Вера Крыжановская - Светочи Чехии

• Название: Светочи Чехии
• Автор: Вера Крыжановская
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 978-5-906-13770-8

Власть, нарушающая заповеди Бога, не может быть Им признана.

Европа, средневековье, начало XV века. Рыцари и знать Богемии и Моравии, восстали против папства и германского засилья в Чехии. Терпение лопнуло после сожжения заживо в 1415 году священника Яна Гуса и Иеронима Пражского, народных любимцев Праги и истинных рыцарей христианской веры.

Захватывающая книга Веры Крыжановской насыщена многими интересными подробностями эпохи, не зря ведь говорят, что все романы Крыжановская писала в состоянии транса, под диктовку душ, живших во времена героев ее исторических хроник. Не поэтому ли историки отмечали удивительную правдивость в книгах автора, никогда не изучавшего историю? Еще Российская Императорская академия наук высоко оценила роман «Светочи Чехии», отметив его почетным отзывом. В наши дни проза Веры Крыжановской актуальна как никогда ранее, ведь многое в истории Европы и России нам предстоит пересмотреть заново…

---

После пира, королевская чета со свитой отбыла во дворец; но остальное общество продолжало пировать, к великому неудовольствию Ружены, чувствовавшей настоятельную потребность в уединении и отдыхе. Бледная и задумчивая, она почти не принимала участие в застольной беседе. Наоборот, Вок был в чудном расположении духа: всеобщее восхищение Руженой и бесчисленные поздравления льстили его самолюбию.

Один Иероним еще ничего не сказал ему, а от него-то, — Соломона по части женской красоты, — ему особенно и хотелось услышать приветственное слово. По отъезде короля, он отправился разыскивать своего приятеля и нашел его оживленно разговаривающим с Гусом в отдаленной комнате.

Предмет их беседы оказался столь животрепещущим, что граф тотчас же и сам втянулся в разговор. Дело шло о новом и громадном скандале, готовившемся в университете. Через несколько дней предстояли выборы нового ректора и декана факультета искусств; три немецкие народности собирались произвести эти выборы по прежнему способу, чему решились помешать чехи, на основании права, предоставленного им декретом 18 января. Таким образом, нужно было обсудить те необходимые меры, которые следовало предпринять, чтобы положить конец наглому упрямству немцев.

Вдруг Иероним остановился и, похлопав по плечу Вальдштейна, улыбаясь, сказал:

— Ай! Да я тебя еще и не поздравил! Ты — истинный избранник богов.

— В чем? — осведомился Вок.

— И он еще спрашивает, лицемер этакий! Да пойми же ты, счастливейший из смертных, что самая смелая мечта поэта не могла бы создать существа, более идеально прекрасного, чем твоя молодая жена!

— Правда, Ружена очень мила, — заметил граф, смеясь, — но красота ее чересчур уж небесная и сравнение с женщинами… более земными, может быть, ей опасно. По этому поводу, Иероним, я обращаю твое внимание на одно маленькое чудо творения. Эта девочка, — черт ее знает, жидовка она, или цыганка, — прибыла с бродячими фиглярами в гостиницу Черного Коня плясать и гадать. Своим свежим упругим телом, смуглой кожей, черной гривой и огненными глазами она хоть святого с ума сведет.

— Фу, Вок! Как можно сравнивать, даже в шутку, благородную Ружену с уличной плясуньей, — брезгливо сказал Иероним.

Лицо Гуса нахмурилось.

— Да! Не стыдно ли тебе, пан граф, твоих легкомысленных слов, — строго сказал он. — Бог даровал тебе в подруги существо чистое и прекрасное, а ты, едва отошел от алтаря, как уж мечтаешь изменить ей с какой-то тварью, А еще христианин!

Вок был смущен и покраснел; но уважение и почтение, внушаемые ему доблестным проповедником, все-таки были столь глубоки, что он и не подумал возражать на суровое наставление, а только заметил, неловко улыбаясь:

— Вы, аскеты, поистине нетерпимы, мистр Ян! Ведь я же еще не изменил Ружене! Во-первых, потому, что не имел на это времени; а во-вторых, я перед алтарем не давал клятвы ослепнуть и не смотреть на других женщин, а любоваться только собственной женой! В таком случае, я должен был бы перерезать горло Иерониму, потому что он находит мою жену красивой и даже высказал мне это. Право, милый мистр, вы уж слишком суровы! По-вашему выходит, что мне следовало бы окриветь, как сказано в писании: „если глаз твой соблазняет тебя, то вырви его”.

— Ну, я не боюсь, чтобы ты последовал этому евангельскому совету, — заметил Гус, качая головой.

— Что верно, то верно! Я очень дорожу своей наружностью. Да и Ружена, хоть она и очень добродетельна, но предпочтет меня, бьюсь об заклад, таким, как я теперь, чем кривым, даже если бы я выколол себе глаз только для того, чтобы остаться ей верным.

Иероним рассмеялся, улыбнулся и Гус, а затем встал и начал прощаться.

