Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда

• Название: Том 3. Слаще яда
• Автор: Федор Сологуб
• Издательство: Интелвак
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-93264-022-7, 5-93264-024-3

В томе представлены малоизвестные произведения Ф. Сологуба: впервые издающиеся в наши дни роман о радостях и скорбях любви «Слаще яда» (1912) и продолжающие интимно-лирическую тему рассказы двух циклов: «Книга превращений» (1906–1908) и «Книга стремлений» (1901–1911). Настоящий том из числа тех, что открывает забытые страницы наследия выдающегося мастера русской словесности, подтверждая суждение о нем Александра Блока: «В современной литературе я не знаю ничего более цельного, чем творчество Сологуба»

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Шаня вдруг вспомнила красные глаза и гнилые зубы гнусного конторщика, который сегодня утром опять сумел-таки приклеить Шанин взор к своему противному, змеиному сверканию гноящихся глаз. Вот, посмотрел Гнус, и она опять поддалась, взглянула, – и вот, так и вышло, – Женечке ее платье не понравилось, она сама не сдержалась, сказала Женечке дерзость, обидела его. Шане стало грустно. Она слегка побледнела, вздохнула легонько, сейчас же испугалась, – Евгений не любит вздохов и кислых физиономий, – и сказала:

– Слушай, Женя, – я сегодня видела сон.

– Весьма интересно! – иронически процедил сквозь зубы Евгений.

– Правда, точно пророческий, – говорила Шаня. – Вот я тебе расскажу.

– Глупости, – пробормотал Евгений.

Его уже начинала раздражать легкая тень печали на Шанином лице.

– Нет, ты послушай, – говорила Шаня. – Это очень интересно. Будто мы с тобою гуляем в таком большом, прекрасном саду. Везде цветы, цветы.

– Удивительно, в саду цветы, а не репа! – насмешливо говорил Евгений.

Шаня слегка покраснела, смущенно улыбнулась и продолжала:

– И мы целуемся так нежно и так сладко, как будто моя душа переливается в тебя и твоя в меня. И вдруг приходит царевна в золотой диадеме и в красной порфире. В руке у нее золотая лилия, на ногах у нее золотые башмаки, а на плече у нее сидит золотая змейка-скоропейка. Лицо у царевны белое, красивое, но страшное, злое, такое гордое, и глаза горят зеленым огнем. Мне сразу стало страшно. И вдруг ты отходишь к ней. И вы с нею ушли по какой-то длинной золотой дороге. А я бегу за тобою, и не догнать, запыхалась.

Шаня заплакала. Евгений, чем бы утешать Шаню, вдруг рассердился. И даже обиделся. Закричал:

– Как тебе не стыдно, Шаня, верить в сны! Ты бы хоть последила, сколько снов сбудется, и увидела бы, какой это вздор.

Шаня, плача, говорила:

– Что ж такое! Ну и пусть не всякий сон сбудется, пусть: я, может быть, Бога успею умолить или после хорошего сна нехорошее согрешу.

Евгений сердито ходил по комнате и ворчал:

– Невежество! Предрассудки! Набита глупостями и невежеством, как гранитный камень.

Эти слова рассмешили Шаню. Смеясь сквозь слезы и вытирая глаза тоненьким платочком, отороченным кружевцами и слегка надушенным убигановскою цветущею кобеею, она спросила:

– А ты что ж, никаким приметам не веришь? Ведь сны и все указания от Бога. И разве может в душе человека быть что-нибудь так, ни с того ни с чего? Вот, остаешься одна сама с собою, отделяешься от всего внешнего мира, и видишь сон, и так глубоко его переживаешь, просыпаешься взволнованная, и все это ни к чему, так, пустяки? Не может этого быть.

Злобно и насмешливо кривя губы и как-то тупо в эту минуту ненавидя Шанин голос, Евгений сказал: –Доморощенная философия!

– Да как же ты живешь, если ты только в своего Дарвина веришь? – спросила Шаня.

– У меня есть умственные и общественные интересы, – высокомерно говорил Евгений. – Я не могу унизиться до языческих суеверий.

– Умственные и общественные интересы, – повторила Шаня задумчиво.

В раздумье она покачала головою, усмехнулась и спросила:

– В чем же они состоят, эти твои интересы?

Евгений взглянул на нее, презрительно усмехнулся и отвечал:

– Ну, этого ты не поймешь!

– А я хочу понять и пойму, – упрямо сказала Шаня. – Читать по-печатному и я умею.

– Ну, этого мало, – важно сказал Евгений. – Надо поучиться.

– И поучусь, – сказала Шаня. – И Дарвин, и Кант, и Маркс, поди-ка, человеческим языком писали, а не ангельским.

Евгению было досадно, что Шаня называет такие имена. Ему казалось даже странным, что Шаня о них что-то слышала. Он наставительно сказал:

– Шанечка, тебе рано такие книги читать. Ты в грамматике не очень сильна, иногда в букве «ъ» ошибаешься.

Шаня возражала:

– Нешто в букве «ъ» дело?

– Ну все-таки, знаешь ли… И что это за слова – нешто, поди-ка! Что это за лексикон, которым ты пользуешься?

