Джованни Джерманетто - Записки цирюльника

• Название: Записки цирюльника
• Автор: Джованни Джерманетто
• Издательство: Госполитиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Автор книги «Записки цирюльника» Джованни Джерманетто является одним из старейших деятелей итальянского рабочего движения, членом Итальянской коммунистической партии со дня ее основания.

Предлагаемая вниманию читателей в новом, просмотренном автором издании книга «Записки цирюльника» представляет собой автобиографическую повесть; читатель найдет в ней яркую реалистическую картину итальянского общества того времени и, в особенности, положения трудящихся масс Италии и их борьбы за свое социальное и политическое раскрепощение. Описываемые в книге события охватывают период с начала XX столетия до 1927 г. Джерманетто с тонким юмором, в образной и увлекательной форме, не уступающей лучшим образцам художественной литературы, показывает борьбу рабочего класса Италии против светской и церковной реакции, историю образования Итальянской коммунистической партии и ее героическую борьбу против фашистской диктатуры.

---

— О, тогда, небось, быстро кончили бы воевать! — вскричал горбун.

— Вы все пораженцы! — старался перекричать всех человек на костылях. — Я, если бы мог, пошел бы. Мы все впадем в первобытное варварство, если не победим! Вы читали, что австрияки стреляют по палаткам Красного Креста?

— А ты знаешь, что наше командование пересылало снаряды при помощи Красного Креста? — спросил его крестьянин с огромным зобом.

— Враки! Это пораженцы распускают такие слухи… Счастье твое, что здесь нет карабинеров!

— А ты донес бы? Шпион! Попробуй только — отправишься домой с разбитой рожей!

Крестьянин старался пробраться к человеку на костылях. Тот струсил:

— Да нет же, я не о тебе говорю, тебя обманывают…

— Ах, ты, сукин сын! У тебя, вероятно, есть какое-нибудь предприятие, которое процветает при войне, а? — не унимался крестьянин.

— Нет! — оскорбился человек на костылях.

— Тогда ты просто дурак, — заключил крестьянин при общем смехе.

Сержант приступил к раздаче свидетельств.

— Сколько возьмешь за эту бумажку? — спросил отец двух солдат, больной грыжей и признанный годным для военной службы, у маленького человечка с мальчиком, получившего белый билет, указывая на документ.

Тот улыбнулся и, приподнявшись на цыпочках, произнес шепотом:

— Это не продается, сам понимаешь, но если у тебя найдется несколько сотенок, — он оглянулся и зашептал еще тише, — или, еще лучше, тысчонок, тогда… я объясню тебе способ, как уберечь шкуру…

— Ты это серьезно?

— Честное слово! Но… молчок! Ты откуда? Я уезжаю в восемь с четвертью. Еду в Альба.

— Я тоже еду с этим поездом в Каваллермаджоре. Значит, часть дороги вместе, успеем переговорить. — Крестьянин с довольным видом потер руки.

Человечек кивнул и принялся вытирать нос своему мальчику.

— Папа, когда ты оденешься солдатом? — полюбопытствовал ребенок.

— Я не пойду в солдаты, — ответил отец, — не мешай мне разговаривать.

Мальчонка задумался, потом понял:

— А… тебя возьмут в солдаты, когда ты подрастешь.

Это заключение ребенка рассмешило больных и увечных, большинство которых отечество признало уже достаточно выросшими.

Я отправился побродить по городу и на одной из площадей наткнулся на кучу народа, собравшегося вокруг «продавца счастья». Он торговал брошюрками, объясняющими таинство «банко-лото».

— Покупайте, о синьоры, самое дешевое счастье в мире! Не теряйте случая, потому что я сегодня вечером уезжаю. Только у меня имеется разрешение на продажу этого произведения, плода долгих и усердных занятий. Эта книга объясняет все сны, даже самые таинственные, и указывает номера лото, приносящие выигрыш! Подходите, синьоры, подходите!

Я узнал в ораторе одного из проходивших освидетельствование. В окружавшей толпе я заметил других; все они были более или менее выпивши: одни — от радости, что освобождены, другие — с горя, что взяты на военную службу. В Пьемонте вообще пьют охотно: пьют на свадьбе, на похоронах, на крестинах, при всяком удобном случае, пьемонтские вина недурны.

Торговец счастьем охрип и смолк. Слушатели запели:

Красивые парни станут солдатами,
Поганые макаки останутся дома…

Эту задорную песню тянули несколько слабых голосов; какой иронией звучали ее слова в устах этих жалких калек! Я побрел на вокзал. На платформе толпились солдаты в новых мундирах, вокруг них суетились дамы из Комитета гражданской мобилизации.

Они угощали отъезжавших солдат папиросами и конфетами.

Один из солдат взял предложенную ему пачку папирос, осмотрел и вернул ее:

— «Народные»… Даже, когда нас гонят на убой, не могут разориться на лучший сорт! Купили бы «Македонские»… — И он презрительно сплюнул.

Когда поезд, нагруженный солдатами, отходил, уезжавшие затянули насмешливую песенку:

Нашим офицерам — вино и бифштексы.
А бедным солдатам — сухие каштаны!
Пим, пам, пум!

