Андре Бринк - Перекличка

• Название: Перекличка
• Автор: Андре Бринк
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

В новом романе известный южноафриканский писатель обратился к истории своей страны в один из переломных моментов ее развития.

Бринк описывает восстание рабов на одной из бурских ферм в период, непосредственно предшествующий отмене в 1834 году рабства в принадлежавшей англичанам Капской колонии. Автор не только прослеживает истоки современных порядков в Южной Африке, но и ставит серьезные нравственные проблемы, злободневные и для сегодняшнего дня его родины.

---

— Ну, тогда ступай. И принеси мне лохань на обратном пути. Скоро утро.

Она вышла. Меня охватило странное чувство: впервые за все время я увидела в ней не просто служанку, которая работала в доме долгие годы, а женщину. Ее беспокойство, несомненно, было вызвано отсутствием Галанта. Я почти что завидовала ей: если бы я могла вот так же беспокоиться о Николасе. И тут я поневоле взглянула на все по-новому. Рабы доставляют немало хлопот, вечно путаясь под ногами вроде домашних животных, и все же где-то в них, похоже, таятся человеческие чувства.

Если бы только она могла сдерживать свою низменную Натуру в присутствии моего мужа. Тогда бы тут не лежал завернутый в лохмотья ребенок, заставляющий всех нас краснеть от стыда. Но ими всегда движет животная хитрость, подсказывающая им, как воспользоваться мужской слабостью.

Я снова вспомнила свой сон. Слава богу, Памела разбудила меня прежде, чем он успел завершиться так, как он всегда заканчивался, однако и того, что было, оказалось довольно, чтобы я почувствовала себя плохо. Сколько раз он посещал меня за мою жизнь, бесконечные варианты одного и того же кошмара! Я одна то в вельде, то в доме или сарае или еще где-нибудь, и затем вдруг оказывается, что рядом еще кто-то. Я никогда не вижу его лица, знаю только, что он черный. Я пытаюсь прогнать его прочь, но всякий раз не могу выдавить из себя ни звука. Когда он приближается, у меня перехватывает дыхание. Я пытаюсь закричать, хотя понимаю, что меня никто не услышит. В следующий миг он уже сдирает с меня одежду и кидает меня на землю, чтобы совершить надо мной нечто невыразимо ужасное. «Пожалуйста, убей меня, — умоляю я его. — Ради бога, убей, уж лучше умереть». Но он не убивает. И самое ужасное происходит.

Всякий раз, пробуждаясь от этого сна и чувствуя себя более испачканной, чем если бы вывалялась в тине или в иле, я сразу вставала, чтобы помыться, вымыть все тело, отскрести с себя эту грязь, но мне никогда не удавалось полностью очиститься от мерзости моих воспоминаний. И обычно проходило несколько дней, прежде чем я чувствовала, что снова могу посмотреть в глаза Николасу и всему свету.

То же самое было сегодня ночью, но Памела, разбудив меня, предотвратила самое худшее. И заставила меня задуматься. На рассвете, после того, как я вымылась в лохани, и задолго до того, как ферма ожила, я пошла к домику, приготовленному для учителя и его жены, и уселась в той части, которую мы отгородили шкафом, сделав школьную комнату для Хелены. Я держала на коленях Библию, но не читала ее. Просто долго перелистывала страницы, а потом оставила книгу открытой на коленях. И это помогло мне немного успокоиться.

Может быть, этот сон был карой господней, ниспосланной свыше, чтобы побудить меня задуматься о той злобе, которую я испытывала к Николасу. Господь даровал нам трех дочерей, и конечно же, в его воле лишить нас сыновей. А если я буду и впредь выражать недовольство этим, то не ввергну ли я Николаса в еще более тяжкий грех? В будущем мне нужно выказывать больше смирения.

Во время его отсутствия, как, например, в октябре, когда он уезжал в Кейптаун, я обычно чувствовала себя спокойней, лучше владела собой (если не считать этого сна): я за все отвечала сама, и все в доме и на ферме делалось согласно моим желаниям и указаниям. Не надо было ни на кого оглядываться. Но сейчас, в это раннее воскресное утро, я была вынуждена признаться себе, что тоже чувствую себя одиноко. Может быть, это в порядке вещей: господь сотворил человека прямостоящим, чтобы ему было нелегко коснуться кого-то рядом с собой, одиночество — это просто условие нашего существования. И все же приятно ощущать рядом присутствие другого человека.

Благодаря беспокойству рабыни, которая не могла заснуть из-за плотской тоски по мужчине и которая спасла меня от самого страшного мига в моем сне, я сумела понять нечто в сути моих собственных потребностей.

Дети выбежали из дома, огласив двор своими громкими криками. Я взяла Библию и направилась к двери, чтобы во имя господне принять на себя ответственность за день грядущий.

Ферлее

С самого начала Марта была против возвращения в глубь страны. Жизнь гораздо спокойнее, приятнее и веселее в Кейпе, знакомом ей с детства, говорила она. И кроме того, там все ее родственники. Но именно близкое соседство с ними и побудило меня принять окончательное решение. С того дня, как мы поженились — шаг, на Который было нелегко решиться тому, кто прожил в одиночестве сорок лет, — ее семейство не оставляло нас в покое, давая советы и наставления, а с рождением ребенка все стало и того хуже. Этим и объяснялось мое весьма торопливое согласие на предложение Ван дер Мерве наняться учителем к нему на ферму.

