Вячеслав Фетисов - Овертайм

• Название: Овертайм
• Автор: Вячеслав Фетисов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7027-0510-6

Спортивный термин «овертайм» означает дополнительное время после окончания хоккейного матча, если победитель в нем не определен по результатам игры.

То, что Вячеслав Фетисов — победитель, сомнений ни у кого не вызывает. «Легенда мирового хоккея», «лучший защитник» — с такими титулами он вошел в историю спорта XX столетия. Что же требовалось доказать в «овертайме»?

То, что на хоккеисте в 30 лет еще рано ставить крест.

То, что его «овертайм» на ледяном поле может принести славу и самому спортсмену, и его команде.

Об «основном и дополнительном времени» замечательного спортсмена — его воспоминания.

---

Многое в жизни случалось, многое пришлось пережить вместе, но когда ко мне начали попадать Лешины интервью, которые он принялся раздавать после того, как вернулся в 95-м в Москву, я две или три ночи не спал, думал, что же это такое? В памяти ведь сохранились минуты, предать которые, кажется, невозможно… Например, мы поехали в отпуск в военный санаторий в Сочи, нам было по двадцать лет, может, чуть больше. Ужинали в ресторане «Кавказский аул», Леша отошел, вдруг слышу какой-то шум, выбегаю и вижу: Лешу окружили несколько человек и дело явно идет к драке. Мы встали спина к спине, прибежали еще несколько кавказцев, кто-то из них достал ножи. Никто не пришел к нам на помощь, потому что против нас была серьезная банда — все стояли и смотрели, чем это кончится. Мы дрались около огромного дерева, которое растет перед входом в ресторан. Была секунда, когда кого-то из нас могли просто убить. Мы отбились, сломали кому-то из главных челюсть, потом бежали через кусты, они за нами гнались. Нас хотели судить как зачинщиков драки, но, на счастье, нашлись свидетели — это нас спасло.

Я помню, как получил «Волгу» и мы отправились с Лешей на ней в Прибалтику выручать нашего приятеля, который оказался там «на зоне». Это в то время, когда, узнай начальство, что мы, комсомольцы, игроки сборной, приехали «на зону» к другу… Есть, есть на свете вещи, которые не поддаются никаким тестам.

Мы с Лешей отдыхали всегда вместе, даже с его будущей женой я их познакомил. Если бы мне в то время сказали, что я буду читать Лешины высказывания о том, какой я плохой друг, я в такое никогда бы поверить не смог. Мы не только жили в одной комнате, вместе ели, вместе играли, мы прикрывали друг друга. Если кто-то Крута «обижал», Макара или Ларика, огромный, не огромный — неважно, бежали им на защиту. Леша был и для мамы моей, и для отца членом семьи. Бывало всякое. И недопонимания, и разборки какие-то, и обиды, но ничто, никакие ссоры не идут в сравнение с тем, что прожито. Леша знал всю мою жизнь, каждый мой шаг, я ничего от него не скрывал. И вот журналист спрашивает у него: «Вы поругались со Славой из-за Тихонова?» Он отвечает: «Я не хочу к этому возвращаться, но, в частности, да, из-за Тихонова». А я все думаю, из-за чего и почему?

Вспоминаю наш последний год в ЦСКА. Летом 1988 года мы вместе отдыхали в Ялте, вместе летели на награждение олимпийцев в Кремль, готовились к сезону. Потом декабрь, поездка в Америку, когда я думал, что меня здесь оставят; мои знакомые нас возили по магазинам — после серии у нас было три или четыре свободных дня. Мы, как всегда, жили в одной комнате, вместе отметили окончание серии. Летели в самолете рядом, полет долгий, мы, как обычно, сели с Лешей в последний салон, играли в карты, пили пиво, трепались. Но в аэропорту я дал интервью «Московскому комсомольцу», и с тех пор я Лешу ни разу не слышал. У нас не произошло никакого выяснения отношений, просто вышло так, что Тихонов оказался для него гораздо дороже. Я все хотел понять, где у нас получился разрыв? После выхода статьи ни одного звонка… нет, пару раз я его слышал — на партсобрании, когда он вставал и говорил, что я предатель, что бросил команду в середине сезона, хотя прекрасно знал всю ситуацию: как меня мурыжили, как обещали, как обманывали. Я был потрясен, но потом решил: у каждого своя судьба и не всегда человек может быть сильным в любых ситуациях…

Многие меня убеждали, что в основе Лешиного предательства лежит зависть: мол, мы были все время вместе, мы были парой, мы были неразлучны. Но в итоге я вроде бы стал национальным героем, а он — просто известным хоккеистом, каких два-три десятка человек. И вдруг появилась возможность как бы отыграть эту ситуацию: меня из национальных героев развенчивают, делают предателем — и поднимается у человека внутри страшное чувство скрываемой радости: «Так тебе и надо, не высовывайся».

