Зинаида Гиппиус - Том 2. Сумерки духа

• Название: Том 2. Сумерки духа
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00511-1

Во втором томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются второй сборник повестей и рассказов «Зеркала» (1898) и неизвестный роман «Сумерки духа» (1900). Эти произведения одного из зачинателей русского модерна критики отнесли к приметным явлениям литературы начала XX века. В том также включена первая книга выдающейся поэтессы – «Собрание стихов. 1889–1903».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

На первой скамейке сидела очень молоденькая девушка, тоненькая, с прозрачным и узким лицом, мелкими чертами и не то наивными, не то огорченными зеленоватыми глазами, очень светлыми. Волосы разделялись надо лбом прямым рядом, и, слегка пушистые, падали на спину двумя непомерно толстыми, красновато-золотистыми косами. Звали девушку Лиза Гейм. Рядом с ней сидела ее подруга, Серова, с некрасивым, серьезным, но очень энергичным и приятным лицом. На самой дальней скамье сидели неисправимые тупицы, именно те, которых Звягин не замечал. Они, как на подбор, были крайне непрезентабельны. Одна из них, толстая и черная, скучая смертельно, давно уже ела припасенный пеклеванник. В тишине класса, когда Звягин на секунду умолк, чтобы перевести дух, звук пережевываемой пищи раздался очень явственно. Это отрезвило профессора.

– Mesdames, вы меня простите, я увлекся… Красота этой дивной поэмы производит на меня опьяняющее действие. Я желал бы только, чтобы вы поняли, какой гармонией проникнуты все части произведения. И эти слова русалок:

Поздно. Волны охладели,
 Петухи давно пропели…

Звягин декламировал не очень хорошо, но с чувством, голосом, который падал к концу.

Лиза Гейм робко поднялась с места.

– Вы хотите что-нибудь спросить? – ласково сказал Звягин. – Садитесь, дитя мое. Что такое?

– Я думала… – начала Лиза Гейм, садясь и очень смущаясь. – Я думала, что вот… во всей поэме нет описания наружности дочери мельника… а потом русалки. И я не могу ее вообразить… И мне хотелось знать, как вы ее себе представляете…

Гейм окончательно сконфузилась и замолкла.

– По-моему, у нее длинные черные волосы, бледное лицо и тонкие губы, – весело сказала бойкая Рышкова, блеснув карими глазками. Она была прехорошенькая, и вздернутый носик придавал веселье розовому личику.

– Нет, – произнес Звягин, опять тихим, как бы вдумчивым голосом. – Постойте, я, кажется, ее вижу. – Он опять положил голову на руку и даже на минуту прикрыл глаза. – Она… она должна быть блондинка. Волосы очень густые, очень длинные… С золотыми искрами. Лицо бледное, бескровное… Большие прозрачные глаза цвета воды… или стекла… зеленые…

– Батюшка, совсем наша Лиза! – воскликнула неугомонная Рышкова.

– Действительно, госпожа Гейм слегка напоминает… в моем представлении…

Бедная Гейм покраснела до самых корней своих мягких волос, на глазах у нее выступили слезы. Звягин хотел сказать что-то ободрительное – Гейм будила в нем томную нежность, – но не успел, в коридоре раздался пронзительный и долгий звонок.

Девушки немедленно вскочили с мест и окружили кафедру одноцветной толпой. Все они были одеты одинаково, в синие платья с черными передниками.

– Лев Львович, Лев Львович, – кричали они, без церемонии теснясь к столу. Звонок сразу развязал языки. – Лев Львович, сегодня последний урок! Сколько времени не увидимся! Желаем вам всего хорошего, всего хорошего на Новый год! А что делать на Рождество? Прежнее приготовить? А тема для сочинения записана?

– Позвольте, позвольте, mesdames, – ласково отбивался Звягин. Ему невольно льстила его популярность. – Я не могу ответить всем сразу. Позвольте…

Он смотрел на них сверху вниз, потому что стоял на возвышении. Молодые, оживленные лица были обращены к нему. На некоторых он успел заметить смущение и тайную печаль. Звягин чувствовал себя так отрадно среди этой девической толпы, где, он знал наверное, всякое слово его будет хорошо, где он наверное скажет удачно и красиво, где все в нем принималось и он не рисковал быть судимым. Кроме того, ему были не чужды здесь сентиментальные мечты о каком-то неопределенном, новом, молодом счастье… Именно молодой воздух и любил Звягин.

Сквозь толпу пробралась Сонечка, тоже в синем платьице, со своим детски-вызывающим видом и наивными, нескромными глазками. Она подала Звягину руку и произнесла:

– Прощайте, Лев Львович. Мы уж вряд ли увидимся. Я после Рождества уеду в Варшаву. Только это еще не решено…

И она с таинственным видом улыбнулась, покраснев. Звягин не был пристрастен к Сонечке, несмотря на ее миловидность. Она поступила в класс для него, от скуки, – но развлеченья не нашла, ничего не делала, не понимала, зевала и успела влюбиться в армейского офицера, за которого стала собираться замуж.

