Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

• Название: Политическая и военная жизнь Наполеона
• Автор: Генрих Жомини
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-54881-1

Русский перевод сочинения «Политическая и военная жизнь Наполеона» был сделан со знаменитой работы Жомини, изданной в Париже в 1827 г., — «Vie politique et militaire de Napoléon, racontée par lui-même au tribunal de César, d’Alexandre et de Frédéric» («Политическая и военная жизнь Наполеона, рассказанная им перед судом Цезаря, Александра и Фридриха»). Для данного труда Жомини избрал форму рассказа, который Наполеон ведет о своих походах. В основу этого повествования от первого лица лег, без сомнения, труд Э. О. де Лас Каза — секретаря Наполеона, записывавшего его мысли и воспоминания на острове Св. Елены, изданный в 1822–1823 гг. под названием «Mémorial de Sainte-Hélène» («Мемориал Святой Елены»).

---

(19) Хуссейн-паша — турецкий полководец.

Глава 5

Положение Европы в 1798 году. Переговоры в Раштадте и в Зельце. Коалиция России, Англии, Австрии, Турции и Неаполя против Франции. Неаполитанцы начинают военные действия, овладевают Римом и оттеснены обратно к Неаполю. Шампионне входить победителем в эту столицу. Фердинанд IV бежит в Сицилию. Партенопейская республика. Французы разбиты при Штокахе, при Маньяно и на Адде; они вытеснены из Германии, Италии и Граубюндена, Макдональд оставляет Неаполь. Битва при Tpeббии. День 10 прериаля. Мантуя сдается австрийцам. Цитадель Александрии также. Битва при Нови. Новый план союзников. Эрцгерцог Карл идет на Нижний Рейн. Герцог Йоркский назначен действовать в Голландии. Суворов принимает начальство над центром в Швейцарии. Битва при Цюрихе. Англо-русские войска делают высадку в Голландии и уводят голландский флот. Они разбиты при Бергене и оттеснены. Мелас осаждает Кони. Шампионне хочет спасти крепость и сам разбит при Дженоле.

В то время, когда мы хотели основать на берегах Нила грозную точку опоры с целью ниспровергнуть в Индии могущество англичан, Франции угрожала опасность в самых её пределах. Отъезд мой в Египет не сделал Директорию осторожнее; напротив, победы мои на востоке только усиливали в ней желание новых завоеваний.

Агенты ее поступали в Цизальпинской республике, как некогда римские проконсулы с побежденными народами; в Пьемонте производили они такие беспорядки, что король, для водворения спокойствия, стал просить помощи французского войска. Брюн, будто бы страшась опасности, которой может подвергнуться войско республики, согласился только на том условии, чтобы Карл Эммануил отдал в его руки туринскую цитадель.

Раштадтский конгресс, признав за Францией весь левый берег Рейна, перестал быть столь уступчивым после моего отъезда. Директории казалось мало, что за нею утверждалось, все, что было уступлено по Кампо-Формийскому договору; она дала новые наставления своим уполномоченным, приказав им требовать еще крепости Кель и Кассель, все острова на Рейне, срытие Эренбрентштейна (с явной целью облегчить себе наступательные действия на правом берегу Рейна, что совершенно было противно договору), свободное плавание французским судам по всем рекам, впадающим в Рейн, и, наконец, перевод долгов с земель, ею приобретаемых на левом берегу, на земли, отданные в вознаграждение, что было, разумеется, нестерпимою несправедливостью. Эти неумеренные требования Директории не были следствием благородного честолюбия, но лишь одной неуступчивой гордости и желания распространить власть свою. Самый состав её вполне оправдывает справедливость этого мнения; стоик Ревбель, благородный Баррас, Мерлен, иллюминат Ларевельер, поэт Франсуа де Нешато(1) были не честолюбцы, но близорукие политики, слишком самоуверенные. Война не могла не вспыхнуть при переворотах, со всех сторон угрожавших Европе и при неимоверных требованиях Франции. Мир не был еще нарушен только потому, что противникам нашим нужно было время, чтобы согласить свои намерения.

Венский кабинет хотя и знал расположение России и Англии, но намерен еще был испытать, не удастся ли окончить дела миролюбиво; он и должен был прежде изложить причины неудовольствие и требовать удовлетворения, а потом уже взяться за оружие. С этою целью были открыты новые переговоры в Зельце, для окончательного разрешения всех споров. Барон Тугут(2), удалившийся от дел, чтобы не подписывать мира с нами, снова принял должность от Кобенцеля, который отправился в Зельц для переговоров с Франсуа де Нешато.

