Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

Дойно внимательно слушал его, задавал ему время от времени вопросы, выражал свое удивление, удовлетворение, восхищение — и именно там и тогда, когда юноша ожидал этого.

— Как только я смогу, я тут же напишу твоей матери. А ты пока сообщи ей о нашей встрече и о том, как я был счастлив познакомиться с тобой, Дик, и скажи ей, что я очень благодарен ей за все те прекрасные подарки, которые она делала своим детям от моего имени.

— Этого я не могу, — ответил Дик. — Маме, собственно, не должно быть известно, что я знаю правду. Она думает, что я по-прежнему верю, что ты всю свою жизнь не делал ничего другого, кроме как только думал о ней и ее детях.

Мила действительно была похожа на Любу, она тоже была темненькая и вся как бы светилась изнутри. Но огонь ее глаз не всегда был теплым, и порой ее полные губы вдруг белели — вроде бы без всякой причины, внезапно так, — и рот делался похожим на обескровленную рану.

Она была хорошей сиделкой и во многом помогала медленно выздоравливающему больному, делая это ненавязчиво. Глубокая серьезность ее натуры не позволяла ей разыгрывать привычную комедию, когда с больными ведут себя так, будто он снова превратился в избалованное дитя и нашел себе новую молодую маму. То, что она все делала медленно и вдумчиво, придавало ее движениям, даже самым обыденным, характер священнодействия. Однако она вовсе не стремилась к этому и даже не подозревала о том.

Она была родом из маленького славонского городка, выросла вблизи больших лесов и никогда не желала в жизни ничего другого, кроме как навсегда остаться там. И всегда в жизни все складывалось для нее удачно. В восемнадцать лет она стала невестой человека, который и более богатым и красивым, чем она, девушкам казался не менее желанным женихом. Вскоре после свадьбы у нее появились основания сомневаться в своем супруге, в его верности, в его доброте и уме. А верующей католичке не положено сомневаться в прочности своих брачных уз.

Пришла война, а с нею и крах. Муж Милы стал важным человеком в городе, предводителем усташей, а им принадлежала власть во вновь созданном хорватском государстве. Возможно, поначалу он еще и испытывал внутренний страх перед своими злодействами и выставлял напоказ только гордость и высокомерие. Миле давно уже было известно, что он часто лгал ради хвастовства. Но она думала сначала, что он похваляется своей жестокостью только ради того, чтобы покрасоваться перед другими.

И, только окончательно убедившись в том, что она стала женой убийцы, Мила без колебаний покинула дом, отвела обоих детей к матери и уехала первым же поездом в столицу.

И вот она сидит тут — прошло уже два года и два месяца с тех пор — у постели медленно выздоравливающего больного, она, молодая женщина, ставшая на путь паломничества, чтобы рассказать архиепископу, а потом и папе римскому всю правду. Ее странствие оказалось несказанно трудным и затянулось во времени. Она постоянно задерживалась в разных местах, чтобы немножко заработать денег, прежде чем снова тронуться в путь. Нигде ни разу не удалось ей пробиться к князьям церкви. После своей постыдной неудачи в Риме она отправилась дальше, на юг. В Бари ее углядела синьора Бьянка — безошибочно нашла она в тысячной толпе ту самую несчастную, хотя специально и не искала ее, у которой не было ни сил, ни мужества искать самой.

— Теперь, когда вы все знаете, вы наверняка думаете, что я очень глупая, — сказала Мила обреченно.

— Вы вовсе не глупая, нет, — ответил Дойно, — но вы действительно думаете, что архиепископу в Загребе не известно, что ежечасно происходит в Хорватии? Вы на самом деле серьезно верите в то, что от папы римского скрывают правду о происходящем?

Она покраснела и отвернулась:

— Я не хочу говорить об этом. Когда-нибудь святой отец примет меня, и тогда он узнает всю правду. И я тоже.

Они больше никогда не говорили об этом.

