Владимир Бибихин - Переписка 1992–2004

• Название: Переписка 1992–2004
• Автор: Владимир Бибихин
• Издательство: Европа
• Жанр: Культурология
• Год: 2015

Приношение памяти: десять лет без В.В. Бибихина. Текст этой переписки существует благодаря Ольге Лебедевой. Это она соединила письма Владимира Вениаминовича, хранившиеся у меня, с моими письмами, хранившимися в их доме. Переписка продолжалась двенадцать лет, письма писались обыкновенно в летний сезон, с дачи на дачу, или во время разъездов. В городе мы обычно общались иначе. В долгих телефонных беседах обсуждали, как сказала наша общая знакомая, «все на свете и еще пару вопросов».

Публикуя письма, я делаю в них небольшие купюры, отмеченные знаком […], и заменяю некоторые имена инициалами. Другой редактуры в тексте писем нет

---

19.1.1985. Приезжал Саша Столяров. Он очень ценит Аверинцева за магическую способность исподволь будить ум.

5.2.1985. Похороны Натальи Васильевны

Аверинцевой. В доме у них так просто, Маша в разных туфлях, Ваня плачет. Аверинцев ровен, трезв. Служил Николай Анатольевич [Ведерников] и Валентин Валентинович [Асмус], первый обреченно сосредоточен, второй далек от жесткой важности. Были все. Наталья Леонидовна Трауберг подходила, ее интересуем мы, машина, она немного растеряна. «Я только что подумала, что вы должны появиться», сказала она на кладбище, когда я туда вернулся. Продолжается: знамения, маленькие чудеса. Как должно быть выстужено ее сердце, надорвано от постоянного усилия, духовных натяжек, творимого романа. На морозе рабочие не успели выкопать могилу в каменистой земле. Благочестивый Рашковский стоял на морозе у гроба. Аверинцев деловит, общителен. Он замерз и ехал с Валентином Валентиновичем у меня. Он просил за даму, ухаживавшую за Натальей Васильевной: не может ли Валентин Валентинович оформить ее в храме. Когда Сергею Сергеевичу скучно, он меняет тему. Он избалован участием людей. Великие люди, лучше глядеть на них со стороны или слушать. Нехорошо подглядывать и присматриваться: тогда ты начинаешь видеть их темноту.

25.2.1985..Всё упирается в глухое чувство напрасности всего, что я делаю. Зачем? Есть люди и, среди прочих, я. А если бы меня не было? Ничего бы не случилось. Не Аверинцев. От века останется Аверинцев. И больше никто. Андрей Битов. Владимир Войнович. Конечно, Александр Исаевич Солженицын. Я — пропустил своё, сорвался на нестойкости.

9.3.1985. Аверинцев в Скрябинском музее объясняет и читает свои переводы Книги Иова, псалмов, средневековых мистиков, хрестоматийных немцев — Гёте, Гёльдерлин, Рунге, Тракля, Рильке, Бенна, — но и Вагнера. «И сейчас я вспомню мою молодость, когда в неистовстве своем я предавался странной болезни вагнеризма. Я относился к Вагнеру примерно так же, как кошка к валерьянке. В этом доме поминать Вагнера все- таки можно.» В тексте «Кольца» Аверинцев чувствовал прорыв к символизму или к постсимволизму и пробовал колдовать словами, переводя начало 3 акта, где в ночном лесу Вотан закликает Эрду, валу, вёльву, Сивиллу: «Вала внемли вещая встань. Крепко кличет клич, слово сильнее сна: ищу я выведать знанье, зову ведунью из бездн».

«Я перевел, будучи на пороге старения, верлибр Клоделя о старости с четкой парной рифмой и с цезурой — перемычкой как в нормальном александрийском стихе: ‘Холодный ветер овевает меня; я чую его, и он мне друг’». Из Целана Аверинцев перевел «Мандорлу», «Стретту». Целан любил Мандельштама, знал русский язык, только русской медлительной речи у него совсем нет. Мандорла овал света, в котором намечается вся фигура Христа, или Марии, в отличие от нимба.

Что таит глубь? Ничто таит.

Царь там царит, царит и царит.

Взор, что зрит взор?

Он зрит глубь, зрит ничто.

27.3.1985. Я сидел в ГАИ, где мне дали новый предупредительный талон, и писал на 138 странице «Культуры Византии»: Аверинцев человек влюбленный, он видит Любимого, готов идти за ним до смерти. А ты?

31.3.1985. Византия. Долго читаю. Удальцова хороша, едва ли не интереснее местами чем Аверинцев. Пафос Аверинцева иногда неясен. Может быть он выходит на мировую сцену и сводит там счеты с коллегами по теме и стилю.

13.4.1985.. Была Наташа Зимбатова, которая ехала с нами к себе. Она легка и счастлива, счастлива. Ваня заслужил от нее «поросенка» и с обидой заметил, что кто же тогда она. «Я поднатужилась и сказала, а я свинопас». «Нет, если я поросенок, то моя мама кто же получается?» Дети изучают французский у настоящей француженки, английский.

