Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

• Название: Она (Новая японская проза)
• Автор: Каору Такамура
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-164-4

...Сейчас в Японии разворачивается настоящей ренессанс «женской» культуры, так долго пребывавшей в подавленном состоянии. Литература как самое чуткое из искусств первой отразило эту тенденцию. Свидетельство тому — наша антология в целом и данный том в особенности.

«Женский» сборник прежде всего поражает стилистическим и жанровым разнообразием, вы не найдете здесь двух сходных текстов, а это верный признак динамичного и разновекторного развития всего литературного направления в целом.

В томе «Она» вы обнаружите:

Традиционные женские откровения о том, что мужчины — сволочи и что понять их невозможно (Анна Огино);

Экшн с пальбой и захватом заложников (Миюки Миябэ);

Социально-психологическую драму о «маленьком человеке» (Каору Такамура);

Лирическую новеллу о смерти и вечной жизни (Ёко Огава);

Добрый рассказ о мире детстве (Эми Ямада);

Безжалостный рассказ о мире детства (Ю Мири);

Веселый римейк сказки про Мэри Поппинс (Ёко Тавада);

Философскую притчу в истинно японском духе с истинно японским названием (Киёко Мурата);

Дань времени: бездумную, нерефлексирующую и почти бессюжетную молодежную прозу (Банана Ёсимото);

Японскую вариацию магического реализма (Ёрико Сёно);

Легкий сюр (Хироми Каваками);

Тяжелый «технокомикс», он же кибергротеск (Марико Охара).

(из предисловия)

---

Тут внесли перечный отвар. По такому случаю его разлили в заказанные специально ярко-красные лаковые чашки с родовым гербом. Каждому подносили огненное питье с семенами из лопнувших перечных стручков «соколиные когти». Едва кто-нибудь выпивал свою чашку единым духом, как к нему протискивался сквозь толпу слуга, чтобы ковшиком налить добавки.

Хохот, вызванный вороньими сутрами, и слезы от перечного супа вместе родили в людях небывалое возбуждение. В промежутке между двумя приступами смеха я ощутила внутреннюю свободу, позволившую, наконец, оглядеть окружающих. Мелькнуло лишь однажды виденное лицо двоюродного брата, лица дяди и тети. Все они облачились в красные траурные кимоно, и трудно было понять, кто где. Потом глаза вообще перестали различать родственников.

Монахи двигались, раздвигая толпу и продолжая заунывно каркать, правда, уже не столь громко. Парами, пританцовывая, они покинули собрание. Сосуды из-под перечного супа наполнились сакэ, перешептывания сменились болтовней. Молодой господин, облачившись в ярко-красное платье с фамильным гербом, вроде того, в каком выступают сказители ракуго, принялся брызгать сакэ на циновку татами и подушку дзабутон. После этого память потускнела, исчезли воспоминания, зато с отчетливой ясностью проступили фамильные черты рода Савано, словно ожили люди прежних поколений.

— Дивный напиток! А прежде в него еще и бодрящее зелье добавляли, — с этими словами мой дядюшка по отцу, большой шутник, удержал за рукав отставшего монаха и из собственной чаши влил в него перечного отвару.

В семействе Савано женщины рослые и полные, а вот мужчины отчего-то худющие. Глаза и нос кое-как ладят друг с другом, но родинки натыканы где попало; так что дядя типичный образчик нашей породы. С годами он совсем не переменился и выглядел близнецом моего двоюродного брата; помнится, они недолюбливали один другого, но сейчас вели оживленную беседу.

— Поистине, дядюшка, вы — душа всей церемонии!

— Да-да, что-то вроде привидения, жалкий человечишка. Хе-хе-хе.

Тут-то и выяснилось, что добрая половина монахов — воскресшие покойники.

Когда все несколько поуспокоились, молодой господин принялся из принесенного с собой пластикового пакета разбрасывать пачки фотографий. Свой замысел он излагал при этом крайне невнятно. Плел что-то вроде того, что на юбилейных поминках, как ни подлаживайся под вкусы гостей, все равно все традиционные нелепости сами собой примут форму непритязательных шуток.

— Вот, господа, к примеру, дом наш кое-как слеплен, без всякой идеи, да еще эти восемь новопостроенных крыльев — прямо не дом, а короткопалый спрут какой-то. Что до могил, то на кладбище идти бессмысленно, только нарушится течение времени, да и могилу можно узнать по фотографии. Вот одна: бьет фонтанчик, под ним устроена крохотная мельничка; над другой сооружен пластиковый козырек, выдающий себя за гранитный навес, на нем — нечто вроде оттиснутой по шаблону пагоды и изваяние Будды; детскую могилку обступили рекламные пингвинчики фирмы Сантори. Что там могилы, еда еще более нелепа! Впрочем, поминальной церемонии, от которой голова действительно идет кругом, не увидишь, покуда сам не помрешь. Вот я все дурацкие дела переделал с большим удовольствием. Коробочки для еды тоже сам придумал. На следующее двухсотлетие явлюсь уже гостем и вдоволь поиздеваюсь над опоздавшими. А лучше меня и вовсе никто не сделает. Прошу запомнить! — Он продолжал говорить, и нам, как бы между прочим, открывались истинные мотивы его поведения.

