Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

• Название: Она (Новая японская проза)
• Автор: Каору Такамура
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-94145-164-4

...Сейчас в Японии разворачивается настоящей ренессанс «женской» культуры, так долго пребывавшей в подавленном состоянии. Литература как самое чуткое из искусств первой отразило эту тенденцию. Свидетельство тому — наша антология в целом и данный том в особенности.

«Женский» сборник прежде всего поражает стилистическим и жанровым разнообразием, вы не найдете здесь двух сходных текстов, а это верный признак динамичного и разновекторного развития всего литературного направления в целом.

В томе «Она» вы обнаружите:

Традиционные женские откровения о том, что мужчины — сволочи и что понять их невозможно (Анна Огино);

Экшн с пальбой и захватом заложников (Миюки Миябэ);

Социально-психологическую драму о «маленьком человеке» (Каору Такамура);

Лирическую новеллу о смерти и вечной жизни (Ёко Огава);

Добрый рассказ о мире детстве (Эми Ямада);

Безжалостный рассказ о мире детства (Ю Мири);

Веселый римейк сказки про Мэри Поппинс (Ёко Тавада);

Философскую притчу в истинно японском духе с истинно японским названием (Киёко Мурата);

Дань времени: бездумную, нерефлексирующую и почти бессюжетную молодежную прозу (Банана Ёсимото);

Японскую вариацию магического реализма (Ёрико Сёно);

Легкий сюр (Хироми Каваками);

Тяжелый «технокомикс», он же кибергротеск (Марико Охара).

(из предисловия)

---

«Ежели лет десять назад — нет, не упомню… — прошамкала она. — А вот что было прежде… То еще не забыла».

Я и вправду читала в какой-то книге, что очень старые люди гораздо лучше помнят давние времена, нежели близкое прошлое. Оказалось, что в молодости старуха была ныряльщицей.

«И хозяин мой тоже», — добавила она.

В здешних местах ныряльщиков и ныряльщиц называют одним словом — ама. Промышляют тут в основном моллюска аваби — «морское ушко», зарабатывая на этом неплохие деньги. Но муж ее подорвал здоровье и нырять больше не мог. Пришлось ему заняться делом полегче — подвозить на лодке ныряльщиц до места промысла и обратно. По-местному такая лодка называется томаэ. Ама ныряют и поднимаются на поверхность сами, без посторонней помощи, так что у лодочника полно свободного времени. Поджидая ныряльщиц, можно закинуть в море снасть и удить рыбу.

«Прежде-то мужа кто кормил на Миносиме? Ама, жена его. Одна надрывалась. И хозяина, и деток, и свекра, и свекровь — все мы, ама…».

Тут старуха самодовольно рассмеялась, попытавшись горделиво приосаниться — даже скрюченную поясницу свою слегка распрямила. Я оцепенела. Только представить: ама, прежде кормившая всю семью. в старости вынуждена жить на иждивении… Это же для нее как острый нож в сердце! И тут мне вспомнились старухи с тележками, жаждавшие смерти, чтобы внуку купить машину, а внучке — «взрослое» платье…

В те далекие времена ама ныряли в одних набедренных повязках. Их обнаженные полные груди подобно большим мячам колыхались в морской воде…

К поясу привязан мешок для аваби, в руках — очки и железный крючок…

Я спросила у старухи, как поживают подруги ее молодости — ама.

— Да померли все. Никого уж, кроме меня, не осталось. Одна я, милая…

Я искоса посмотрела на сидевшую рядом старуху. Мне вдруг показалось, что у нее нет головы. Маленькая, она едва доходила мне до груди. Спина была скрючена так, что голова ее ушла в плечи. Безмятежно глядя в даль моря, старуха беззубо прошепелявила:

— Тело-то море помнит… Бывало, нырнешь, а вода тебя гладит, гладит… Со всех сторон море. Хорошо…

Сморщенные веки мигнули, пленкой прикрыв глаза. Я сидела рядом со старухой, словно приклеенная к камню. Мы обе не отрываясь смотрели на восходящее солнце.

Когда солнце окончательно поднялось, старуха сползла с камня и заковыляла по берегу, опираясь на посох. Я предложила подвезти ее на машине, но она и слушать не захотела. Ее согбенная фигурка уходила все дальше по дороге, ведущей к роще, становясь все меньше и меньше, и казалось, что уже движется один только посох, словно сам по себе. Наконец она совсем исчезла из виду.

Я еще раз достала камеру, чтобы заснять при утреннем свете песчаное взморье. Встав с валуна, я побрела к кромке прибоя. И тут…

Тут мне в глаза вдруг бросились какие-то полупрозрачные колючки, шевелящиеся на песке. Что-то ползло у меня под ногами. Вглядевшись, я рассмотрела маленького сухопутного крабика — сиоманэки. Оглядевшись вокруг, я заметила, что буквально весь пляж покрыт ползущими сиоманэки. Крошечные, коричневые, с голубоватой спинкой… Они ползли к морю, шевеля сверкающими клешнями.

Сэнсэй, их было несметное множество! И все они, перебирая клешнями, направлялись к морю! Словно совершали некий магический ритуал, ритуал поклонения морю, морской воде. У меня невольно стеснило грудь. Так вот где они, старые ама!.. Над песком уже начинал дрожать раскаленный воздух.