– В Варшаву? – переспросил Звягин. – Доброго пути. А если не уедете, то будете продолжать курсы?

– О, да… Конечно…

– Что поделывает Валентина Сергеевна? – вдруг спросил Звягин.

Он никак не ожидал, что спросит. Вопрос вышел сам собою.

– Ах, она такая дуся! Ничего, она здорова. На Рождество она уезжает в Москву. Вообразите, на все Рождество!

– Лев Львович! – раздался вдруг тихий и серьезный голос Серовой. – Так мне разобрать эту статью Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот»?

Звягин остановился – он уже шел к выходу и был на полпути – и заговорил с Серовой. К ней он относился всегда очень внимательно, а порою, когда она просила особенно настойчиво объяснить ей что-нибудь, – даже внутренне смущался перед слишком серьезным взором ее испытующих глаз, как будто должен был в чем-то обмануть эту ожидающую его слов умную девушку.

– Лев Львович, – кричали барышни побойчее, – можно к вам зайти на квартиру с работой? И вы обещали нам книги.

– Mesdames, я буду очень, очень рад, прошу всех, по-студенчески… Но… я на праздниках думаю уехать в Москву.

Когда он решил ехать в Москву, он хорошенько не помнил. Но ему казалось, что давно решил.

В коридоре, у самых дверей, его настигла Лиза Гейм.

– До свиданья, Лев Львович, – сказала она и робко, и горячо, и вдруг взглянула на него с таким откровенным, трогательным и взволнованным обожанием, что волнение невольно передалось Звягину.

Он хотел молча протянуть ей руку, но она, уже почувствовав, что выдала какую-то тайну, метнулась в сторону и скрылась в темноте коридора.

Но Звягин еще видел перед собой светлые глаза, похожие на речную воду, и пошел прочь медленно, в глубокой задумчивости.

Веселая Рышкова с несколькими барышнями проводили его до самой передней. Они что-то болтали и он отвечал, но о том, что говорил – думал мало.

Выйдя на улицу, он забыл о Лизе и о веселом шуме молодых голосов, который так пленял его. Надо было торопиться домой.

Звягин жил там же, в той же квартире на Николаевской, и так же комнаты его благоухали плитой. Немного менее, впрочем, потому что Юлия Никифоровна переменила небрежную прислугу и чаще прежнего отворяла форточки. Сама Юлия Никифоровна скромно поместилась в боковой комнате, оставив неприкосновенными и кабинет Льва Львовича, и маленькую спальню.

Звягин вернулся угрюмый, сильно дернул звонок, молча сбросил шубу на руки толстой кухарки и прошел к себе. Лампа под зеленым абажуром тускло горела у него на столе и уже чадила. Гробовая тишина была в квартире.

Звягин подошел к дверям коридора и во весь голос крикнул:

– Аксинья, барыня дома?

Аксинья отвечала едва слышно, отдаленно, заглушенно:

– Дома… дома…

Звягин постоял немного в раздумье, потом вернулся в кабинет, не зайдя в боковую комнату. Юлия Никифоровна всегда сидела так, безмолвная, неслышная, точно мышь в норе, занималась чем-то, переводила, копалась в книгах.

Звягин сел в кресло и закрыл глаза. Прошло десять минут, четверть часа, пробило в столовой, рядом с кабинетом, пять.

Чад из кухни стал нестерпимее. Явилась толстая Аксинья и объявила, что суп подан.

Звягин услышал скрип двери, осторожный, робкий: Юлия Никифоровна пробралась в столовую.

Через минуту и Звягин пошел туда же.

Небольшая висячая лампа, плохо вытертая, потому что так и блестела от керосина, кидала невеселый, беловатый свет на скатерть, не совсем свежую. Стол казался пустынным и неаппетитным. И пар из миски поднимался невкусный.

Юлия Никифоровна была в стареньком капоте рыжеватого цвета со знакомыми Звягину двумя чернильными пятнами на левом рукаве. Волосы она зачесала небрежно, в крошечный шиньон на затылке. Она еще больше похудела и прежнее довольное выражение навсегда покинуло черты ее лица. Теперь она вечно была озабочена, тревожна и робка, но бесконечная доброта и преданность карих глаз красили ее, делали все лицо милым и значительным.

Звягин этого не видел. Он давно перестал смотреть на Юлию Никифоровну. Странное дело! Женившись на ней, он вдруг потерял свою к ней дружбу. Прежде он изливался перед ней, жаловался ей, – теперь угрюмо молчал, когда ему было плохо, и не имел никакой охоты что-либо ей поверять. Он бежал от одиночества и с Юлией Никифоровной нашел нежданно и независимо от нее полное и совершенное одиночество. Она не смела заговаривать с ним, и чем больше он молчал, тем робче она становилась. И для него она постепенно превратилась в домашнюю, привычную вещь, почти столь же молчаливую и ненужную, как буфет, зеркало, конторка, ширмы… Обед длился в глубоком молчании.