Владимир Десятерик - Павленков

• Название: Павленков
• Автор: Владимир Десятерик
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-92898-8

Автор книги, не один десяток лет сам посвятивший издательскому делу, рассказывает об известном русском издателе, родоначальнике биографической серии «Жизнь замечательных людей» — Флорентии Федоровиче Павленкове, всю свою жизнь занимавшемся просвещением и образованием родного народа, а накопленным капиталом и львиной долей средств от распродажи изданий распорядившемся самым благородным образом — он завещал их на организацию двух тысяч народных читален и библиотек в отдаленных российских деревнях.

Жизнеописание, созданное на основе многочисленных мемуарных и эпистолярных источников, дает возможность читателю самому увидеть, сколько сил, времени и кропотливой работы требовалось затратить издателю, чтобы его книга увидела свет и пришла к читателю.

---

Отдельные статьи такого рода, подготовленные по заказу Павленкова, стали настоящим явлением в литературной и общественно-политической мысли. К примеру, Г. В. Плеханов, ссылаясь на статью Н. К. Михайловского «Прудон и Белинский», считал нужным добавить очень существенное для ее характеристики: «…которою г. Павленков украсил свое издание сочинений Белинского».

Наряду со статьями-предисловиями и послесловиями издатель помещал иллюстрации, портреты авторов. Для собрания сочинений М. Ю. Лермонтова он заимствует иллюстрации, публиковавшиеся в журнале «Нива» в 1879–1883 годах. Это — и фотографии дома Лермонтова в Пятигорске, дома, где он родился, гробницы поэта в селе Тарханы, и репродукции работ, к примеру, М. А. Зичи «Побежденный демон», «Княжна Мери» и рисунки к отдельным произведениям — Бэла, Воздушный корабль, Горные вершины, Беглец, купец Калашников, Три пальмы и др.

По возвращении из сибирской ссылки Павленков всю свою энергию направил на завоевание все новых и новых читательских кругов. Будучи стойким и убежденным борцом за претворение в жизнь идеалов 60-х годов, он вынужден был жить и трудиться в новую эпоху, среди других веяний в общественно-политической жизни страны. Очень точно выразит позднее сходство и отличие этих двух поколений — шестидесятых и последующих годов — К. А. Тимирязев. «Моисей, умирающий, простирая руки к обетованной земле, куда ему не привелось войти, — трогательно-поэтический образ, но, конечно, не менее трогательные были образы тех безвестных, не завещавших истории своих имен, молодых евреев, которые и родились и умерли в пустыне, не увидав обетованной земли, но не изменили своим заветам, не поклонились золотому тельцу, — писал Тимирязев. — В такой символической форме нередко представляются моему воображению, с одной стороны, типические фигуры старых шестидесятников, а с другой, — молодых представителей других десятилетий, сошедших в могилу, не оставив видимых следов своей преданной, самоотверженной деятельности. С типическим образом старого шестидесятника неразрывно связано представление о каком-то устойчивом оптимизме, неискоренимой уверенности в лучшее будущее. Чувство это, конечно, не брало начало в каком-нибудь благодушном равнодушии к настоящему; напротив, сочетаясь с горячим протестом против него, оно питалось живым воспоминанием о прошлом, воспоминанием об освобождении из плена египетского. Кто видел один восход солнца, того не уверишь даже темной ночью, что оно закатилось навсегда. На этой индукции: восходило, — значит, взойдет, держится вся нравственная опора жизни. Не то было с молодым поколением; как и отцам, ему сорок лет пришлось бродить по пустыне, как и отцам, не привелось ему вступить в обетованную землю, но сверх того у него не было позади, как у отцов, бодрящего, живого воспоминания о поражении фараона, и тем большее напряжение нравственных сил требовалось ему для беззаветного служения своему народу».

От наблюдательного взора Павленкова не ускользало это разящее противоречие. И он, как истый шестидесятник, делает все, что в его силах, чтобы передать новым поколениям те идеалы, которыми он сам и его товарищи вдохновлялись в юности. Оттого он издает сочинения В. Г. Белинского, Н. В. Шелгунова, борется за выпуск в России произведений А. И. Герцена.

Переписка Павленкова позволяет восстановить историю издания сочинений близкого ему по взглядам и мировоззрению человека — Николая Васильевича Шелгунова. Инициатором выпуска в павленковском издательстве страстных публицистических работ этого шестидесятника был все тот же Г. И. Успенский. Однако из-за болезни скорее всего он не сумел обговорить с издателем все вопросы. Поэтому Н. В. Шелгунов обращается с просьбой к Н. К. Михайловскому взять на себя эти хлопоты. 11 февраля 1890 года Михайловский пишет Павленкову: «Многоуважаемый Флорентий Федорович! Я получил от Шелгунова письмо, из которого позволяю себе сделать следующую выписку для Вас: “Глеб Иванович предложил мне переговорить с Павленковым об издании моих прежних статей. То же самое предлагал мне летом Ярошенко. Я был сначала против. Кому и для чего нужны мои статьи? Но потом взяли верх личные соображения. В моих статьях, конечно, нет ничего руководящего, но в них есть кое-какие знания и мысли, подготавливающие к руководящим мыслям. А такого читателя у нас много. Значит, издание может найти покупателей. Не знаю, переговорил ли Глеб Иванович с Павленковым. Да еще и когда? Если тебе случается с Павленковым встречаться — брось ты ему эту мысль и позондируй”. Как видите, я предпочитаю не бросать мысль и зондировать, а полностью сообщать Вам предположение глубоко мною уважаемого и глубоко несчастного старика. Позвольте надеяться, что Вы сообщите мне свои на этот счет мысли с такою же откровенностью».

