Константин Скворцов - Рабочее созвездие

• Название: Рабочее созвездие
• Автор: Константин Скворцов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство, «Донбасс»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

---

Вскоре Василий подошел ко мне и негромко спросил:

— Любишь костер?

— Люблю.

— Дома сидеть не будешь, дороги вдаль потянут — это как пить дать…

Он глубоко затянулся дымом трубки, о чем-то задумался и тихо добавил:

— У цыган в старину был такой обычай: брали маленького ребенка, сажали к костру и загадывали: усидит долго — дороги полюбит, богатым будет. А сорвется с места — гольтепа, танцор, ничего хорошего не добьется. Цыгана дороги кормят…

Он присел рядом со мной на толстый сосновый обрубок, теплый от костра. И вдруг как-то со стоном выдавил гортанное «эх» и запел тоскливую цыганскую песню:

Над степью молдаванскою
Всю ночь глядит луна.
Эх, только жизнь цыганская
Беспечна и вольна.

Пел он самозабвенно, — как говорят в народе, сердцем, — и голос его, открытый, сильный, разливался далеко над лугами, повторяемый лесным эхом.

На песню к нашему костру сходились люди. Пришли помольщики из Рузанова, Орехова, Выселок, Дивеева, пришли балыковские лесорубы с пилами на плечах. Круг слушателей у костра рос и рос. Все стояли молча, боясь лишний раз пошевельнуться, внимательно слушали незнакомую, но такую волнующую песню.

А певец, видя, как люди жадно слушают его, окончив одну, начинал другую песню.

И тут я увидел, как в освещенный костром круг вошла жена мельника с белой косынкой на плечах. Слушатели почтительно расступились, давая ей место впереди. Она смотрела на певца удивленно, восторженно, но лежал на ее лице отпечаток грусти, словно она хотела что-то вспомнить, но никак не могла. А Василий, заметив женщину, как-то лихо тряхнул головой и, словно для нее одной, запел старинную песню о горькой доле одинокого цыгана, брошенного любимой. Доведя песню до того места, где цыган жалуется степному дубу на свою судьбу, певец приглушил голос, перешел почти на шепот, и мне показалось, что это осенний ветер зашумел в тяжелой, тронутой первыми заморозками листве.

Это была последняя песня. Василий приподнялся с обрубка и опять задымил трубкой. Люди одобрительно зашумели, выражая свое восхищение его певческим талантом. Жена мельника смело подошла к цыгану и, пожимая ему руку, тихо сказала:

— Спасибо вам за песни… Давно я их не слышала… Большое спасибо.

Я видел, как в свете костра розовело красивое лицо женщины, а ее большие глаза стали еще более задумчивыми, темными.

— А вам знакомы эти песни? — спросил Василий женщину.

— Знакомы. Ведь я родилась на Украине, почти у самого Дуная… Мои родители — сербы. Такие песни любил петь отец… Спасибо вам.

И она больше ничего не сказала, пошла от костра к мельнице. Люди тоже медленно расходились к своим возам. Вскоре куда-то исчез и Василий.

Лежа на Архиповой телеге, на пахнущих рожью мешках, я долго не мог заснуть в эту ночь. В полудреме я видел перед собой вдохновенное лицо цыгана, восторженную мельничиху, тесный круг людей у костра. Постепенно людские лица стали расплываться, сливаться со звездным темно-зеленым небом…

Меня разбудил скрип колес. В рассветном тумане телега, покачиваясь, куда-то плыла. Я сразу не мог сообразить, что вокруг происходит. Голос деда Трофима вернул меня в явь.

— Спи, Сергуня, спи. Рано еще… Настала наша очередь вперед податься…

Я слышал, как глухой Архип покрикивал на лошадь, громко причмокивая губами.

Меня опять охватил сон, глубокий, зоревой, без сновидений.

Весь день я не видел ни Василия, ни мельничихи. С утра, накопав у мельницы, среди пыльных лопухов, червей, я ушел на плотину удить рыбу. Над прибрежными кустами легко сновали стрекозы с дымчатыми крыльями. Вода у плотины была застойной и пахла тиной и рыбой. Утренний клев был хорошим. Я даже не заметил, как у меня оказалось с полведра мутноглазых карпов, колючих ершей.

Когда я вернулся, деда Трофима у телеги уже не было. Он ушел в лес, а Архип дремал под телегой, лениво отгоняя назойливых мух.

Я пошел купаться на старое место, к заливчику. Долго лежал на горячем песке, подставляя бока солнцу, и настороженно прислушивался к лесным шорохам, втайне надеясь опять увидеть здесь мельничиху.