Шаня покраснела и говорила:

– Это – вздор, твоя грамотность. Вот Нагольский в букве «ъ», может быть, и не ошибается, а имени Рабле не слыхивал, думает, что это – наш современник.

– Он – не словесник, – досадливо говорил Евгений. – У него совсем другая специальность. Ты бы с ним в области физико-математических наук поговорила. Здесь он – широко образованный человек. Вообще у тебя обо всем ужасно наивные суждения.

– Да и совсем я не такая неграмотная, – обиженным тоном говорила Шаня. – Я кое-что читала и все-таки, хоть и с грехом пополам, гимназию кончила.

– То-то вот, с грехом пополам, – с презрительною гримасою сказал Евгений. – А читала ты что же? «Приключения Рокамболя»? или «Петербургские трущобы»?

Книги, которыми сам Евгений в гимназии зачитывался. Тон его слов показался Шане таким обидным, что она заплакала. Евгений с видом недоумения пожал плечьми. Не решил еще, что лучше сделать: прикрикнуть на Шаню построже или приласкать ее. Всхлипывая, Шаня говорила:

– И если хочешь знать, Женечка, я даже очень грамотна, – я тебе ни одного обидного слова не скажу. Всю эту грамматику я твердо знаю.

И тогда Евгению стало неловко. Лаская Шаню, он смущенно говорил:

– Ну, ну, Шанечка, не надо плакать!

Шаня вытерла слезы, стараясь не вздохнуть, и все-таки нечаянно вздохнула, точно всхлипнула, и сказала:

– А дело все-таки не в грамотности. А вот что думают все эти умные и ученые господа, вот что узнать надо. Ведь не о букве же «ъ»?

Глава тридцать первая

Шаня решилась хоть отчасти усвоить себе эти умственные и общественные интересы, о которых говорил ей Евгений и которыми, по-видимому, он так дорожил. Она начала серьезно заниматься своим образованием. Опять набросилась на чтение. Говорила себе: «Я непременно должна стать рядом с моим Евгением. Иначе ему со мною будет скучно. Не все же нам говорить о любви да целоваться. В жизни все должно быть вместе: и радость, и горе, и труд».

Шаня искала встреч и разговоров с учащеюся молодежью, актерами, литераторами, молодыми учеными. Ласковая, живая, щедрая, она легко находила себе друзей и приятельниц; ее ценили и за то, что она была приятна в обхождении, и за то, что у нее всегда можно было перехватить денег.

Читала Шаня в эти дни очень много и очень разные книги: романы знаменитых писателей, стихи, книги исторические, философские и научные, книги об искусстве. Помогали ей в выборе книг Манугина и приват-доценты Леснов и Лунев, с которыми познакомила ее тоже Манугина. Как на качелях, Шаня качалась между мировоззрениями материалистическими, идеалистическими и скептическими.

Когда уж очень трудно было Шане разобраться в сумятице идей и образов, она шла в одну из многочисленных крутогорских церквей и там горячо молилась. Лампады и мерцающие свечи озаряли ее душу тихим светом нездешнего утешения, а кроткий взор Христа Распятого говорил ей, что любви надлежит быть униженною и распятою и что душа, пострадавшая до конца, спасется. В этой земной области или в иных чертогах будет ликовать душа, страдающая ныне, – в дому Единого Сущего обителей много.

Уже предчувствовала Шаня, что путь любви ее – стезя тернистая. Все внимательнее присматривалась к Евгению. Все настойчивее хотела понять его.

Вот он говорит о своих умственных и общественных интересах. Но что же его интересует в особенности? И сам он, – что такое он? Что в нем от него самого, что следует принять и благословить, – и что наносного, чужого, что надо одолеть? И куда пойдет он, когда станет мужем и гражданином? Туда ли, где топает ногами, перекосив свирепое лицо, яростная барыня Варвара, или туда, где бедная швея Лиза исколола иглою пальцы золотых своих рук?

Казалось иногда Шане, что в Евгении живет двойная душа. Один Евгений – милый и любит ее. Другой, из породы Хмаровых, далек от нее. Все хмаровское в Евгении было ненавистно Шане, – его гордость, самоуважение, хвастовство, его презрительность и грубость с теми, кого он считает ниже себя, и его преувеличенная вежливость, почти подхалимство, перед сильными в его кругу людьми. И отчего же так сильно в Евгении это хмаровское?

Но любовь сделает чудо, – верила Шаня, – и преобразит его, изведет из его душевной глубины нового человека.

Вспоминая первые дни их любви в Сарыни, Шаня сравнивала тогдашнего Женю и теперешнего Евгения. Иногда удивлялась тому, что он так мало изменился, а иногда пыталась объяснить это тем, что он и тогда был выше своих сверстников.

Приходили к Шане и прежние Шаньки, – по ночам, во сне, а иногда и днем мечтались. Глупые Шаньки, беззаботные, веселее смейтесь, утешайте бедную Шаню!

Когда Евгений обижал Шаню, это было хмаровское, чужое, – и Шаня терпеливо сносила обиды. Думала, – вот проснется в хмаровской оболочке светлый Евгений, и опять Шане будет с ним хорошо. А теперь надобно потерпеть.