21.6.1985. Аверинцев, после дня присутствия, съев за день один бутерброд, едет вечером на снятую им дачу, станция Внуково. Мы плутаем. Я сбивчиво рассказываю о заложниках в Бейруте, как они согласились излагать дело своих захватчиков перед телекамерами. Мир видел заложников, рядом вооруженных людей, которые позволили посмотреть, как они готовятся их убивать. «Не кажется ли тебе, что современное сочетание шатких иллюзорных жизненных удобств и сохраняющегося ужаса рождает — или рождено — шаткостью человека? Сколько мы и здесь видели внезапных человеческих перемен, как легко оказывается заставить человека выступить перед телевизором, сказать, что ему внушено.» Он сказал о жутком положении Маши Андриевской. «Сейчас вокруг меня творится что‑то небывалое. Столько смертей. 25 смертей в одном нашем доме. Едва выжил Гаспаров: ишемический инфаркт, а вернее, неясно что». Я сказал об Эшлимане; он умер, внезапно. Легенда или правда, спросил Аверинцев, что Миша Мейлах на суде, увидев в зале дорогое ему женское лицо, вдруг взял назад всё, что говорил на следствии? — Аверинцев читал в машине свои стихи (духовные); он в затаенном ужасе. Их дача в укромном месте; Kätzenheim.

25.6.1985. Позвонил Сергей Бочаров, рано утром умерла, задохнулась Маша Андриевская. Сегодня первый день жарко, и в апреле Маша говорила, что хочет умереть до летней жары. Она ни разу не жаловалась, терпеливо слушала всё. Христианство, эта школа.

26.6.1985. В квартире Андриевской Маша Зимбатова, Оля Брайцева, Аверинцев, Попов, Сергей Бочаров, много дам, у Маши, серьезной, внимательной, много подруг. Выносим, едем в Хамовники. Говорим со старостой, полной, мягкой, светской дамой и кажется богатеющей: она разрешает приехать отпевать. «Друзья, мне хорошо с вами, — говорит Аверинцев в машине, — не можете ли вы меня накормить». Рената быстро готовит, со мной, говорим о Яннарасе: он нетрезв, но прекрасен, открыт, у Аверинцева не поднимается дух говорить ему поперек. О положении вещей: тут никто не может исправить. Как в машине Аверинцев вдруг перелез на заднее сиденье, так в доме вдруг тихонько мяукает, мы не сразу догадываемся, что это. Он как ребенок, его мысль это разросшийся сад. Он просит долизать сковородку, дети называют это «папа съедает сковородку». Говорит, что от чая чуть погуще впадает в истерику. — К 11.20 приезжаем к Николе в Хамовниках, читаем псалмы около Марии, Татьяны, Анны, Александры. И снова я вижу железную хватку смерти на теле. Как неверно живут люди, не давая волю духу в себе. Насколько тело своей видимостью обманчиво. Главное в нем, впрочем, невидимо. Аверинцев читает просто, официально, скоро устает, рано ему надо на службу. Уезжаем еще темно, от 2.30.

2.7.1985. Аверинцев уезжает в Тбилиси на защиту диссертации по неоплатонизму. Завтра девятый день смерти Маши Андриевской. Она ушла, и Аверинцеву кажется, что Господь убирает людей, которые не должны видеть, что будет.

4.7.1985. Едем с Наташей Зимбатовой, Ваней к ним во Внуково, там я ношусь до слабости в ногах с детьми. Маша угрюма, пластична, вся в настроениях; Ваня энтузиастичен, памятлив, цепок, у него бывает мечтательный отрешенный думающий взгляд, как у отца; у Маши очень большие и синие глаза, до небесной пустоты.

13.7.1985. К Аверинцеву, потом во Внуково. Он мечтает о романе, где решался бы вопрос о крещении молодой особы, была бы битва, Москва — т. е. значит все переодеты, в масках; символ — квартира в Олимпийской деревне, обставленная старой княгиней (реальный персонаж) так, словно это храм, с соответствующей высотой потолков. Рассказывает повести Уильямса, сюжет одной из них — дама в радостном Лондоне 1945 года, только почему‑то пустом, разгадка: дама погибла и не заметила этого, понимает, в чем дело, только не ощутив в руках сумочки. Дома у Наташи Зимбатовой пироги с рисом, с капустой, торт «крокодил»; сама не ест, угощает, ее стиль готовки (мягкий, без остроты). Рената: пирог как текст. Наташа: увы, уже неспособна к тексту, только к тесту. Рената: так Пиама Гайденко обещала Жильсона, предложила облепиху. Аверинцев: Жильсоны, кругом одни Жильсоны.

Аверинцев рассказывал о Тбилиси. О Шеварднадзе там говорят, что он даже по — русски не умеет. Аверинцева принял там католикос и сказал: интеллигенты увели народ от религии, теперь должны привести обратно. Аверинцев полон Льюисом, Толкиеном, влюблен в церковь, пишет статью в «Коммунист» о раскаянии и милосердии русского, с воодушевлением пересказывает слова Гараджи, директора института атеизма: некоторые еще против понятия Бог, но теперь такое, конечно, устарело. Это слушать от директора института атеизма. Так один из пап: «Ну ведь не непогрешим же я, в самом деле». Ваня энтузиастический мечтатель, не вылезает из машины, просчитал шпалы до 340, «могу слушать Баха хоть каждый день». Маша медлительна, тиха, ворчлива, «лучше на свой участок, чем у чужих; если мы будем тут жить, то пусть папа даст денег на стройку». Спокойные, любезные дети. Ваня все время держится за шорты.

10 марта 2004

Re: Открытие Аверинцева

Дорогой Владимир Вениаминович, спасибо за Ваши записки! Отлично сделано, как всегда у Вас. А я ничего не записываю. За одно это мне достанется на Суде. В свое время я записала только наш разговор в больнице, когда Вы меня туда подвезли — помните? В Ваших записках я увидела начало того разговора — про гвоздики. Я принесла гвоздики, и СС сказал: «Nelke». Потом про Гете.