Не получив тут же ответа на свое письмо, Михайловский дважды навещает издателя на его квартире, но тоже безуспешно. Тогда оставляет такую записку: «Я два раза был у Вас и не заставал, хотя второй раз был в Ваши приемные часы. Мне необходимо Вас видеть по делу об издании Шелгунова… Не найдете ли возможным назначить время, когда я Вас наверное застану».

Несомненно, такое время нашлось. Предложение Павленкову пришлось по душе, ибо он тут же принимается за работу. Из письма Н. В. Шелгунова Ф. Ф. Павленкову, отправленного из Пятигорска 31 мая 1890 года, известно, что первый том сочинений им уже выслан в адрес издателя, а второй он также рассчитывает направить к оговоренному сроку. Поскольку автора одолевают сомнения и страхи, будут ли интересны его статьи новому читателю, он просит издателя редактировать, а все то, что найдет неудобным, сокращать.

Обращаясь к проблеме рекламы своих сочинений, Н. В. Шелгунов пишет: «Не знаю, в каком виде Вы пустите объявления? Сказать только “Сочинения Н. Шелгунова” — едва ли понятно для читателя. Подробное оглавление выяснило бы дело каждому; но ведь это дорого?»

И еще одно беспокоит писателя, о чем он и делится с Павленковым. «Статьи очень концентрированные, как в отдельности каждая, — так в общей совокупности, — пишет он. — Как отнесется цензура? Я запуган цензурой московской. В майской книжке “Русской мысли” опять не явился мой очерк. А что и, кроме того, они вычеркивают из каждого очерка! Если такая цензура и в Петербурге, то уже и не знаю, чего ожидать. Вообще у меня много и неуверенности, и сомнений, и страхов».

Причины для волнения, конечно, были. К тому же писатель был уже серьезно болен, и это сказывалось на его настроении. Его раздражали даже советы издателя, хотя они были продиктованы исключительно одним — заботой о качестве издания. Так, возникла даже конфликтная ситуация между Павленковым и Шелгуновым относительно статьи «Податной вопрос». Не соглашаясь с замечаниями Павленкова по поводу того, что приведенные статистические данные отражают прошедшие времена, Николай Васильевич решает обратиться к Н. К. Михайловскому как к арбитру в их споре.

Вот что писал Павленкову Михайловский: «Был у меня Шелгунов и, между прочим, давал читать свой “Податной вопрос”. Ему так хочется видеть эту статью в составе сочинений, и так он постарел и ослабел, что, по-моему, право, жестоко отказывать ему в этом удовольствии. Притом же идея статьи не устарела, устарели цифры, которые он ведь сильно сократил, целыми и многими страницами. И все это может быть оговорено в предисловии или специальном примечании к статье. Я бы на Вашем месте исполнил его желание…

Сейчас получил Ваше письмо, Шелгунов говорил мне об арбитраже, но я не принимал этого серьезно, в буквальном смысле. Иначе бы я уклонился с первого слова. Присутствие или отсутствие одной статьи в три листа в двухтомном пятидесятилистном издании не представляется мне настолько важным, чтобы стоило из-за этого вести форменные пререкания. С моей точки зрения решающим моментом является в этом случае желание Шелгунова, а так как это мотив чисто сентиментальный, то и выставляю его отнюдь не в качестве арбитра. Извещу об этом и Шелгунова, конечно, без упоминания об его старости и слабости».

Однако эти разногласия не идут ни в какое сравнение с теми испытаниями, которые предстояло выдержать издателю в цензурном комитете. Чтобы спасти собрание сочинений старейшего шестидесятника, Павленкову приходилось идти на уступки. 22 декабря 1890 года он давал собственноручную расписку следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, согласен в изданном мною 2-м томе сочинений Н. В. Шелгунова сделать указанные мне петербургским цензурным комитетом исключения».

О чем же идет речь? Что показалось неприемлемым цензуре на указанных ста с лишним страницах? Даже из приложенного к сочинениям биографического очерка Н. К. Михайловского был выброшен целый ряд строк и абзацев. Но больше всего досталось, конечно, «Воспоминаниям» Н. В. Шелгунова. Цензор В. Ведров, рассматривавший данное издание, 5 декабря 1890 года представил свой доклад заседанию цензурного комитета. Уже на нескольких цитатах он желал доказать общий дух «Воспоминаний» и внес предложения по многочисленным вырезкам из них. Естественно, что были изъяты воспоминания о М. Л. Михайлове, как общественном деятеле, которого обвинили в сочинении прокламации «К молодому поколению» и сослали в Сибирь. Цензор скрупулезно отметил все страницы, где речь шла о революционном движении и где пестрели запретные имена. «Сам автор, — язвительно отмечал цензор, — не устыдился представить свою жизнь, как агитатора по идее». «Оставляя в стороне политико-экономические увлечения автора, — делал вывод В. Ведров, — мы должны остановиться на его воспоминаниях, касающихся нашего Отечества, его недавних революционных стремлений, которые только взволновали поверхность и не довели ни до чего: Россия пребывает в сумерках мысли и до сего момента (стр. 620). Все это “прокламационное время” так эффектно описано у него подробно со всеми героями и их “резкими выходками”».