Почти всю дорогу от Кейптауна Марта плакала, чем тревожила и ребенка. К счастью, когда мы добрались до фермы Йостенса, дела пошли чуть лучше: он по крайней мере был ее дальним родственником, а его жена знала средство, как успокоить желудочные колики ребенка. В течение двух недель, которые мы провели там, Марта немного примирилась со своей судьбой, но, когда в воскресенье мы поехали дальше в повозке Ван дер Мерве, она по-прежнему не разговаривала со мной. Она уже не плакала, но держалась довольно замкнуто. Только один раз, очень тихо, чтобы никто не услышал, она прошипела мне в ухо:

— Ян, я никогда не прощу тебе, что ты так поступил со мной.

— Потерпи немного, Марта, — взмолился я. — Как только у нас будет свой дом, ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше.

— Что бы ни произошло, ответственность за это будет лежать на тебе.

— Само собой разумеется.

Может быть, мой ответ и прозвучал несколько язвительно, но мои нервы тоже были уже на пределе.

И Ван дер Мерве, и маленький старичок, приехавший с ним, дорогой все больше молчали, так что мне пришлось приложить усилия, чтобы поддерживать беседу: я рассказал им о том, что повидал в восточных районах — что было, безусловно, достаточно интересно, чтобы расшевелить любого, — и обо всем, что пережил, работая учителем и переезжая с места на место. Ради их же блага я хотел, чтобы они поскорее поняли, что поступили правильно, остановив свой выбор на мне. Их дети будут в надежных руках, строгих, но заслуживающих доверия. Жаль только, что это девочки: обучение женщин — пустая трата времени. Что дали Марте гувернантки и учеба в школе? Все это, безусловно, ничуть не помогло ей в ведении домашнего хозяйства. Она даже не умела кормить ребенка, и нам пришлось подыскать рабыню; к счастью, Ван дер Мерве сказал, что у него на ферме тоже найдется кормилица. Во всяком случае, если я добьюсь каких-то успехов с детьми Ван дер Мерве, может быть, его соседи захотят посылать ко мне своих сыновей. Пусть это и было, для меня в некоторой степени шагом вниз, но после целого года в окружении родственников Марты — сколь бы благими ни были их намерения — я по крайней мере совершил поступок, восстановивший мою независимость.

Время от времени Ван дер Мерве высказывал какое-нибудь замечание. Чаще всего оно не имело никакого отношения к тому, что я рассказывал, словно он вообще меня не слушал, но я был достаточно осторожен и соглашался со всем, что он говорил, хотя он и придерживался довольно странных взглядов, особенно о рабстве. Да, весьма необразованный человек, но я предпочитал не противоречить ему на столь ранней стадии нашего знакомства: он был моим работодателем и мне нужно было ему понравиться, хотя бы ради Марты. Впоследствии еще представится более чем достаточно возможностей мягко просветить его. Я уже не без удовольствия предвкушал это.

— Пожалуйста, не волнуйся, — повторил я Марте, когда мы в воскресенье отъезжали с фермы дю Плесси, в надежде своим тоном убедить ее, что я совершенно в себе уверен. — Мы начинаем новую жизнь. Постарайся думать об этом как об увлекательном приключении. Верно, мистер Дальре?

Но маленький старичок в ответ лишь уставился на меня с безмолвным удивлением.

Баренд

В то воскресенье Эстер была снова просто невыносима. Одно из тех ее ужасных настроений, которые обрушиваются на нее без всякой разумной на то причины, это даже не связано с ее женскими недомоганиями. Мы начали ругаться, едва проснулись, а когда я предложил съездить в Хауд-ден-Бек, чтобы познакомиться с учителем, за которым поехал Николас, она наотрез отказалась.

— Но сегодня же воскресенье, — сказал я. — Самое время повидать родственников.

— Это твои родственники, а не мои.

— Чего тебе не хватает, так это хорошей порки.

— Ну, если это доставит тебе удовольствие…

— Ты сегодня упряма, как кобыла во время течки.

— А ты, верно, воображаешь себя хорошим жеребцом? — отпарировала она с привычной злобной ухмылкой.

Жестокий удар после прошедшей ночи. И черт побери, я в этом не виноват. Она сама затеяла ссору, прекрасно понимая, чем это закончится. Впрочем, наша короткая утренняя перепалка несколько прояснила для меня причину ее дурного настроения. Все и в самом деле началось с кобылицы, красивой лошади, которая забрела на ферму в субботу после полудня, — дикое создание, которого никто тут прежде не видел. Абелю наконец удалось загнать ее в угол и взнуздать, но только после отчаянной борьбы и не раньше чем она дважды сбросила его (Клаас чуть не помер со смеху, наблюдая за происходящим, и мне пришлось слегка хлестнуть его бичом, чтобы он прекратил заниматься ерундой и помог Абелю усмирить лошадь), а когда он все-таки привел ее во двор, из конюшни вырвался мой жеребец. Нам пришлось спасаться бегством, потому что обе лошади принялись скакать, сбивая все на своем пути, перемахнули через забор огорода, разбили в щепки деревянную пристройку к сараю и проделали большую дыру в айвовой изгороди, пока наконец жеребец не загнал ее в угол между воротами и конюшней. Еще довольно долго они вставали на дыбы, кусали и лягали друг друга, но потом кобылица уступила, и жеребец покрыл ее. Обернувшись, я заметил Эстер, которая стояла возле задней двери, наклонясь вперед и опираясь о дверной косяк — кулаки сжаты, свисающие пряди волос мокры от пота, губы полуоткрыты. Увидев меня, она тотчас отвернулась и исчезла в доме. Ни один из нас не заговорил об этом. Но когда мы вечером погасили свет в спальне — тяжелый запах керосина еще висел в душном воздухе, — она начала выкобениваться как сучка, и мне пришлось усмирить ее силой. Она, должно быть, была взвинчена историей с лошадьми, и это настроение не оставляло ее и в воскресенье.