Эрих Раквитц - Чужеземные тропы, незнакомые моря

• Название: Чужеземные тропы, незнакомые моря
• Автор: Эрих Раквитц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1969

В Германской Демократической Республике имя Эриха Раквитца знакомо всем юным любителям географии. «Чужеземные тропы, незнакомые моря» вышли в свет в Лейпциге в 1959 году и очень быстро стали настольной книгой будущих путешественников и мореплавателей. Первое издание разошлось мгновенно, и такая же судьба ожидала все семь переизданий, появившихся в ГДР в последующие годы.

Эрих Раквитц известный мастер молодежной литературы популярного жанра. Он получил признание на конкурсе, проведенном в Берлине в I960 году, где был удостоен первой премии.

В Советском Союзе эта книга издается впервые.

Книга Эриха Раквитца ведет читателя по тем тропам, которые постепенно становились сквозными магистралями нашей планеты, и по неведомым морям, ныне пойманным в координатные сети и положенным на точнейшие карты. Это занимательная энциклопедия географических открытий, занимательная потому, что она раскрывает сокровенный смысл событий, в ходе которых неуклонно расширялся кругозор обитателей нашей планеты.

---

Одной из самых ярких звезд в этой плеяде ученых был Эратосфен (276–193 гг. до н. э.)[94]. Он принадлежал к тем из них, кто предпочитал научные опыты мифам и спекулятивным философским измышлениям и при этом достигал удивительных результатов. Например, Эратосфен провел 21 июня, в самый длинный день в году, градусное измерение между Асуаном и Александрией. Он нашел, что расстояние между обоими городами составляет 1/50 часть всей окружности Земли. Ученый сделал вывод, что окружность Земли составляет 252 тысячи стадиев (37 498 километров)[95]. Поразительно точный результат, если принять во внимание, что современная наука, оперирующая точнейшими инструментами, определяет окружность Земли через полюсы в 40 007,15 километра! Ошибка Эратосфена составляет всего 2511 километров, это поистине ничтожное отклонение, если учесть несовершенство инструментов, которые были в его распоряжении.

В 48 году до н. э. Цезарь завоевал Александрию, причем часть города сгорела. Пожар охватил и библиотеку. При этом безвозвратно были утеряны многие уникальные манускрипты, от других остались лишь обрывки…

Ко времени, когда Мусейон осматривают наши путешественники, прибывшие на корабле, здесь работает великий ученый Птолемей. Вряд ли когда-нибудь он покидал тесные границы своей родины, однако мыслящий дух исследователя в лице этого грека одержал один из своих величайших триумфов. Он сумел сопоставить сведения всех своих предшественников и создал общую картину мира. Правда, она представляла Землю, которую он уже считал шаром[96], в виде неподвижного тела, расположенного в центре космоса, но движению планет вокруг этого центра давалось научное объяснение, которое совпадало с фактическими наблюдениями.

По ночам Птолемей нередко выходит со своими учениками в окрестности Александрии, чтобы здесь, вдали от блеска маячных огней, наблюдать за звездным небом. Он проверил составленный Гиппархом тремястами годами раньше звездный каталог и нашел при этом, что звезды не стоят на небе неподвижно, как полагали впоследствии ученые средневековья.

И Птолемей был прав. Его рисунки показывают нам, что Арктур, например, за две тысячи лет, которые прошли с тех пор, изменил свое положение на 11/4 градуса.

Современная астрономия подтверждает, что все звезды движутся. Расстояние между Полярной звездой и нашей солнечной системой с каждым ударом сердца сокращается на 16 километров, в то время как Альдебаран убегает от Солнца на 55 километров в секунду. И все это предвидел еще великий александрийский мудрец.

Труд Птолемея «Альмагест»[97] чудом избежал аутодафе, в котором фанатичные христиане в 391 году сожгли все александрийские книги древних ученых. Именно ошибка Птолемея, который поставил Землю в центр космического мироздания[98], была возведена христианской церковью в догму и на многие сотни лет воспрепятствовала прогрессу в астрономии.

Если Геродот был первым путешественником, описавшим свои путевые впечатления, а Пифей — первым ученым, который поставил на службу науке поиск неведомых земель, то Птолемей стал первым кабинетным ученым, который вместо посещения чужих земель и морей предпочел пользоваться имевшейся литературной информацией. В тихом кабинете он построил свой образ Земли и оказался при этом неплохим строителем.

Он одним из первых нанес на карту градусную сетку — прежде это пытался сделать Эратосфен, — причем меридианы были проведены на расстоянии пяти градусов друг от друга, а широты проходили параллельно экватору через знакомые древним географические пункты. Очертания средиземноморских стран поражают удивительной точностью, правильно передано местоположение Ирландии и Британии, однако Северное и Балтийское моря еще сливаются в одно открытое море. Так как сообщения Пифея в то время не были известны, Туле согласно Эратосфену и Страбону располагалось на месте Оркнейских островов[99].

Видимо, Птолемей не мог воспользоваться и трудами Геродота в их полном объеме, а может быть, посчитал путешествие финикийцев вокруг Африки, которое произошло фантастически давно, за шарлатанские измышления. В противном случае непонятно, почему он соединил восточный берег Африки «землей неизведанной» с внутренними областями Индии, в результате чего Индийский океан вновь оказался внутренним морем[100].

