Александр Лавров - От Кибирова до Пушкина

• Название: От Кибирова до Пушкина
• Автор: Александр Лавров
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-840-6

В сборник вошли работы, написанные друзьями и коллегами к 60-летию видного исследователя поэзии отечественного модернизма Николая Алексеевича Богомолова, профессора Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. В совокупности большинство из них представляют коллективный набросок к истории русской литературы Серебряного века. В некоторых анализируются литературные произведения и культурные ситуации более раннего (первая половина — середина XIX века) и более позднего (середина — вторая половина XX века) времени.

---

На днях пришлю Вам свое «Собрание стихов»[715], а журнал верну, когда «разберусь» в стихах Княжнина.

Простите за телеграфный стиль письма и примите уверение в лучших чувствах.

Влад. Ходасевич. 17 марта 28, Париж.[716]

Пять месяцев спустя Ходасевич еще раз отправил письмо Дехтереву в ответ на письмо последнего:

Antibes,

31 авг<уста> 928.

Я перед Вами очень виноват, многоуважаемый Александр Петрович. Но случилось вот что. Всю весну я много работал, много прихварывал, а пуще всего возился с передачей квартиры и поисками новой[717]. К 1 июля все это наладил, собрался на Ривьеру и тронулся в путь[718], собираясь отсюда написать Вам и о Ваших стихах, и о Данилове[719]. Взял также с собою экземпляр своей книги, чтобы одновременно послать Вам[720]. Но тут выяснилась катастрофа: я забыл в суматохе ту папку, где хранятся рукописи: Ваша и Даниловская. Все это осталось в Париже, в сундуке. И хоть общее мнение я уже составил — все же нельзя писать, не имея рукописей перед глазами. Хотел написать Вам об этом — опять беда: хоть убей — позабыл название города, где Вы живете. Так бы и молчал до возвращения в Париж, если б Вы мне не написали.

Итак, рецензию на стихи принужден отложить до своего возвращения в Париж (15 сентября)[721]. Сейчас могу только: 1) сердечнейше поблагодарить Вас за пасхальное поздравление, за цветы, за все то доброе и хорошее, чем так искренно наполнены Ваши милые письма, за карточки; 2) извиниться перед Вами; 3) послать давно приготовленную для Вас книгу. Пожалуйста, известите о получении ее по моему новому парижскому адресу: 7, rue Boucicaut, Paris (15е). Вернувшись в Париж, пришлю Вам и свою карточку, и Вашу книгу, которую бессовестно задержал.

Я поехал сюда поправляться — и почти два месяца прохворал: случился новый (и очень сильный) припадок фурункулеза. Последние две недели обе руки у меня были забинтованы, я ими не владел почти вовсе. Только вчера снял повязки. Этим и объясняется ужасный мой почерк.

Ну, будьте здоровы и благополучны. Сердечно жму Вашу руку.

Ваш В. Ходасевич[722].

Обещанную оценку стихов Дехтерева и Данилова Ходасевич послал, однако, только в самом конце 1928 года:

Многоуважаемый Александр Петрович,

то Ваше письмо я получил еще 19 сентября, когда вернулся в Париж. Но увы — это было лишь временное мое пристанище. С самого дня приезда я занимался мучительными поисками квартиры, ибо прежнюю свою бросил еще с весны. А что значит искать квартиру в Париже — это знают одни парижане. Словом, я занимался этим целый месяц, с утра до ночи, — и меня еще называют счастливым. 15 октября мы переехали[723]. Опять недели две устраивались. А потом я заболел и с перерывами был болен почти до сего дня[724]. Прибавьте к этому абсолютную невозможность прервать работу хотя бы на неделю — и Вы поймете, почему я так бессовестно не отвечал Вам.

Теперь вот что: о стихах Ваших и г. Данилова. Я имею неприятное обыкновение говорить правду, особенно в этих случаях.

Ваши стихи, разумеется, вполне литературны, и все в них, так сказать, на месте и в порядке. Я бы сказал, что в них мало недостатков. Но не отсутствие недостатков создает достоинства. Одного этого еще мало, как Вы сами знаете. Я даже позволю себе сказать, что из-за стихов Ваших виднеется лицо автора — хорошего человека. Это уже несомненное достоинство, особенно в наши дни, такими людьми не очень богатые. Но это достоинство — вне-литературное. Оно одно еще не образует поэта. Стихи же Ваши мне кажутся прежде всего недостаточно своеобразными. В них есть поэзия, но как бы нейтрализованная, они поэтически недостаточно своеобразны. Мне кажется, Вам следует меньше помнить о том, как надо, как полагается писать стихи, — и больше писать, как хочется. Вот если у Вас есть то поэтически-индивидуальное, что еще не высказано доныне, то надо его в себе развязать, высвободить — и тогда Ваше дело в шляпе. Если же нет — Ваши стихи останутся только человеческим, но не поэтическим документом. Вы сами понимаете, что категории поэтического и человеческого совпадают не полностью. В «человеческом» есть то, что для поэзии просто не нужно, что ею не усваивается, как ореховая скорлупа не усваивается желудком. Обратно, поэзия требует того, что не нужно и часто вредно и даже дурно — в человеке (отсюда — демонизм всякой поэзии)[725]. Боюсь, что этого поэтического демонизма в Вас нет — или что он слишком подавлен в Вас. Сумеете ли Вы освободить или добыть его? В этом весь вопрос.

