Вернон Кресс - Зекамерон XX века

• Название: Зекамерон XX века
• Автор: Вернон Кресс
• Издательство: Бизнес-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-900034-73-7

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.

---

Лебедев поднялся — к сожалению, удар был плашмя — дико поглядел на Павлюка и вдруг со страшными проклятьями побежал в лагерь, где вооружился бритвой (финку у него под каким-то предлогом успел отобрать Бочкарев) и, наверно, еще глотнул спирта. Потом помчался назад на полигон, поглощенный желанием отомстить Павлюку за позор. И тут наткнулся на Дубова, который возвращался в лагерь с перевалки.

Жизнь пишет самые невероятные, дикие романы: получилось то, что обычно в приключенческих фильмах происходит в последней части — поединок героя со злодеем. Но герой оказался тоже изрядно выпившим и со сломанной рукой в гипсе. Лебедев был вовсе невменяем и, наверно принял человека с палкой за дезертира из своей бригады. Он выхватил бритву и с воплем: «Падаль, я тебе покажу, как филонить!» — налетел на Дубова. Очевидно, только в этот миг негодяй узнал своего заклятого врага, которого до смерти боялся с той поры, как в Магадане спрятался от него в выгребной яме. Он на секунду опешил, и это спасло Дубову жизнь, дало ему возможность отскочить. Бритва глубоко полоснула его по груди, но не тронула сонной артерии. Кровь брызнула Лебедеву в лицо, и он тут же получил второй за этот день удар, теперь уже палкой. Потом Дубов стал его топтать ногами, отобрал бритву и, переборов соблазн полоснуть врага по горлу, зажал рукою рану и побежал в санчасть.

Вот какие новости я узнал у Бориса.

— Где теперь Лебедев?

— В изоляторе. Ну и отлупил же его начальник! Поддал забурником[24] — за все увечья ребят. Будут судить гада за резню и побои, но пока везут в центральный изолятор в Ягодном. А там воры убьют его, как только узнают, что порезал Дубова — этот лежит в стационаре, рана глубокая… Да, не всегда легко быть центровиком, иные думают, что он просто начальник воров, обер-уркаган и все перед ним на цирлах, а у него ответственность какая! Чуть не по закону поступит — самого на сходку… Давай чифирнем, у меня полпачки осталось!

Утром подъехал грузовик. Надзиратели выволокли из изолятора окровавленного Лебедева в наручниках и бросили в кузов. Два стрелка сели рядом. Чумаков передал им автоматы и пухлый пакет.

— Двадцать три акта за избиения и телесные повреждения, — сказал сержант. — Привет ягоднинцам! — И, проводив взглядом отъехавшую машину, добавил задумчиво: — Наконец нам спокойнее будет. Авось добьют его до суда, а то мне опять в свидетели…

7

Нашу бригаду перевели в ночную смену, а ночью, как правило, шел дождь. К утру он переставал, но становилось холоднее, Появлялся иней. Портянки сушили у печей из железных бочек, которых было по две в каждой большой палатке — я жил теперь в одной из них, вместе с бригадой. Работали мы на речке, где ноги промокали, несмотря на резиновые сапоги — вода местами доходила до пояса. С уменьшением добычи золота сократились и порции тюленьего мяса, жира, сахара. Спирт стал привилегией бригадиров, которые после случая с Лебедевым боялись появляться пьяными на полигоне — Федотов пугал изолятором. Дизентерия опять стала обычным явлением.

Я вернулся со смены и сидел возле санчасти. В последние дни начал сильно курить: это был единственный способ отдохнуть от тяжелой работы — некурящим всегда находилось какое-нибудь дело. Потом привык и не мог теперь уснуть, курить тянуло несмотря на усталость. Табак из лагеря исчез так же внезапно, как и появился после приезда Гридасовой. «Стрелять» у ребят не хотелось, и я уже потерял полчаса сна, ожидая, когда выйдет санитар — у него всегда имелось курево.

Вышел не санитар, а мой Степан, бледный и худющий. Сел рядом и достал маленькую консервную банку из-под сардин.

— На, закури, — сказал Степан, — посылку получил. Табака немного и сало, но у меня дизентерия, сало пока нельзя… Хабит говорит, на Левом Берегу вылечат, но я не верю, что нас туда пошлют. Разве Дубова или же бригадира какого…

Появился Хабитов, он сидел, наверно, у начальника, который построил себе рядом домик из жердей и толя; конечно, руками зеков.

— Заходите, пожалуйста!

Я молча поднялся и вошел в палатку санчасти. В сумеречном свете различил низенького человека, забинтованного чалмой, который в глубине помещения перетирал инструменты и пробирки. Хабитов сказал несколько татарских слов, человек в чалме подошел к нам.

— Вот ваш крестник— Бикмухамедов, — засмеялся врач. — Повязку ему уже недолго носить. Сперва сильно заикался, теперь прошло. Правда, Багир?

