Дмитрий Щербинин - Последняя поэма

• Название: Последняя поэма
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства, сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись у берегов Андуина-великого, и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Да — все эти слова от первого до последнего были проговорены торжественным хором: Альфонсо и Аргонией — однако, в то же время, и не ими, но чем-то высшим — некой вселенской истинной любовью. И чем, как не высшим предначертанием можно объяснить такую близость душ, когда каждая мысль, каждое слово вылетают одинаковыми, когда одна душа является продолжением иной! Аргония сила — ведь сбылась ее мечта — все эти двадцать лет муки, и вот наконец, наконец! Ведь именно при этих могучих словах прекратил свою часть поэмы Фалко — теперь он вслушивался, и он подпевал этим не его, но, все-таки, таким близким, понятным чувствам. Теперь эти двое, обнявшиеся, разгорались все ярче, подобные небывалой по размерам капли росы, в которой погружало свои лучи все выше восходящее солнце. Теперь по стенам многоверстной залы пробегали могучие, златистые отсветы, и почти не осталось уже мрачных цветов — лишь кое-где проступали еще бордовые отсветы, но совсем уж неуверенно. Казалось, вот сейчас эти стены распадутся, и откроется за ними прекрасный весенний мир. Еще немного и…

Тогда, повинуясь высшему наитию, просто выражая то, что пришло, подхватили Свою Последнюю Поэму братья — да — они знали, что это Последняя Поэма, что каждое из вылетающих слов приближает их ко мраку, но, все-таки, не могли остановится — глаза их наполнялись вороньей тьмою, они дрожали, они хрипели — это было мрачное, но и прекрасное пение — пение, в которую нечеловеческую страсть приносили те кольца, которые чернели на их дланях… Сгущалась тьма…

— Минули новые столетья,
Тысячелетья снов, мечты.
И времени стальные плети,
Сжимали дух его в клети.

Он то забыть ее пытался,
Найти иной какой-то путь,
И в темноте средь звезд метался,
Познать хотел в чем жизни суть.

Но вновь и вновь одно он видел:
То предназначено судьбой —
И рок тогда возненавидел,
Померк пред вечною звездой.

В иных, в иных звучат преданьях,
Пред троном громкие слова,
В валах стальных, и в грохотаньях,
Ведется страсти той молва.

И темной тучей охватил он
Тот новый мир, что среди звезд,
Воображение волнуя,
Уделом стал столь многих слез.

И что там — дивные преданья,
Красоты изначальных дней —
Не слышал он дерев дыханья,
Не видел красоты полей.

И музык многих дивны хоры,
И пенье птиц, и глас зверей —
Бескрайней родины просторы,
Не тронули его очей.

Одной лишь страстью окруженный,
Он слезы темные там лил,
И в толще скал, средь мук творенный,
Он замок скорби возводил.

И он стенал, в своей гордыне,
Могучий, слабый и слепой:
«Один, один в своей пустыне,
Один, но все же со звездой!

Я ненавижу, в вихре в буре,
Разрушу мир, удел, судьбу,
До Трона пламень я раздую,
Вступаю в новую борьбу!»

Одной лишь страстью окруженный,
Он черным облаком восстал,
И только в страсть свою влюбленный,
На этот мир он вихрем пал!

И на этот раз каждое из слов было подхвачено тем, что пребывало в глубинах купола: тот яростный мрак, который был до этого не вытеснен, но только озарен, только сверху покрыт светлыми чувствами Фалко и Альфонсо с Аргонией, теперь вновь поднялся, заклокотал на яростно извивающихся, рокочущих склонах — сияние прорезали сильные бордовые вспышки — словно плетьми ударили и ослепили всех тех эльфов и жен энтов, которые созерцали эту красу, и уж поверили, что теперь мрак побежден. Нет — мрак никуда не уходил — пусть он скрылся ненадолго, но теперь восстал, и с еще большей яростью нежели прежде. Теперь все небо грохотало, клубящееся, брызгало молниями — теперь, перетекающие по этим, кажущимся необхватным склонам валы, впивались друг в друга, словно армии на поле боя — армии охваченные неизъяснимой для них высшей силой. Там, где еще несколько мгновений назад серебрились космосом прекрасные образы, теперь вновь взвыли темные, отчаянные тени, а нежно-снежные вуали обратились в клыкастых призраков, от которых исходил такой холод, что сразу коченела плоть, и невозможным казалось выказать им хоть какое сопротивление. И вновь прицельные столпы молний ударили, испепелили разом многих-многих эльфийских жен — и вновь затрещали кости, кровь хлынула, и предсмертные вопли перемешались с воем ветра.