Несмотря на все это, его карта земли была самым полным и детальным изображением мира, которое досталось нам от древних. Возможно, что Мусейон как научный центр древнего мира, посещаемый учениками из многих стран, имел своих «членов-корреспондентов». Во всяком случае, Птолемей использовал не только результаты своих предшественников, прежде всего Марина Тирского[101], но и опирался на сообщения из различных мест, и эти наблюдения и факты позволили ему создать столь всеобъемлющую географическую картину.

Когда в 1450 году, то есть через 1300 лет, его почти забытые в Европе труды стали известны европейским ученым во всей их полноте благодаря переводам с арабского, то оказалось, что время не продвинулось вперед и что у неизвестного географа можно многому поучиться[102]. Одновременно были приняты на веру и его ошибки, так как более точных сведений в то время еще не было.

Великий ученый, не выходя из стен александрийского Мусейона, создал картину мира, которая до сих пор приводит в изумление. Собранная им воедино информация, подвергнутая тщательному научному изучению, позволили значительно расширить сектор известного мира. Птолемею принадлежит великая заслуга в создании общей, научно обоснованной картины земли.

* * *

…В зале бушевала буря восхищения. Нерон хвастливо поглядывал на всех, как распустивший хвост фазан. Существовал ли еще в мире певец или поэт, который мог бы сравниться с ним? И подобострастная знать спешила заверить императора в его несравненном мастерстве, а самые уважаемые сенаторы положили к его ногам миллион золотых сестерциев[103].

В то время как император слабеньким голоском пел свои корявые стихи, один римлянин лежал в коридоре Колизея на носилках. Друг его с тревогой осведомился, что случилось с ним. «Я представился мертвым, иначе мне отсюда не выйти», — прошептал тот в ответ. И в самом деле, преторианцы не выпускали никого, когда император являл свой талант.

Однажды взгляд могущественного властелина пал с высот Палатинского холма на узкие запутанные улочки города, застроенные высокими шестиэтажными домами. Вдали виднелась гавань. Почему Остия еще не соединена стеной с Римом? В этой стене можно было бы прорыть канал. Рим — морской город! Это звучало неплохо. А этот дворец? Для прежних императоров он, может быть, и годился, но Нерона он явно недостоин. Он указал на Эсквилин, и строители поняли желание императора.

Всех пленников империи согнали в Рим. Так появился самый роскошный дворец древнего мира из мрамора, золота и слоновой кости. И над всем великолепием поднялось 120-футовое изваяние Нерона.

На праздничное пиршество собрались самые именитые люди города. В золотых бокалах сверкало дорогое вино. Столы ломились от изысканных яств, свезенных со всех частей империи. И все же веселья не получилось. Один ложно истолкованный взгляд, одно непродуманное слово могли повлечь за собой смерть. У Нерона был излюбленный прием — к неугодным он посылал своих личных врачей, и даже самый здоровый скоро оказывался в могиле.

Один из гостей только что прибыл из египетских колоний. Нерон нашел, что налоги оттуда поступают слишком медленно. Генерал задрожал. «Вот и конец», — подумал он. Но Нерон уже порхал мыслями в других сферах. С трудом ворочая языком, он провозгласил: «Я прикажу перенести пирамиды в Рим». Мертвая тишина наступила в зале, потом гости опомнились, раздались аплодисменты. «Нил сможет при этом оказать неплохую услугу!» Это воскликнул молодой центурион из свиты генерала. Император остановил на нем блуждающий взгляд. «Нил! Почему еще никто не знает, откуда он течет? Ученые плетут бог весть что, никто не знает точно!»

Центурион понял, какие неясные мысли обуревают владыку. Он обожал императора; под его руководством он быстро сделал карьеру, и вот он уже произносит слова, значение которых он еще не продумал: «В честь моего императора я рискну сделать то, что не удавалось никому. Ни палящий зной, ни песчаные бури, ни дикие звери не помешают Мне принести повелителю мира воды из источников Нила!»

На следующее утро молодой капитан уже не разделял своего вчерашнего пыла. Правда, походы научили его, как вести себя в чужих землях, но теперь следовало собственными силами с немногими спутниками проникнуть в совершенно незнакомую страну. Кто-то посоветовал ему разыскать Сенеку[104], великого сочинителя трагедий и самого близкого советника Нерона.

Сенека в разговоре с начинающим исследователем поведал ему об озерах, из которых якобы вытекает Белый Нил, о снежных горах, водами от таяния которых питаются озера[105]. Однако в это трудно поверить. Откуда в жаркой Африке взяться снегу? Но что бы там ни было, в молодом воине уже были разбужены тщеславие и любовь к приключениям. Через некоторое время трирема покидает Остийскую гавань и берет курс на Александрию. Вымпел на мачте указывал— трирема плывет по поручению императора… А двумя годами позже император давал торжественный прием. И Рим снова гудел от сенсации — путешественники вернулись из Африки и сообщили о своем походе. Сенека тоже был среди слушателей. Рассказ чрезвычайно заинтересовал его, так что, едва вернувшись домой, он записал: