Александр Лавров - От Кибирова до Пушкина

• Название: От Кибирова до Пушкина
• Автор: Александр Лавров
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-840-6

В сборник вошли работы, написанные друзьями и коллегами к 60-летию видного исследователя поэзии отечественного модернизма Николая Алексеевича Богомолова, профессора Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. В совокупности большинство из них представляют коллективный набросок к истории русской литературы Серебряного века. В некоторых анализируются литературные произведения и культурные ситуации более раннего (первая половина — середина XIX века) и более позднего (середина — вторая половина XX века) времени.

---

Говоря о начале поэтического пути Кузмина, Н. А. Богомолов и Дж. Малмстад отмечают:

Еще в 1892 году он сомневался в своей способности сочинять одновременно музыку и текст (как писал он 18 февраля этого года Чичерину, «я не обладаю глубокомысленным стилем Вагнера и поэтическим даром Берлиоза в достаточной степени, чтобы писать самому текст. Кроме того, как я уже сказал, я мешаю самому себе музыкою»). Но постепенно поэзия стала привычным занятием для Кузмина, и некоторые опыты создавались им даже в отрыве от музыки[329].

В качестве образчика такой поэзии Богомолов и Малмстад приводят стихотворение, отправленное Г. В. Чичерину в письме от 13 (25) января 1897 года[330] и сопровождавшееся авторской пометой «Посылаю тебе следующее стихотворение без отношения к музыке (хотя оно очень годится для таковой, мне кажется)»:

Лодка тихо скользила по глади зеркальной,
В волнах тумана сребристых задумчиво тая,
Бледное солнце смотрело на берег печальный,
Сосны и ели дремотно стояли, мечтая.

Белые гряды песку лежат молчаливо,
Белые воды сливаются с белым туманом,
Лодка тонет в тумане, качаясь сонливо, —
Кажется лодка, и воды, и небо — обманом.

Солнца сиянье окутано нежностью пара,
Сосны и ели обвеяны бледностью света,
Солнце далеко от пышного летнего жара,
Сосны и ели далеки от жаркого лета[331].

С содержательной стороны стихотворение оценивается авторами биографии Кузмина как эпигонское («отчетливо слышны отголоски Фета, Фофанова и Бальмонта»[332]), с чем в принципе нельзя не согласиться, мы еще вернемся к этому чуть позже. Нам же кажутся принципиальными и далеко идущими фонетические эксперименты Кузмина, что, даже при условии несовершенной поэтической формы и зависимости от названных образцов, делает его поэтические опыты нестандартными. В качестве дополнения к приведенному стихотворению процитируем отрывок из близкого по времени произведения крупной формы — музыкальной идиллии «Алексас» (песня нимфы Нанно с хором):

Из лилий длиннолистных
Сплету я колыбель.
С ленивой улыбкой
Лежи, мой милый.
Волны шумливые, шаловливые,
Болтать не смейте!
Легкий сон милого
Лелейте, лелейте…
На лепестках склоненных
Слеза росы блестит,
Сонные стебли
Лепечат сладко…
С лаской любовной
Поникли, стихли,
Полны луны лучей
Лиловых, льстивых…[333]

В обоих текстах бросается в глаза звуковая аранжировка — игра с согласным «л». Возможно, ранние стихотворные опыты Кузмина и не заслуживали бы слишком пристального внимания, если бы мы не наблюдали схожей фонетической картины в его зрелом и особенно позднем творчестве, в котором можно обнаружить связь именно с «допоэтическим периодом» именно через звуковое «облачение» стихов. Ср., к примеру, самое начало поздней (1925, опубл. 1929) вещи Кузмина «Форель разбивает лед», считающейся безусловным шедевром:

Ручей стал лаком до льда,
Зимнее небо учит,
Леденцовые цепи
Ломко брянчат,
Как лютня[334].

Как и в стихотворении, близком к «Форели» по времени (1926):

Блеснула лаком ложка,
И лакомка-лучок
Сквозь мерзлое окошко
Совсем-совсем немножко
Отведал алых щек…[335]

Здесь целый кузминский комплекс образов, сопряженных со звуком «л»: хрустальность (и связанные с ней качества стеклянности, прозрачности, хрупкости, ломкости, звонкости и т. п.); к этому ряду, со встроенными в него леденцами, добавляются еще лепетание, лакомство… Сознательное ли это тяготение, детское ли неосознанное стремление к нежности (если не зависимость от нее), но все подобные мысли приходят на ум даже при беглом сопоставлении с Кузминым поздним.

Можно было бы сказать, что некоторая перифрастичность высказывания, роднящая Кузмина с греческими эллинистическими и раннесредневековыми арабскими поэтами («стал лаком до льда» = заледенел, замерз; «отведал алых щек» = «солнце коснулось щек своим лучом» и т. д.), своим истоком также имеет прежде всего звуковой образ, в котором звук «л» выступает неким «эмбрионом» дальнейших смыслов.

Конечно, есть свои резоны для того, чтобы считать это стихотворение 1897 года, уже четыре раза приведенное в биографии Кузмина, его первым оригинальным поэтическим опытом (поскольку, как заявлено самим автором, оно не писалось «в расчете на музыку»), и все же оно ничем не выбивается из ряда стихотворений, написанных именно с этой целью — стать основой для вокального произведения (как пишет и сам Кузмин: «хотя оно очень годится для таковой, мне кажется»), А если так, то список музыкальных сочинений Кузмина дает нам образчики и более ранних произведений. Исходя из этого списка, первым поэтическим опытом Кузмина следует, вероятно, считать его стихотворение «Лебединый замок», написанное и положенное на музыку в мае 1893 года[336]. Нигде в известных нам публикациях это стихотворение не отмечается Кузминым специально как первый поэтический опыт (возможно, из-за его незначительности), однако, зная природу возникновения его первоначальных поэтических текстов и имея под рукой такое подспорье, как рассматриваемый Список, можно почти с полной уверенностью утверждать, что это так. Вообще говоря, мы несколько погрешили против истины, заявив, что дневник Кузмина — единственный ценный источник его биографии. Обширная переписка с Г. В. Чичериным, гимназическим другом Кузмина, охватывающая период с середины 1890-го по 1900-е годы, во многом заменяет дневник и по подробности описываемых событий, и по интимности признаний (в данном случае не самому себе, а ближайшему другу)[337]. Письма Чичерину, как отмечалось не раз, — ценнейший документ, позволяющий судить о личности и творчестве будущего поэта, его музыкальных сочинениях, литературных интересах, вкусах и пристрастиях. Приведем любопытный отрывок из письма от 21 мая 1893 года, посланного Чичерину в Петербург из Сестрорецка, где Кузмин проводил время со своей семьей.

Я прочел Ибсена. Сначала он мне казался тяжеловатым, но теперь я в восторге. Отчасти он мне напоминает Вагнера: что-то сильное, мрачное, до крайности нервное и экзальтированное. Но иногда он все-таки стар и тяжел. Сегодня чудное утро, я бродил по морю и набросал оркестровку «Лебединого замка». Ты знаешь, море (и вообще природа) так несравненно красивее утром и вечером, чем днем. Вероятно — косые лучи; в полдень и вообще днем как-то все или буднично или (когда очень жарко) мертвенно или глупо. А вечером так истерично и романтично! Утром — так свежо, празднично, prachtvoll[338]. Не правда ли?[339]

Сложно сказать, об этом ли нотном тексте пишет Кузмин, но в его фонде в Публичной библиотеке сохранилась нотная тетрадь с набросками произведений этого времени[340]. Здесь мы встречаем вокальные миниатюры на тексты Пушкина, Лермонтова, В. Гюго, А. де Мюссе и других авторов (на русском и французском языках), сочиненные в период с весны 1893 по апрель 1895 года[341]. Среди этих пьес присутствует вокальная миниатюра без названия (первая строчка «По синему озеру лебедь плывет…») для тенора с фортепиано (c-moll, s, Andante con moto) и с наметками оркестровки (о которой как раз говорится в приведенном письме).

Вот это стихотворение (разбивка на строки наша[342]):

         <«Лебединый замок»>

По синему озеру лебедь плывет.
Заря догорает,
Лучи потухают,
И смотрится замок в зеркало вод.

Лебедь так грустно на небо глядит,
Лучи золотятся,
На тучах дробятся,
У старого замка сумрачный вид.

Лебедь предсмертную песню поет,
Вечер свежеет,
Тучи темнеют,
Замок таинственный полночи ждет.

Синее озеро волны катит[343],
Утро восходит,
Солнце выводит,
Замок уж в зеркало вод не глядит[344].

В списке сочинений это стихотворение помечено первым среди прочих, что дает некоторую надежду на то, что наша догадка небезосновательна. К сожалению, нам неизвестны какие-либо упоминания этого стихотворения (кроме как в переписке с Чичериным). Однако, возможно, Кузмин не был совсем равнодушен к своему первому поэтическому опусу. Во всяком случае, автограф (?) этого стихотворения сохранялся Кузминым. В 1925 году оно отмечено в составе библиофильской коллекции С. А. Мухина в качестве приложения к первому поэтическому сборнику Кузмина «Сети» (с сопроводительной аннотацией: «К экземпляру приложено неизданное юношеское стихотворение Кузмина „Лебединый Замок“, дат.<ированное> „5 мая 1893“»)[345].

Понятно, что попытка определения генезиса этого юношеского опуса увела бы нас в практически необъятные дебри романтической «лебединости» (а от XIX века — вглубь Средневековья). Но если искать какой-то конкретный исток (вне «подтекстов» и «контекстов»), то в качестве вполне реального, но, вероятно, одновременно и совершенно безотчетного, неосознаваемого образца может выступить в нашем случае стихотворение из сказки «Мила и Нолли», опубликованное в сверхпопулярном сборнике «Сказки Кота-Мурлыки». В русской литературе, предназначенной для детей, эта книга по своим переизданиям может считаться своего рода рекордсменом — Кот-Мурлыка вошел в сознание едва ли не четырех поколений детей (первое издание вышло в 1872 году, последнее, 10-е, — в 1923-м). В «Миле и Нолли» Вагнера стихотворение о лебеде фигурирует несколько раз, в том числе и в виде фрагментов (первой строки), и два раза целиком (с несколькими изменениями). Приводим текст таким, каким он возникает в самом начале этой маленькой повести.