День уже пошел на убыль, а на берегу никто не появлялся. Разгоряченный солнцем, я разбежался по песку, нырнул на полреки, пытаясь достать дно. Холодная, видимо родниковая, вода внизу вытолкнула меня. Отфыркиваясь и жмурясь от солнца, я на спине поплыл к обрывистому берегу, где в илистых камышовых корнях водились раки. Вскоре на неглубоком дне я заметил медленно продвигающиеся вперед черные комочки. Нужно обладать необычайной ловкостью, чтобы молниеносно ухватить под клешнями панцирного речного обитателя. Чаще всего это не удается. Сильный всплеск хвоста — и рак, точно молния, скрывается в глубине, оставляя позади себя мутнистую дорожку ила.

Мне повезло. За каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут я выловил с полсотни раков. Завязав майку, принес их к костру и высыпал в ведро с рыбой.

Оба деда уже сидели в тени телеги и готовили уху. У колеса, в самодельном березовом туеске, краснела земляника, собранная дедом в лесу.

— Вот полакомься, Сергуня, — сказал дед Трофим, — подавая мне туесок, — в порубке ягод видимо-невидимо…

Земляника деда Трофима была сочной, спелой. Покончив с ней, я принялся разводить потухший костер. Вскоре красные языки заплясали меж сухих сучьев, набирая силу. Смолистые сосновые ветки горели, как порох.

Дед Трофим, ссыпая мелко нарезанную картошку в котелок, сказал:

— В прорубке жену мельника встретил, вдвоем с цыганом ягоды собирают…

Я посмотрел на деда, увидел лукавинки в его глазах и понял, что он хочет еще что-то сказать.

…В этот вечер у костра цыган опять пел песни. На этот раз вместе с женой послушать Василия пришел и мельник. После разговора деда Трофима я теперь по-другому смотрел на певца и мельничиху. Мне казалось, что весь вечер он пел только для нее, и женщина это понимала. Мельник стоял возле телеги, лениво переминаясь с ноги на ногу, ничего не подозревая, ни о чем не догадываясь. Вскоре он ушел на мельницу, оставив жену в кругу помольщиков.

Долго в этот вечер пел Василий, долго не расходились от костра люди. Все были настолько захвачены пением, что никто не обратил внимания на слабые вспышки молнии за лесом.

Туча нашла как-то неожиданно. Резко похолодало. Синяя ослепительная молния осветила на мгновение весь луг с пасущимися стреноженными лошадьми, телеги с задранными оглоблями, черепичную крышу мельницы, показавшуюся почему-то белой.

Огонь костра померк, сделался вишневым, темным. Раздался отрывистый удар грома, и в наступившей тишине все услышали, как загудел протяжно и монотонно от приближающегося дождя бор.

Помольщики, спохватившись, со смехом и криком кинулись к телегам, чтобы укрыть брезентами мешки с зерном.

Василий сорвал со своего возка брезент, поднял его зонтом над растерявшейся женщиной. Мгновение они потоптались у телеги и побежали к мельнице, исчезая в дождевом мраке.

Сидя под телегой, я видел, как дождевой поток гасил костер. Пламя становилось все меньше и меньше, окутываясь темным паром. Удары грома становились чаще, но за шумом дождя звучали глуховато, и лишь земля зыбкой дрожью выдавала их силу. В голове почему-то вертелись обрывки мыслей о цыгане, об убежавшей с ним женщине и об этом ливне, погасившем костер.

— Надолго зарядил, — сказал тихо дед Трофим, усаживаясь удобнее под телегой, — недаром у меня два дня поясницу ломило… Она у меня что твой барометр!.. Мне в старое время попом быть или, на плохой конец, дьячком: заломит поясницу — иди в поле молебен от засухи служить, никогда не ошибешься.

Дед поворочался, покряхтел и затих. С другой стороны от меня глухой дед Архип уже давно дремал, поминутно вскидывая отяжелевшую голову.

3

Отец приехал на четвертые сутки и привез наше и деда Трофима зерно. Мне можно было отправляться домой, но отец захватил с собой мои учебники, и я решил остаться до конца помола.

С утра я уходил далеко, вниз по реке, куда не долетал мельничный шум, и, лежа в тени высокого пахучего стога, повторял спряжение глаголов.

После ночного дождя опять установилась горячая, безветренная погода. От сухого, пахучего разнотравья стога кружилась голова, телом овладевала легкая истома, и спряжения глаголов никак не шли на ум. Лежа на спине, я подолгу смотрел на легкие косицы медленно плывущих облаков и думал то о красивой мельничихе, то о девушке у колодца.

К мельнице возвращался поздно вечером, когда спадала жара. Шел берегом медленно, любуясь, как в глубоких темно-зеленых омутах всплескивается играющая рыба, как темную сторону бора покидают последние лучи закатного солнца.

Накануне отъезда, идя вечером к возам, я услышал в густых зарослях орешника чей-то приглушенный разговор. Спустившись в неглубокую лощину, откуда долетали слова, я невольно остановился. По страстным, задыхающимся голосам я узнал цыгана Василия и жену мельника. Они находились шагах в десяти от меня, за купой высокого орешника.