Подошел наш поезд. В вагоне, слабо освещенном, холодном, полупустом, я увидел маленького человечка с ребенком и больного грыжей отца двух солдат. Оба были навеселе. Мальчишка спал, закутанный в отцовский плащ.

Увидев меня, они позвали:

— Садись к нам! Все мы идем на фронт. Вот тебя освободили… — И отец двух солдат вздохнул. — Ты социалист? Ты против войны, не правда ли?

— Да, я против войны, я социалист, — ответил я.

— В Монфорте, — сказал маленький человечек, — есть один, — говорят, он социалист, — который очень хорошо говорит. Он знает гораздо больше попа! Пишет в газетах и может говорить три часа подряд! Ты его знаешь?

— Да, знаю.

Поезд двинулся. Контролер и карабинеры осмотрели наши документы. Отец двух солдат обратился к человечку и, многозначительно подмигивая, сказал, что им надо поговорить. Я поднялся, намереваясь уйти.

— Почему ты уходишь? — удивились мои собеседники.

— Вам ведь надо разговаривать.

— Нет, нет, оставайся. Ты ведь из наших. Тут надо помочь вот этому приятелю, — сказал маленький человечек и обратился к своему собеседнику:

— Итак, ты хочешь быть освобожденным от военной службы. Можешь заплатить? Нет, мне не нужно ни одного сольдо. Приезжай во вторник в Кунео на базар, и я тебя познакомлю с человеком, который тебе все дело устроит. Если сможешь, выложи две тысчонки, получишь белый билет. Работа настоящая, как следует. И подпись полковника — лучше не надо! Он сам бы признал ее за свою. Если не сможешь заплатить столько, то за пятьсот лир тебе дадут отсрочку на два месяца по уважительной причине: по болезни, по причине полевых работ… И этот документ сделан тоже превосходно. Конечно, первый лучше, а то по истечении двух месяцев надо начинать сызнова.

Отец двух солдат крепко задумался.

— Ладно, — вздохнул он, — я раздобуду две тысячи, но смотри, чтобы без обману!

— Клянусь головой этого невинного младенца, — торжественно произнес маленький человечек, приподнимаясь и положив руку на капюшон плаща, под которым спал его сын.

Толчок поезда и выпитое вино чуть не свалили его с ног.

— По рукам! Сделано, — сказал отец двух солдат. — А за совет по окончании дела я тебя угощу обедом.

— Будь, значит, во вторник на базаре, у каштанов, ровно в девять, возле киоска. Я там буду уже с человеком.

— Понимаю. А теперь глотнем.

И оба занялись бутылкой.

Глава XIV Господин префект

Несмотря на страх перед отправкой на фронт, рабочие волновались. Число собраний, которые надо было проводить, сильно возросло. Металлисты несколько раз уже собирались, конечно, тайно, так как при существовавшем положении нельзя было шутить; можно было попасть под военный суд.

Экономическое положение рабочих было настолько тяжело, что даже мобилизационный комитет признал правильными их требования, а это что-нибудь да значило.

После каждого собрания число сочувствующих нам рабочих возрастало. Собираться становилось, однако, все труднее. Чтобы узаконить эти собрания, рабочие подняли вопрос об их разрешении перед военным контролем, имевшимся при каждой фабрике.

Законных оснований для отказа не было. Попробовали запугать рабочих. Не удалось. Тогда поставили условием, чтобы я не присутствовал на этих собраниях.

— Он наш секретарь, — последовал ответ рабочих.

Разрешение было дано. Теперь следовало найти помещение. Знаменитый наш клуб был закрыт в начале войны вследствие катастрофического сокращения членского состава. Но за помещение, поскольку срок найма еще не кончился, продолжали платить из фонда общества. Я решил использовать это положение и, сговорившись с товарищами-металлистами, предложил правлению клуба платить за помещение, с тем чтобы мы могли проводить там наши собрания — не политические, а экономические. Правление, которое с горечью в сердце видело, как ежемесячно уменьшался фонд, согласилось, и мы, таким образом, устроили в клубе первый из наших профсоюзов. Наконец-то у нас было место, где мы могли встречаться! Понятно, что наша деятельность была очень ограниченна, и все же в один прекрасный день рабочая комиссия была вызвана в Комитет промышленной мобилизации и узнала о согласии его на небольшое повышение заработной платы. За металлистами вызвали позднее и рабочих химической промышленности, которая тоже зависела от комитета.

В других центрах мне также удалось провести «эко комические» собрания рабочих. Конечно, одновременно мы проводили и другие собрания, чисто политического характера. Они происходили ночью, на дому у товарищей.

Близость французской границы давала возможность при помощи товарищей-железнодорожников добывать французские газеты. Наше пьемонтское наречие имеет очень много общего с французским языком, который я и раньше немного знал, а подзанявшись, я смог читать газеты, получая, таким образом, сведения, которых не было в итальянской печати. Даже наш центральный орган «Аванти» не имел многих из них. С этими известиями и некоторой информацией, которую я получал от партии, я мог делать исчерпывающие сообщения своим товарищам.