Эмиль, Гнитецкий - Благими намерениями

• Название: Благими намерениями
• Автор: Эмиль Гнитецкий
• Жанр: Фэнтези

Знаменитый сыскарь должен найти виновника, превратившего дочь могущественного короля в оборотня за несколько дней до её свадьбы, иначе начнётся война, способная перечертить границы нескольких государств.

---

Неожиданно все предметы и люди, которые находились в комнате, превратились в серые пятна, в комки дурной энергии, не несущие ничего, кроме боли, страданий и зла.

- Не хочешь подписывать? - прорычала одна тень, - Ну повиси, подумай, а мы пока пообедаем.

- Лукас, подвесь-ка ему камень на ноги. Пусть помучается ещё сильнее за упрямство! - сказала другая тень более мягким голосом, - Пойдёмте, перекусим, милсдари.

Хлопнула дверь.

Боль стала невыносимой, хотя, казалось, хуже уже некуда. Подвешенный сыскарь продолжал бороться. Она была настолько ужасающей, что стало казаться, будто он полностью погружён в кипящий свинец. Каждая секунда стала бесконечностью. Мольх вспомнил старую пословицу "Не видят счастливые часов". Ведь когда человеку хорошо, то время летит как птица, он удивляется, как мелькают дни. Когда человек страдает, возникает чувство, что время застыло на месте. Тогда секунды кажутся вечностью.

Он ощутил себя огромным садом, в котором густо-густо посажены деревья, переплетающиеся кронами. Но это не совсем деревья, а сотни панкуртов мольхов. И вот с воем в сад прибегают слоны и начинают выдирать деревья с корнями, а каждое выкорчеванное дерево - это мучительная смерть Мольха, но в тоже время он ещё жив и страдает опять и снова. В голове гулкими тяжёлыми ударами били барабаны, а в висках - маленькие барабанчики переливались быстрыми и звонкими трелями. Затем настал ряд ревущих невпопад труб, лютней, кифар и литавр. Ведь этот оркестр дребезжал, выл, скрипел, трещал, визжал, и эта какофония вскоре достигла апогея, наивысшей точки, после которой молишь Праматерь о смерти и прекращении мук.

Голова сыскаря упала на грудь. Он медленно открывал и закрывал глаза, но видел перед собой лишь хохочущие тени. Иногда его пронзала новая вспышка боли, он ревел и громко стонал. Одинокий, оставшийся наедине со своими чудовищными терзаниями. Разум несчастного слишком помутился, чтобы он мог воспринимать происходящее. Вися на вывихнутых руках, местами он начинал бредить, но его никто не слышал и не спешил прекратить мучения. Перед глазами плыли обвинительные листы, кружились серые пятна и кричали "Подпишешь, бандит?!". И он одними губами, как больной в жарком бреду шептал: "Подпишу. Только снимите меня!".

Когда страдания стали предельно невыносимыми, он самопроизвольно дёрнулся, голову пронзила яркая вспышка, что-то щелкнуло, пространство завертелось, как волчок, и сжалось в одну точку. Тело обмякло, лицо побледнело, глаза потухли и закрылись...

***

Пробуждение было столь же резким, как и потеря сознания. В нос ударил едкий запах, вонзившись в голову, как тонкая спица. Панкурт дёрнулся, как от укола в самое чувствительное место на теле. Голова гудела и болела, не переставая, больно было даже открывать-закрывать веки и переводить взгляд из стороны в сторону. Остальные части тела ныли, ломили и вопили от страданий. На грудь как будто положили груду камней. Каждый вдох отзывался болью во всём теле. Мольх лежал на земле, не в силах даже приподняться. Над ним склонились все те же люди: два следователя, палач, лекарь и писарь. Рядом с ними стояли стражники с каменными лицами, выражающими полное безразличие и отрешённость.

- Ну как он? Точно не сдохнет? - прорычал Бордул.

- Был на грани, - ответил тюремный лекарь, - Вовремя сняли.

- Хлипкий он какой-то! - снова рыкнул Бордул.

- Позволю не согласиться. Я вообще удивлён, что он до сих пор молчит, - парировал второй кромник, - крепкий орешек. Ну что, придётся посадить его в кресло и применить "сансэдарский сапог". Это куда болезненнее, чем подвешивание.

Сделав знак крепышам, группа расселась за стол, ожидая продолжения пыток. Мольха, вяло пытающегося отбиться от своих мучителей, рывком посадили в кресло, прикрутили руки, ноги и придавили спину, стянув её ремнем вокруг кресла. На левую ногу одели доски так, что она оказалась зажата между ними. Затем палач вставил клин, взял тяжёлый молоток и вопросительно посмотрел на кромников.

- Ну что ж, ты всё ещё упрямишься?

- Согласился бы признаться в чём-то, но не могу врать, - еле заметно пошевелил губами сыщик.

Сыскарь снова ощутил, как нахлынула лавина боли. Сотни шипов одновременно впились в тело несчастного, не протыкая его кожу, но причиняя неизбежные страдания. Лицо искривилось в болевой гримасе до неузнаваемости, взор сделался диким. Казалось, что глаза вот-вот выскочат из орбит. Лоб покрылся холодным потом.