— Как, отец Ян, вы уже уходите? — с сожалением спросил молодой хозяин.

— Да, мне еще нужно заняться проповедью. Вам останется тут Иероним, такой же грешник, как и ты: он тоже не станет по пустякам выкалывать себе глаза.

— О, нет! Я предпочитаю колоть другим, — ответил тот, смеясь.

Иероним и Вок вернулись в залу и вмешались в окружившую их нарядную и веселую толпу гостей.

Еще раз заходили кубки и снова выпили за здоровье героев сегодняшнего дня. Затем, под звуки флейт и пение, с пажами впереди, усыпавшими путь цветами, молодые были торжественно отведены в опочивальню.

Часть II

(Иезекииль, 37)

„Пророк, восстань! Пусть все живет,

Пусть очи видят, сердце бьется,

Пусть жизнью жизни дух дохнет

И над пустыней пронесется”…

Н. Соколов.

Глава 1

Первое время замужества для Ружены промелькнуло, как в тумане, среди празднеств, даваемых в честь новобрачных, и среди политических волнений, охвативших население Праги.

Вопрос о голосах в университете сделался жгучим и достиг своей кульминационной точки при избрании ректора и декана факультета искусств. Со свойственным немцам упорством, дерзко поддерживали они старый порядок; чехи воспротивились неправому голосованию и восторжествовали.

Выборы были отменены, а Бальтенгаген, равно, как и Варентраппе, сохраняли пока свое бывшее положение лишь фактически.[44]

Дело не дошло до рукопашного боя, только в виду строгого наказа Вацлава: но отношения между враждующими сторонами были крайне натянуты.

Среди тех, кто с особым болезненным чувством следил за ходом этой борьбы, была Марга. Несмотря на все старания, ей не удалось повидаться с матерью, до такой степени профессор строго следил за своей невесткой; однако, при посредстве их старой, преданной служанки, Марга все-таки получила от нее послание, в котором Луиза Гюбнер, посылая свое благословение дочери, оповещала, что у них все уже готово к отъезду, хотя она еще не знает, куда именно они отправятся по выезде из Праги.

Марга очень подружилась с Руженой и делилась с нею своей печалью, по поводу предстоящей разлуки с матерью, может быть, навсегда, разлуки без прощания.

Буря, давно уже чувствовавшаяся в воздухе, разразилась 7 мая 1409 г.

Чтобы положить конец университетскому беспорядку, Вацлав собственною властью назначил ректором своего секретаря Зденка Лобоуна, а деканом Симона Тишпова, и поручил Николаю Лобковицу привести в исполнение свое повеление.[45]

Лобковиц, большой друг Вальдштейна, ужиная у них в тот же день, вечером, весело рассказывал результаты возложенного на него поручения.

— По приказанию короля, я созвал мистров всех четырех народностей в Каролине, и затем явился сам, в сопровождении советников Старого места (города); а чтобы держать буянов в порядке, взял с собой значительный отряд стражи. Когда я предложил немцам подчиниться воле государя, они отказались наотрез: какова же была их ярость, когда я, в ответ на это, отобрал у Бальтенгагена ректорскую печать и матрикулы университета, ключи от казны и библиотеки, а обязанности ректора и декана возложил на Зденка Симона. Я думал, что они тут же передохнут со злости; но немцы ведь толстокожи и ограничились лишь тем, что удалились с криками, проклятьями и ругательствами, — со смехом закончил Лобковиц.

— Любопытно, что они теперь станут делать. Противиться долее немцы не могут, а я не верю, чтобы они сдержали клятву, и ушли из города, — заметил старый Вальдштейн.

Что решение немцев было серьезно, доказал уже следующий день. Во всем городе они с лихорадочной поспешностью стали готовиться к уходу.

Марга не отходила от окна у Змирзликов, с тоской следя за укладкой, которая шла во дворе ее дяди, под наблюдением самого Гюбнера.

На телеги наваливали тюки и ящики, уносили проданную мебель, и звонкий, пронзительный голос профессора был слышен даже на улице. Злость, написанная на его тощем, пожелтевшем лице, приводила в трепет бедную Маргу, даже на таком значительном расстоянии.

На третий день, с зарей, на улицах Праги царили необычайные шум и движение. Можно было подумать, что население оставляет город.

С мрачным, озабоченным видом уезжали немецкие профессора и студенты, кто верхом, кто в экипажах; а кто просто шел пешком, за ними следом тянулись длинные вереницы ремесленников с женами и детьми, рассаженными на телегах и фургонах с поклажей. Это был настоящий «исход» более 5,000 лиц (некоторые хроники утверждают, что 20,000) покинули в этот день Прагу).[46]

Пораженная толпа молча взирала на уходящих; до этой минуты никто, в сущности, не верил в действительность немецкой угрозы. Боязнь за неизбежные денежные потери отравляла многим сладость победы, но надо отдать должную справедливость чехам, что они мужественно перенесли временные неудобства положения, считая национальный интерес наивысшим благом.

При первых же университетских выборах, по уходе немцев, Гус был избран ректором.