Г. Г. Данилову, пожалуйста, передайте, что в его стихах многое очень удачно. Есть острые и любопытные мысли, но ему надо много работать, чтобы освободиться от влияния Блока, затем — чтобы «философия» не лезла из стихов, как начинка из пирога, а чтобы была с ними спаяна, сварена в одну массу, чтобы «содержание» и «форма» (кстати — не всегда у него безукоризненная) были соединены, так сказать, не механически, а химически. Его стихи несколько рассудочны, но у них есть данные быть умными: ум же есть соединение рассудка и чувства. (Кстати: у Вас явно преобладает чувство над рассудком.) Словом — ежели сказано, что надо быть простыми, как голуби, и мудрыми, как змии,[726] — то Вам следует кое-чего призанять у змиев, а г. Данилову — у голубей.

Я бы охотно напечатал кое-что и из Вашей тетради, и из тетради г. Данилова. Но я нигде сейчас не редактор, а «пристройство» стихов в последние годы принесло мне такое множество неприятностей, подчас очень тяжелых, что я дал на сей счет твердый зарок (даже напечатал об этом письмо в редакцию «Возр<ождения>» — м<ожет> б<ыть>, оно Вам попадалось?). Поэтому Вы хорошо сделаете, если обратитесь к Маковскому непосредственно, тем более, что Вы сотрудник «Возрождения». Пошлите ему и стихи г. Данилова. Вот если Маковский сам меня спросит совета, то я обещаю всяческое содействие. Но Вы на меня не ссылайтесь, это может испортить все дело.

О рассказах Ваших не имею понятия, но желаю всяческого успеха. Впрочем, по части прозы я не судья. Сам писать рассказов не умею — и других судить избегаю.

Итак, еще раз прошу прощения за долгое молчание. Посылаю Вам свою фотографию, как обещал, и желаю всего самого лучшего в наступающем году.

Жму Вашу руку.

Владислав Ходасевич.

Вот еще важный пункт Вашего письма, о котором надо сказать несколько слов, — не затем, чтобы обескуражить Вас, но чтобы не скрывать от Вас правду. Не возлагайте надежд на литературную работу, как способ «выкарабкаться» из «юдоли». Как бы ни были велики Ваши дарования, какой бы успех ни выпал на Вашу долю (а он в эмиграции требует такой личной ловкости, которой, к чести Вашей, я в Вас не предполагаю) — все равно Вы всегда должны будете жить не-литературным трудом. Бунин, Зайцев, Мережковский живут подачками, а не доходами от своих писаний. Я существую газетой, которая, в сущности, отнимает у меня весь запас трудоспособности, не оставляя времени для настоящей работы[727]. Люди с большими именами и тридцатилетним стажем получают за лист (40 000 знаков!) по 500 франков. Больше листа в месяц писать нельзя, а полуголодная жизнь обходится здесь одинокому человеку минимум в 1000 фр. Писателю без «имени», будь он гений, больше 200–300 фр. в месяц на круг не выработать. Все это Вы должны принять во внимание. Прибавив к этому непомерно тяжкие моральные условия: здесь ни на успех, ни хотя бы на внимание начинающий писатель рассчитывать не может. «Пробиваться» надо лет двадцать. К этому надо быть готовым, прежде, чем порывать с какой бы то ни было возможностью жить не литературным трудом.

В. Х. 27 дек<абря> 928. 10 bis, rue des 4 Cheminées Boulogne s/Seine.[728]

12 мая 1930 года Ходасевич писал Дехтереву, по-видимому, в последний раз:

10 bis, rue des 4 Cheminées

Boulogne s/Seine

12 мая 930.

Простите меня, многоуважаемый Александр Петрович. Я только сегодня, 12 мая, получил письмо Ваше: секретарь редакции запер его в стол да и уехал в отпуск.

От души благодарю Вас за поздравление и привет. Вы меня очень обяжете, ежели при случае передадите мою признательность также и неизвестным мне лично друзьям — участникам импровизированного «заседания», о котором сообщаете. Желаю, чтобы силами, здоровьем, счастием судьба воздала им всем за великое и доброе дело, которое они делают. Кстати уж непременно передайте и то, что Александр Петрович Дехтерев в своих речах изрядно преувеличивает истинные размеры моей скромной особы.

В июле будут напечатаны в «Совр<еменных> Записках» последние главы «Державина»[729]. Я Вам тогда пошлю оттиск, вместе с оттисками предыдущих глав. А пока жму руку и благодарю еще раз.

Владислав Ходасевич. Жена очень признательна Вам за внимание.[730]

На этом контакты между ними, по-видимому, прервались.