— Совершенно верно, — ответил Багир низким голосом, с едва заметным акцентом.

— Ты где учился? — спросил я, чувствуя, что у меня акцент гораздо сильнее.

— В Ленинграде, на юридическом, — ответил Багир с достоинством.

— Ладно, ступай, — оборвал его врач, — а вы присаживайтесь, у меня серьезный разговор. Так вот. Скоро снег, работы много, о возвращении в Магадан до зимы нечего и помышлять. Однако у меня есть шанс для вас, хороший шанс — перезимовать в тепле. Мы получили наконец разнарядку на Левый Берег, двадцать три места. Народу много болеет, но я выбрал таких, которых не могу вылечить в холоде и сырости. Вас пошлю сопровождающим. Список больных вы получите у меня и отдадите врачу в приемном покое. Вы последний в списке. Смотрите сами — сумеете затормозиться там, тем лучше. Желаю вам удачи! Такой оборот вас, надеюсь, удовлетворит? Учтите — это за Багира.

Я был ошеломлен — какой сюрприз! Еще раз судьба повернулась ко мне лицом. Конечно, я не был уверен, что мне, фактически здоровому, хотя и отощавшему, удастся обмануть многоопытных «кремлевских профессоров», о которых был столько наслышан.

Утром я уже смотрел на лагерь глазами постороннего. Все казалось мне более убогим, чем раньше, сыро, скучно, дождь лил как из ведра. Домик над новой выгребной ямой был единственным внушительным строением в пределах квадрата, огороженного колючей проволокой. Попрощался только с Борисом, большинство «знакомых» было на полигоне. Пообедали и залезли в машину.

К моему удивлению, почти у всех больных оказались мешочки с сухарями. В обычном лагере за сушку хлеба сажали в карцер (подготовка к побегу!), но здесь, где хлеб еще водился в изобилии, никто не обращал на это внимания. Из палатки придурков прихромал с ногою в гипсе бухгалтер Трефольев, которого подозревали в краже «воровского» табака. Трефольева из бухгалтерии выкупил Бакулин. Придурки очень боялись бригадиров, старались их не задевать, ибо бригадир мог договориться с начальником за определенное количество золота, которое бригада вносила дополнительно, списать к нему ненавистного придурка. Так попадали на общие повара, нормировщики. Бывали случаи, когда за очень высокую цену выкупали даже нарядчиков. А Трефольев был так вреден, что Бакулин достал или, скорее всего, выиграл у Ивана Рождественского, который теперь, конечно, играл на металл, целый пуд золота и внес Федотову, получив в замену ненавистного всей бригаде, придирчивого бухгалтера. Однако в первой же смене звеньевой ударил Трефольева ломом по ноге и таким образом освободил его от работы.

Но Федотов торговал честно. Получив выкуп, он решил, что Трефольев, годный теперь только для своей бухгалтерской работы, не должен оставаться в лагере, и настоял на том, чтобы его отправили на Левый.

Дожди еще не успели размыть дорогу, и наша машина быстро набрала скорость. Пролетали хорошо знакомые, много раз пройденные места. Неплохо было здесь бродить, когда никто не гнал, когда было тепло и зеленая тайга казалась другом, защищающим тебя от лагеря, надзирателей, мата… Но теперь это были набухшие дождем кусты, а там, выше, мокрый снег, холодные палатки, бесконечный мучительный кашель, который не прерывался, пока бригада лежала в постели…

Дождь перестал, выглянуло солнце и быстро высушило одежду. Переправа. Один надзиратель вышел из кабины.

— Не убегут — везем их на кант![25] — крикнул он товарищу, оставшемуся рядом с водителем. А водителем оказался Бакулин! Ну и ловкач: пока его смена работала, он возил людей и продукты!

Проскочив через Спорный, машина выбралась на трассу. Мы помчались по мелколесью, изредка встречая неуклюжие самосвалы, на которых нередко возили и людей, и, миновав небольшой поселок с ветхими, уходящими в землю лагерными бараками — старейший в управлении прииск «Пятилетка», — выехали на широкую долину Колымы. Рядом с трассой сотни женщин всех возрастов резали и сушили в больших кучах торф.

— Нас бы сюда на помощь! — крикнул один весельчак из больных и помахал рукой группе девушек, сидевших на «перекуре».

— Тебя, дурака, только там не хватало! — сердито отозвался конвоир, высовывая голову из окна кабины. — Это же вензона, у них у всех сифилис![26]

Машина легко накатилась на деревянный настил — мы подъехали к мосту через реку Колыму. Автоматчик пересчитал нас, тыкая пальцем в каждого, потом вернул документы конвоиру в кабину и крикнул: «Пропустить!» Поднялся шлагбаум, и мы медленно проехали через мост. Я обратил внимание на низкий уровень воды в реке. Однако в середине шли крутые волны, чувствовалось, что это большая, сильная река.