Голос в трубке прервался. Я тоже молчал. Я словно воочию видел песчаный пляж и ползущие полчища крабов. Внезапно в голове сложилась первая строка хайку:

Сиоманэки…
Сиоманэки…
Несметные полчища крабов
Приветствуют волны.

Сиоманэки… Те же иероглифы, взятые по отдельности, обозначают «прилив сладостных воспоминаний». Но ведь у них есть еще и третье значение! На языке поэзии словом «сиоманэки» называют весну.

Вернувшись в гостиную, я некоторое время бездумно сидел у жаровни. Правое ухо онемело и горело из-за того, что я слишком долго прижимал к нему телефонную трубку.

Очнувшись, я заметил, что жена куда-то исчезла. Должно быть, ушла за покупками.

Когда я ухожу из дому, то всегда сообщаю об этом жене. А она и не думает отчитываться, куда и насколько уходит.

В горле пересохло. Я пошел на кухню, вскипятил воды, заварил чай и вернулся к котацу. Отхлебнув глоток, я рассеянно смотрел на струйки пара, поднимавшиеся над чашкой. Перед глазами промелькнула картина: на песке сверкали клешни ползущих сиоманэки…

Bocho by Kiyoko Murata

Copyright © Kiyoko Murata

© Г. Дуткина, перевод ну русский язык, 2001

Марико Охара Психогинки[24]

1

До позапрошлой пятницы Братец Врэгги и Крошка Сбрен предавались любви во всевозможных позах.

Они занимались этим на экранах ста миллиардов телевизоров, заполонивших весь город и не позволявших себя выключить: хочешь не хочешь — смотри.

О Братце Врэгги было известно, что он внушительного роста: двадцать два с половиной сантиметра. Он ходил в механических доспехах, из которых повсюду торчали шестеренки, болты, пружины и трубки.

Крошка же Сбрен носила лиловое кимоно из шелковой кисеи, которое она, впрочем, при встрече с Врэгги по большей части немедленно сбрасывала, обнажая белоснежную керамическую плоть.

А когда все сообразили, что это вообще-то вроде как нехорошо, она уже была беременна.

Животик этой девятнадцати-с-половиной-сантиметровой транзисторной прелестницы начал распухать, как у пузатого китайского бога счастья. Должно быть, Крошка Сбрен, такая фарфоровая на вид, на самом деле была все-таки резиновая. По крайней мере, большинство сходилось на том, что ее надувают воздухом. А впрочем, очень может быть, что и Врэгги, и Сбрен — это только изображения, и ничего больше.

И вот наконец во всех без исключения жилых комнатах, во всех без исключения торговых заведениях, на каждой без изъятия стене, во всех неисчислимых кинескопах Крошка Сбрен мощно разродилась.

Родила она младенца мужского пола ростом двенадцать миллиметров, похожего на червяка.

Младенец появился на свет, кажется, в прошлый четверг, но моментально вырос и превратился в мальчика.

Во всем миллиардном городе не было равных этому мальчику — при взгляде на него просто перехватывало дыхание.

2

— Я люблю тебя.

— И я тебя.

— Правда?

— Правда.

— Ты меня любишь?

— Я тебя люблю.

Любовная драма, попросту говоря — сериал, была ужасно скучная. И драмой-то ее называть смешно. Никаких тебе переживаний. Так, обмен репликами. Добро бы еще просто банальными. А то вообще ничего похожего на разговор, даже самый заурядный.

— Хорошие цветочки, правда?

— Тебе идут.

— Давай поедем на остров купаться.

— Мы лучше запустим змея и полетим на нем вместе. Потому что я тебя люблю.

— Я тебе подарю кое-что.

— Подари мне себя. Распластайся поверх змея, как картинка, и подари.

Сидят вот так, глаза в глаза, и говорят все это.

Внизу строчка: «Данные», и из нее видно, что пульс у обоих учащается.

В общем, можно догадаться, что они друг в друга влюблены. Если, конечно, домыслить за них много чего.

— Вода, смотри, прозрачная, как в ванне.

— Сними кимоно.

— Еще не жарко.

— А хочешь, тебе сейчас станет знаешь как жарко.

— Что мы с тобой, в гейшу играем, что ли?

— А давай побросаем мячик: кто промажет, тот первый и раздевается.

Минут через пятнадцать после этого прилетела первая ракета.

Прикрывающая город противоракетная система спохватилась и пришла в действие. Но весь город защитить не удалось.

Шрамы, оставшиеся от военных действий полувековой давности, так и не зарубцевались. Из-за того, что некоторые участки ЕЁ мозга погибли, до сих пор время от времени происходят страшные катастрофы.

Самый ужасный ущерб, нанесенный тогдашним военным столкновением, — это то, что ОНА тронулась умом.

Бросание ракет вместо мячиков продолжалось дня три, после чего на экранах миллиардов телевизоров опять развернулся прежний сериал.

— Ну ладно. Я проиграла. Раздеваюсь.

Крошка Сбрен, служившая ЕЁ экранным воплощением, принялась неторопливо развязывать широкий пояс кимоно.

Кимоно было полупрозрачное, так что формы и без того просматривались, но во всеоружии наготы Сбрен оказалась хороша сверх всякой меры.

После этого более чем две недели парочка вполне бесстыдно предавалась любовным радостям, втянув весь город в водоворот возбуждения. Люди, машины, звери, птицы и ящерицы, враги и друзья, кроты, и киты, и коты, и самозванные боги — словом, все зрячие создания уткнулись в свои кинескопы.