Но не могу в это поверить. Допустим, у Жанны Касатоновой с Ладой сразу не сложились отношения. Но это можно понять, Жанна намного старше, а Лада как бы из нового поколения, но пользовалась авторитетом среди жен в команде. Но это женские проблемы, а тут мужики, которые прошли через жизнь…

В один прекрасный день Леша Касатонов возник в Нью-Джерси, более того, ему предстояло играть со мной опять в одной команде. Он легко прошел тот же путь, который мне пришлось с таким трудом пробивать и, кстати, действительно бросил команду в середине сезона. А ЦСКА как раз в том году проиграл первый чемпионат страны за много лет. Я уехал в августе 1989-го, он в декабре, перед Рождеством, через четыре месяца после последнего партсобрания, где обвинял Могильного. Я даже не старался объяснить менеджеру «Дэвилс» наши отношения. Я понимал, что ему они «до лампочки». У него бизнес. Стариков, за которого я имя свое положил, которого тащил за уши, не заиграл. Стало ясно, что нужен еще защитник, и Лу привез Касатонова. Был лишь единственный момент, когда меня вызвали и спросили: «Сможешь ты с ним в паре играть?» Что мне отвечать? «Как скажете, так я и буду делать, потому что мне хочется играть, хочется выигрывать». Я профессионал. Личных проблем в работе быть не должно. Конечно, я не мог не задуматься о доверии, ведь мы снова в паре, и он мог меня подставить в игре. Предположим, я пошел по старой памяти к воротам, а вдруг он меня не подстрахует? Впрочем, так оно и было несколько раз. Но я по своему характеру все равно не мог играть иначе. Иногда закрадывается мысль: надо сказать, что я плохо себя чувствую, и не выходить на игру. Но эта мысль быстро улетучивается. Во мне живет ощущение, что я никому не могу уступить, не могу не сыграть так, как надо сыграть. Я бегу в угол и никогда не смотрю, какой номер из команды соперника на меня наваливается, здоровый это игрок или нет, я вижу только игровой сюжет и должен соответственно действовать, хотя иногда можно не пойти в угол, споткнуться, пропустить шайбу…

Но вернемся к неигровому моменту.

Леша готовился к отъезду в Америку основательно и серьезно, в отличие от меня, бегающего от инстанции к инстанции. Ему Тихонов дал возможность приехать в «Нью-Джерси» в хорошей форме, и он сразу стал прилично играть. Никакой злости у меня к нему уже не было, но американская пресса начала раздувать нашу ссору, я же не мог всем объяснять подробности, да американцев они и не волновали. Шло время, я ждал, что мой недавний друг возьмет бутылку вина, придет ко мне поговорить, потому что столько лет за плечами… Я продолжал думать о наших отношениях: как все случилось и почему. Я хотел выяснить, стоит ли что-то на свете той нашей дружбы. Друзей сложно находить, у меня больше нет такого друга. Я ждал, что он придет, про себя разговаривал и спорил с ним, я не знал, сойдемся мы вновь или нет, но не сомневался, что надо по-мужски поговорить, закрыть все вопросы. Но этого не произошло. Он не пришел.

Мы вместе играли в «Нью-Джерси» больше двух лег. Бывали в поездках, выпивали со всеми. Банкеты в команде какие-то устраивались, то есть были минуты, которые располагают к разговору. Я думал, ну ладно, что сделаешь — жизнь рассудила так, а не иначе. Но больно все время, какая-то недоговоренность осталась между нами, невысказанность. И вдруг в России появляются Лешины статьи…

А я до сих пор не знаю, простил бы я его или нет. В жизни разное бывает, и люди иногда становятся слабыми перед определенными обстоятельствами. Это как-то можно понять, но если Лешей двигала и вправду зависть, которая копилась все годы нашей дружбы… Страшно тогда жить.

Но ведь смогли сильнейшие игроки ЦСКА сказать: «Если не возьмете на чемпионат мира Фетисова, мы тоже не поедем». Наверное, такое в советском спорте случилось впервые. В СССР спортсменов невозможно было уговорить пойти на подобные акции. Это здесь, в Америке, хоккеисты объединены в свой профсоюз и могут отстаивать свои интересы. Забастовки, локауты — тому подтверждение, здесь есть у людей гордость, и, безусловно, она во многом опирается на финансовую независимость. А у нас слово «забастовка» считалось невозможным, хотя мы жили все вместе, и жили дружно.

Когда ты молод и полон амбиций, тебе не важно, какая политическая система в стране. Ты хочешь быть первым, ты хочешь выиграть… А потом начинаешь понимать, что платишь слишком большую цену за все, и спрашиваешь у себя, стоит ли «это все» такой цены? И тогда начинает возникать конфликт, но к тому времени тебя уже слегка придушивают, а если ты продолжаешь «выступать» — тебя просто выкидывают, сначала из сборной, потом из команды и потихонечку, потихонечку провожают на отдых. Это типичная ситуация для советской системы. Почему считалось, что спортсмены — «рвачи»? Естественно, тебя «напрягает», когда ты видишь, что перед тобой заканчивают карьеру поколение за поколением величайших игроков, которые вызывали восхищение в мире, но не получили даже того немногого, что нужно для скромной жизни. И у них нет больше никакой возможности что-то еще сделать для семьи, потому что квартиру и машину им давало спортивное общество, а кто же тебе, пенсионеру, будет их улучшать или менять? Квартиру нужно давать уже тем, кто играет! Ты же не мог пойти в магазин и купить какой-нибудь импортный холодильник. Все раздавалось по списку, и все эти списки были у тренера. Когда мы приехали в Америку, мне казалось странным; пришел, оттренировался, хорошо или плохо, помылся, сел в машину и уехал — и с тренером больше нет никаких контактов. И нет никаких двухмесячных сборов, где все время устраивают собрания.