты слезы будешь лить украдкой.

И милый лик всегда с тобою,
С такой тоскою вдруг придет,
Ах, в ветре зимнем, иль весеннюю порою,
Он душу из темницы тела рвет.

И не найти мне никогда смиренья,
Лишь в встрече вечной будет мне успокоенье!

Так пел, так терзался, вновь и вновь вспоминая Веронику, Робин. И чувства сменялись в нем столь же быстро как и порывы ветра, которые раскачивали его тело. То ему вдруг казалось, что смерть прекрасна, что сейчас ветер подхватит его, и понесет, и откроет он глаза на зеленом холме, по которому медленно будет сходить, точно плыть Вероника, и он будет глядеть на нее, будет восхищаться, и встретятся они наконец, навсегда. То ему представлялось, сколь же ужасна смерть, и что ничего, кроме мрака вечного забвенья, и нет за нею… или боль и хаос, сошествие с ума… Но, так или иначе, он уже не мог пошевелиться, и только раскачивался под все новыми и новыми ветровыми ударами…

Неведомо, сколько еще так прошло времени, но вдруг почувствовал он, что ноги его что-то касается, с трудом смог приподнять голову, и вот увидел, что — это только что вылупившийся из яйца дракончик подполз к выходу, и теперь перевешивается свой длинной шеей — его морда оказалось почти рядом с лицом Робина — а в глазах было внимание, немой вопрос — он, ведь, как вылупился, так и искал своего родителя (драконы, как известно, однополы) — он чувствовал, что должен получить ответы на многие-многие вопросы, а к тому же — он хотел питаться, и, как и всякий дракончик, должен был испробовать молока, которое нестерпимо жаркое для каких-либо иных детенышей, но для дракончиков как раз в самый раз. И вот, как часто бывает, когда детеныши не могут найти своего настоящего родителя, они принимают за такого первого встречного, ежели, конечно, этот первый встречный окажется достаточно добрым. Робин показался дракончику и милым и добрым, и он, желая показать свою привязанность к родителю, дыхнул на него осторожно — выпустил не пламень, конечно, но пламень настолько раскаленного воздуха, что Робин погрузился во мрак… Тут же наступило и пробужденье — он открыл глаза и обнаружил, что уже лежит в пещере, что дракончик трется об его грудь своей головою, и громко и гулко, словно исполинский котенок, урчит. Он раскрыл было пасть, чтобы еще раз «согреть» Робина, однако, тот сделал жест рукою и проговорил:

— Нет, нет — больше не надо….

Дракончик оказался понятливым, хотя и был немало удивлен тем, что родитель его оказался настолько хрупким созданьем. Он дотронулся до его лица осторожно, и тут же пристально и тоскливо стал на него глядеть, так как очень уже успел проголодаться, и урчала не только его глотка, но и желудок. Робин понимал это, помнил и наказ дракона, но он даже и не представлял, где бы мог найти пропитание для этого детеныша, который, между прочим, в два раза превосходил его в размерах:

— Маленький, маленький… — прошептал в растерянности Робин, и, повернув голову, обнаружил, что еще одно яйцо было расколото, и новорожденный уже высунул из разлома голову, и плавно крутил ею на своей длинной шее.

— Вот и еще один, маленький… — печально улыбнулся Робин. — Что же — не припасла вам «мамаша» парочку коров… Нет — похоже, что нет. Жила «она» тут с вами поживала, а тут и погнала ее темная воля нежданно-негаданно. Да — наверное, придется вам мною поживиться…

Дракончики с самого рождения были наделены способностью понимать речь, и, хотя не понимали еще всего, что сказал Робин — последнее поняли ясно, и тут же пламень испуга полыхнул в их глазах. Они отрицательно замотали головами, и тот дракончик, который склонялся над Робиным, попытался говорить, и речь у него вышла такая жалостливая, такая по детскому наивная, что на глаза его даже и слезы выступили.

— Добрый, милый — мы тебя так любим! Ты для нас столько сделал — ты дал нам жизнь! Ты такой слабенький, что мы уберегли бы тебя, кормили бы, если бы только сами были достаточно сильны… Но то, что ты предлагаешь — это так страшно! Да мы скорее сами отдадим тебе свою плоть. Да — кушай нас, кушай пожалуйста. Ты дал нам жизнь, ты вправе и забрать ее.

Конечно, нужные алмазные зубы, чтобы перекусить драконью шею, да и если бы у него и были такие зубы, то он, конечно, не стал бы в эту шею впиваться — как уже было сказано, он даже слезы пустил от умиления, а дракончик продолжал:

— Да — если бы у нас окрепли крылья, то понеслись бы сейчас к равнинам, разбили бы крестьянские амбары и вытащили коров. Что может быть вкуснее коровьего мяса? Только мясо эльфов, но — это такая редкость… Эх — лучше даже и не поминать обо всех этих вкусностях — как же гудит в желудке!

Не надо удивляться тому, что дракончик уже полностью выбрался из яйца, и пополз к той щели, которая рассекала пол. Он придвинулся к тому месту, где отвалился кусок, свесил вниз голову, и некоторое время просидел так, без всякого движенья, словно статуя — потом повернулся к своему брату, и проговорил задумчиво:

— Древний дух обитает в этих стенах, он дает нам кров и в нем частица нашего первого отца. Ему принадлежат и наши тела, и наши души, и, когда наступит наш последней день, он заберет нас к себе…

— Судя по всему, этот день уже настал… — проговорил третий дракончик который только что выбрался из яйца, но который все уже знал, так как некоторое время пролежал в своем теперь разбитом домике, приглядываясь и прислушиваясь к тому, что происходило в пещере через пробитое им отверстие.