А теперь ты согласен признаться в шпионаже и покушении? - учтиво переспросил Бартольд, - После шести-семи ударов твою ногу можно будет смело отрезать и отдавать на съедение собакам!

Сыскарь прикусил нижнюю губу зубами, едва не прокусив её до крови, а верхнюю плотно прижал к десне. Рот растянулся по бокам, зрачки глаз расширились до предела, веки стали судорожно сокращаться, он зажмурил глаза так сильно, как только мог. Мимика лица постоянно менялась. Постепенно в новый омут страданий вовлеклось всё тело. Он едва не плакал от беспомощности и отчаяния.

- Лукас, первый удар! - скомандовал Бартольд.

Палач вбил клин сильным ударом молотка. Доски сдвинулись, сильно сжав ногу тисками. Мольх резко выкатил глаза в истерическом припадке и взревел, как подстреленный медведь, дрыгая головой, пытаясь освободиться от пут.

- Подписываешь?

- Сказал бы "да", но не могу врать!

- Лукас, второй удар!

Доски сошлись ещё плотнее, вдавившись в кожу со всей силы. Мольху показалось, что на ногу с большой высоты упал камень, перебив её пополам. Он вопил, не переставая, и ничего не соображая. На лбу набухла вена, угрожая лопнуть.

- Подписываешь?

- Садисты проклятые! Сволочи! Упыри! - продолжал кричать Мольх во всё горло.

- Лукас, третий удар!

Клин вошёл почти наполовину. Доски стянулись туже, намертво зажав ногу. Если бы не истошные вопли бедного сыскаря, то опытный слушатель мог отметить, что раздался едва заметный хруст - треснула кость. Распятое на кресле тело забилось, как вытащенная из воды рыба.

- Когда клин вгонят на две трети - твоя нога станет плоской, как доска, душегуб! Подписываешь?

- Пошли в жопу! - завопил бедняга, рискуя сломать себе кости от корчей.

- Лукас, четвёртый удар!

Мольх уже не соображал. От истошного крика кожа головы, лица и век покраснела. Из глаз потекли слёзы, и он ничего уже не видел. Шея покрылась синяками, хотя туда его никто не бил, просто от рёва полопались сосуды. Он орал, рычал и извивался, как уж на сковородке. Ему казалось, что ногу разбили огромным молотом на множество осколков. Узник погружался в страдания, как в болото, из которого никак не выбраться одному. Его захватило ощущение, что он ныряльщик, который ушёл под воду и никак не может поднять голову над поверхностью, чтобы глотнуть свежего воздуха всей грудью. Но и умереть он, словно, поражённый древним проклятием, тоже не может.

Сперва Мольх даже не заметил, как в комнату привели маленького мальчика со связанными за спиной руками. Он был одет, как и сам сыскарь, лишь в рубашку из грубой мешковины. В глазах у него стояли слёзы.

- Смотри, бандит! Смотри, кому сказал! - рывком подбежал к сыскарю Бордул, взял его за волосы, ударил наотмашь по щеке другой рукой, - Видишь мальчишку?! Сейчас Лукас будет вырывать ему куски плоти раскалёнными щипцами, а потом проткнёт глаза горячим прутом, если ты не признаешь себя шпионом!

- Нет! - заорал Мольх, изнывая.

- Клянусь, он сделает это! - заорал Бордул, трясясь над пытуемым с раскрасневшейся рожей и налитыми кровью глазами, стараясь перекричать крик Мольха. Теперь он снова стал похожим на большую взбесившуюся жирную крысу. Не хватало только вытянутой морды, усов и облезлого хвоста сзади.

- Нет! За что ребёнка? За что?! - орал Мольх, дёргая головой, рискуя сломать шею, как от собственной боли, так и от боли за мальчика.

- Господин! Они сделают мне больно! Я не хочу, господин! Не хочу! Пожалуйста! - заплакал малолетний узник.

- Ты умеешь терпеть собственную боль. Но посмотрим, сумеешь ли ты вытерпеть боль другого человека? Тем более мальчика! - хлестнул Бордул, - Если ты не подпишешь бумаги, он будет искалечен, и ты будешь виновен в этом!

- Сучьи дети, вот вы кто!

Один из стражников крепко обнял мальчика сзади одной рукой за плечи, другой достал кинжал и приставил к горлу. Палач взял из жаровни щипцы, осмотрел их и удовлетворительно улыбнулся садистской улыбкой. Повертел в руках, прикидывая, как получше ухватиться, и поднёс к лицу малыша.

- Согласен?! Лукас, пятый удар!

Отложив щипцы, палач вогнал клин ещё глубже. Из сдавленной ноги стала сочиться кровь.

- Хорошо! Хорошо, крысы проклятые! Выродки! Байстрюки! Твою гвардию, мою кавалькаду! Я подпишу любой бред! Я признаюсь! - заорал Мольх не своим голосом, - Прекратите! Отпустите ребёнка! Отвяжите меня!

Из горла несчастного пошла кровь, капая на ноги. Он попытался ещё что-то сказать, но понял, что у него пропал голос. Совсем. Вместо речи из горла выходили какие-то звериные рыки, бульканье, шипение и сип.