— Вот, взгляните на эти запасы еды. — У входа в кухню громоздились деревянные ящики со свежим ресторанным клеймом — «Рыбий яд». Раньше-то, видать, ресторан именовался «Рыбий мир», но я потребовал, чтобы заведение сменило вывеску, соответственно, появилось и новое клеймо.

Из всех щелей более чем сотни ящиков выползали ядовитые тараканы и исчезали в саду.

Как и полагается в двухсотлетие и вопреки житейской практике, женщины заняли свои места, а мужчины принялись доставать из деревянных ящиков еду и раскладывать ее на ярко-красных подносах. Посмотришь, так кроме питья, каждому досталось по два одинаковых блюда и засахаренные рыбки в целлофановых пакетиках.

Глава рода снова заговорил:

— Засахаренные окуньки тай — не редкость, а вот поди отыщи пикули из сахара! Это мой собственный рецепт. Я и ящики заставил переделать. Теперь они из сплавных бревен слажены. И тараканы — тоже моя задумка. Итак, вы приняли участие в нашей церемонии, но благодарить вас я не собираюсь, сначала подурачьтесь от души.

Тем временем монахи готовились вкусить отоки — священную пищу синтоистов. Им отвели отдельную комнату.

Своих рыбок и рис нам пришлось есть вызолоченными специально к поминкам алюминиевыми дырявыми ложечками. Еще подали десять сортов рыбы сасими — большой деликатес в здешних краях, но без обычной сои, а с горчицей и кетчупом. Впрочем, после перечного отвара, обжегшего рот, разницы никто не почувствовал.

Тут окрестные жители выволокли из родовой сокровищницы кукол охинасама, фонограф с раструбом и списки драм Но с пометками моего покойного деда, который обожал выступать на сцене, и принялись все это жечь. Поскольку примерно раз в сто лет, поминая далекого предка, что-нибудь из сокровищницы обязательно сжигали, то поистине ценных вещей там давно не осталось.

Пиршество подходило к концу, гости разбредались по дому, но в молельне народу все прибывало — это продолжали воскресать покойники. Началась настоящая сутолока.

Самое время было попытаться отыскать бабушку. Считается, что усопшим хорошо, когда, воскресая, они видят вокруг себя как можно больше тех, кого знали при жизни. Моя бабка по матери поддерживала обширные связи, после замужества дочери сблизилась со здешней родней, не пропускала ни одних поминок, так что была знакома многим.

Хотя все покойники оживали по-разному, большинство не оставляло без внимания угощение на столах. Явившие свой первоначальный облик объедались наравне с живыми. Тут встречались те, кто начисто позабыли своих потомков; те, кто в юности, сбежав из отчего дома, умерли на чужбине; чередою двигались люди, чей облик переменился до неузнаваемости, да и одеты они были не по сезону. Прежде случалось, некоторые из них уменьшались в росте, превращаясь в карликов, усаживались на подносе среди бутылочек с соей и долго болтали о всякой чепухе, не ведая, что их ждет печальная участь — гибель в кошачьей пасти.

В странном, свежеотстроенном доме я молча прокладывала себе дорогу сквозь толпу. Бабка приходилась мне родней по матери, и искать ее, пожалуй, следовало не в Поминальном или Новогоднем зале, а в Похоронном. Только дорогу туда отыскать было трудно. Сколько же родственников уже перемерло с моего рождения, если все эти люди с пустыми равнодушными лицами — ожившие мертвецы?! Но как отличить от них всамделишных живых? — только по красным траурным одеждам, думала я. Некоторые покойники и в самом деле являлись в платьях, потрясавших взоры, но те, что специально готовились к торжеству, облачились в красное и были неотличимы от прочих гостей.

В суете и толчее многие, казалось, позабыли о цели собрания. Но я упорно помнила о бабушке. Пока я гадала, кто есть кто, толпа забурлила и оттеснила меня. Тут некто коснулся моего плеча, и, оглянувшись, я увидала исхудавшего, болезненного вида человека лет сорока с лишним. Чем-то он походил на моего косноязычного дядю: среднего роста, с крохотным личиком, родинки на обеих щеках, выпяченный подбородок. Ласково, даже жеманно, он поинтересовался, узнаю ли я его. Я ответила, что не узнаю. Со своим изможденным лицом он еще ласковее произнес:

— Яёи-тян, наслышан, как ты бедовала в Токио.

Это не местный говор, скорее — диалект Киото. На смуглом лице проступает странная слабая улыбка.

Впрочем, мне претит его панибратство. Но меня-то звали не Яёи.

— Если позволите, я — не Яёи. Мое имя — Сэнбон.

Произнося это, я заметила, что стараюсь избегать местных оборотов. Со странной ласковостью, даже как-то жалостливо мой собеседник заговорил со мной, точно с близким человеком:

— Отчего ты так недобра ко мне, Яёи? Вспомни, мы едва поженились, и через полдня ты сбежала от меня, только и успели, что свадебные бокалы осушить! Забыла?!

— Но меня всегда звали Сэнбон, я не Яёи, позвольте заметить.

Мягкость незнакомца исчезла, сменившись злобой, так что и мне пришлось взять официальный тон. Хотя вряд ли он уловил перемену.

— Восемнадцать лет минуло, разве нет? Успела в университет поступить. А как разъелась! Но ты и прежде худобой не отличалась.

— Вы ошибаетесь! Все это — вовсе не про меня!

Я решила поставить на место своего странного собеседника, внезапно меня осенило, и я спросила:

— А вообще-то вы живой или покойник?