Хотя прямая цель этих переговоров не была объявлена официально, но не трудно было догадаться, о чем происходили прения. Очевидно, что советники Франца II(3) обманули бы его доверенность, если бы согласились, что положение Европы в середине 1798 года было тоже, как и тотчас по заключении Кампо-Формийского мира. При каждом новом требовании директория простодушно уверяла, что она чужда желания разорвать мир с Австрией: как будто первостепенная держава тогда только поднимает оружие, когда она сама оскорблена, и как будто уничтожение самостоятельности её соседей не есть уже достаточная причина для войны? Сверх того, Австрия имела право требовать, по последнему трактату, кроме очищения Швейцарии от французских войск, возвращения независимости Цизальпинии, Риму и даже Пьемонту, обращенным почти в завоёванные земли; или, по крайней мере, приличных вознаграждений за это насильственное приращение могущества её соперницы. Носились слухи, впрочем, весьма правдоподобные, что в Зельце договаривались об уступке некоторых провинций Апеннинского полуострова, в вознаграждение за отречение императора от приобретения Зальцбурга и Инфиртеля, и за допущение решительного влияния Франции на возникшие вокруг неё республики.

Когда все предложения Венского кабинета были отвергнуты, он убедился, что ему нечего ждать от Директории, и решился сблизиться с Россией. Держава эта тем менее могла оставаться чуждой происшествий, изменявших положение Европы, что она, по Тешенскому договору, была порукой благосостояния Германии, которой грозили разрушительные перевороты от превращения духовных владений в светские и от системы вознаграждений. Если бы даже политика не вменяла в обязанность императору Павлу I обратить внимание свое на происшествия в Швейцарии, Турине, Риме и на Средиземном море, он и тогда бы вступился в это дело, по живому участию, которое постоянно принимал в мальтийском ордене.

Петербургский кабинет чувствовал всю выгоду своего положения. Уступая очевидной опасности, угрожавшей целой Европе, он послал князя Репнина(4) сначала в Берлин, а потом в Вену, во-первых, чтобы убедить оба двора отказаться от всех вознаграждений в Германии, а во-вторых, чтобы принять меры против Франции и привести честолюбие директории в границы, начертанные мирными договорами.

Князю Репнину было легко достигнуть первой цели, потому что Фридрих Вильгельм находил даже в самых условиях Кампо-Формийского трактата средства возвратить Гельдрию, если отвергнут систему вознаграждений; но зато второе предложение не имело такого успеха, и Пруссия не соглашалась нарушить принятого ею нейтралитета. Молодой король её, одушевленный стремлением ко всему благому и дорого ценивший выгоды мира, занимался только исправлением того, что было расстроено расточительностью отца его. Он был убежден, что вся политика его должна стремиться к одному охранению границ и чести своего флага, и к тому, чтобы благоденствовать в мире, между тем как его соперники разоряли друг друга. Строгие критики осуждали управление его министра графа Гаугвица(5), и, несмотря на красноречивую защиту знаменитого Ломбара, вышедшую несколько лет спустя, еще остается нерешенным, оценил ли вполне берлинский кабинет все свои выгоды? Нельзя не согласиться, что положение Пруссии было весьма затруднительно: будучи государством второстепенным, она должна была держать равновесие между могущественнейшими державами, готовыми прийти в столкновение. К которой бы стороне ни пристал Берлинский кабинет, он мог дать решительный перевес; но нельзя же было ему оставаться спокойным зрителем унижения империи и порабощения Швейцарии и Италии. Может быть, явившись вооруженной посредницей, Пруссия бы лучше предохранила себя от бедствий, нежели сохраняя строгий нейтралитет. Умение пользоваться всем и обстоятельствами и вовремя употреблять свое могущество есть доказательство обширной и глубокомысленной политики. Вся логика Ломбара не в состоянии убедить нас, что Пруссия в эту решительную минуту употребила все свои усилия, чтобы отклонить грозившую Европе войну. Если бы она твердо и откровенно объявила умеренные требования, то склонила бы и Директорию к очищению занятых после мира земель, и Венский кабинет к большей уступчивости.

Австрия со своей стороны, несмотря на готовность выполнить обещания, не могла однако же не видеть необходимости положить основание будущих отношений между четырьмя первенствующими державами. Она выигрывала в любом случае, потому что и самые несогласия могли только благоприятствовать её оружию.

Известие о поражении при Абукире и война, объявленная нам Портой, удостоверили Австрию что она, вступив снова на военное поприще, может возвратить Италию. Там считалось, правда, 100 000 французов между Альпами и Тибром; но войско это было лишено всех припасов, оставлено на жертву всех нужд нерадением правителей, раздроблено для удержания обширных завоеваний Франции, и потому не в состоянии было успешно действовать. Сверх того, самовластные поступки с Цизальпинской Директорией, и деспотизм Труве и Брюна с правителями республики, которая долженствовала быть независимой, произвели неудовольствие даже в ломбардцах, бывших самыми ревностными приверженцами Франции, и совершенно восстановили против нас всех, еще державших сторону Австрии. Хотя Брюн и был потом заменен Жубером(6) в главном начальстве над итальянской армией, но зло уже было сделано; и тем труднее можно было изгладить это дурное впечатление, что причины народного неудовольствия не были устранены.