Там, на высоте многих верст Фалко понял, что происходит, и тут же страшная боль пронзила его тело — такая боль, что он не выдержал, и заскрежетал зубами. Да — тело — он в одно мгновенье вернулся, и обнаружил, что над ним склонился, и рыдает, и трясет его Хэм. Никогда прежде не видел он такого страдания, такой глубины отчаянья на лике своего друга. Хэм единственный не видел недолгого возрождения, единственный не слышал ни одного слова — он настолько был поражен, что вот друг его лежит без всякого движенья, что он мертв, что сам едва не умер — даже и умер на мгновенье — от невыразимого страдания сердце его остановилось, и он рванулся вверх, и тут же метнулся обратно, даже и не осознавая того, что принес-таки с собою Фалко. Но вот тот, кто стал ему братом — самым близким, самым дорогим созданием во всем космосе — он пошевелился, открыл глаза, и эти мгновенья, несмотря на то, что вокруг выл темный ветер, и ледяные клыки призраков рвали плоть, и молнии изжигали, и стоны и вопли гибнущих метались — несмотря на все это, именно эти мгновенья стали самыми прекрасными для Хэм — лик его тут же просиял, и он, роняя жаркие, крупные слезы, поцеловал своего брата в лоб, отодвинулся, зарыдал еще громче — это были воистину слезы счастья. И тогда он запел — наверное, впервые в своей жизни, этот маленький хоббит из Холмищ пел строки сочиненные им самим… а точнее… точнее как и всякие строки пришедшие откуда то свыше. И эти строки вплелись в действо Последней Поэмы, и они сыграли свою роль:

— И там, среди яростной бури,
Где тьмы грохотал темный вал,
Навстречу Мелькора безумью,
Поднялся один великан.

В очах его боль и страданье,
И к брату и к другу любовь —
То к ветру — его ведь дыханье,
Его волновали так кровь.

Ветер живой в наше время,
Но все же в те дальни года,
Творенья игристое семя,
В нем билось, с мечтами всегда.

И Тулкас (так звали героя),
Как брата тот ветер любил,
И встал на защиту горою,
И бился, что было в нем сил.

Мелькор своей страстью спаленный,
До неба валами восстал,
А Тулкас ветрам одаренный,
И громы, и песни метал.

Один прогрызался сквозь метры…
За рок, впрочем- рок впереди;
Другой за любимые ветры,
За свет серебристой звезды.

Дыханьем огнистым Мелькора,
Навеки из ветров ушло,
Дыханье, светил дальних взоры —
То время давно уж прошло…

И видел Мелькор, что уж близко,
Что вот Она, мила, родна,
И пал на колени он низко,
Склонилась из бури спина.

Не слышал он рева Тулкаса,
Не слышал о мщении глас;
Пусть в этом пыланье рассказа,
Прорвется — как вопль все небо потряс.

«Мне ветер был ближе, чем небо,
Чем звезды и воды, туманы, долы!
Поля золотистые хлеба,
И росы которые в зорях светлы!

За что же, о рок, так бичуешь?!
За что искажаешь сей мир!
И все дорогое воруешь —
Не слышу уж голоса лир!

И что остается — лишь мщенье!
Лишь новая буря да гром;
Пусть так — свершится твое повеленье!..»
Гремел его плачущий стон.

И бросился он на Мелькора,
И вновь содрогнулись леса,
И гор леденистые склоны,
Прожгла жгучей битвы коса.

И только он рядом с любимой,
Как вот уже изгнан, давим,
Он космоса темную глыбой,
Изранен во мраке… Один!

Завоет: «Да что же свершилось?!
И кто я, и где я, зачем?!
Зачем это все получилось?!
Реву, но в пустотах я нем!

И где же найти из страданья,
Мне выход, и что мой удел?!
Не вижу я больше сиянья —
Кому эту песню я пел?!..»

Да — это были мрачные строки, но лик Хэма по прежнему сиял счастьем, и все новые и новые светлые слезы скатывались по нему. Он и не видел как под действием его слов, тот мрак, который так исступленно клокотал и ярился, который казался непобедимым отступал. На этот раз не было на этих клокочущих уступов никаких проблесков света — нет — он отступал как израненный зверь, он ревел надрывался, он стенал, он рвался назад — он все еще бил молниями в жен энтов, он еще испускал леденящие вихри, он еще заполонял небо, но, все-таки, отступал назад, в страну мрака, в Мордор. Повторялось то, о чем говорилось в поэме, то, что уже свершилось в этом мире двумя эпохами прежде, еще до создания Валинора, еще до того, как Солнце и Луна в первый раз вышли на небесную дорогу…