Мила сопровождала Дойно в его прогулках, когда он опять смог выходить на улицу, и охотно рассказывала ему о тех дальних городах, в которых она побывала, о тех многих местах, где она служила, о своих встречах с чужими людьми. Иногда она пела ему песни своей родины тихим таким, всегда слегка охрипшим низким голосом. О Дойно она ничего не знала и никогда не расспрашивала о его жизни. Он был чужим в этой стране, так же как и она, на пути куда-то, так же как и она. У него были родственники — сестра и племянник, они писали ему письма, присылали посылки и деньги, так что ему было чем оплачивать сиделку. Он был порядочный человек и, на ее великое счастье, не волочился за ней. А она никогда не кривлялась и не жеманилась, если он просил ее спеть. Сама же она иногда испытывала в некоторые дни такую тоску по детям, что ходила как пьяная. А о ком тосковал он и о чем? Ей бы очень хотелось узнать об этом, но она не знала, как спросить о таком мужчину.

И вот опять наступила зима. 1943 год шел к концу. 1944 год принесет с собой гигантские свершения, так писали газеты. Эннео и Дойно иногда говорили об этом, но без особого рвения и страсти. Все придет в свое время, простые люди так и так никакого влияния на ход истории не имеют. Спокойно можно подождать до следующего дня и прочитать в газете, что там такое за это время произошло. И даже радио не обязательно слушать. Тем более что для Бари война уже позади.

Длинные письма сестры как нельзя лучше вписывались в мирную жизнь Дойно. На многих страницах она долго описывала серьезные успехи ее супруга, рассказывала о своих дочерях — старшая уже обручена, у младшей обручение тоже не за горами. Да, по письмам ясно было видно: Ханна верила в то, что ее брат хотя и поздно, но зато окончательно освободился «от злых чар», вовлекших его на долгие годы в ненужные, опасные и горестные авантюры. Наконец-то он опять стал ее младшим братом, и она опять имела над ним власть. Помогать ему стало ее потребностью. После войны он, конечно, будет жить в Филадельфии и время от времени делать доклады в том женском ферейне, активным членом которого она состояла вот уже в течение многих лет.

В постскриптуме письма, полученного им после Нового года, она сообщала ему, что некий господин Эдуард Рубин из Палестины написал ей и попросил сообщить ему о ее брате и дать его новый адрес. С этого дня Дойно начал с растущим нетерпением ждать известий о Релли.

Прошло несколько недель, прежде чем пришло письмо. Синьора Бьянка внесла его как победный трофей. Она с полным пониманием следила, как он дрожащими руками вскрывал конверт, и увидела, как он побледнел, а лицо окаменело. Она хотела броситься к нему на помощь, когда он покачнулся, но он отвернулся от нее, прошел в самый темный угол комнаты и повернулся лицом к стене. От жалости к нему у нее выступили слезы на глазах, но она страшилась тех слов, которые ей следовало бы произнести. Впервые в своей жизни она почувствовала, что тот, кто пытается утешить, непозволительно встает между Богом и человеком.

Он вышел из комнаты только через два дня, пришел, как и прежде, к ней на кухню, разговаривал вечером с Эннео. Синьора Бьянка решила, что он еще не совсем в порядке, — он ни разу не упомянул о том, что было в письме.

— У меня есть пузыречек американских чернил, они очень хорошие и годятся для авторучки тоже. Вы ведь сами говорили, что вам лучше, если вы пишете, когда у вас печаль на сердце.

Он поблагодарил ее. Да, ему нужно ответить Эди. На другой день он начал читать письмо со второй страницы. Эди описывал ему свой путь в Польшу, гибель Волыни, уничтожение их маленького отряда, который он собрал вокруг себя, о чудодее раввине и, очень подробно, о Бене и под конец о Скарбеке, о котором писал с большой благодарностью и даже искренним дружелюбием. В конце стояло:

«То, что вы и я, мы оба, еще живы — это чудо. И то, что оно случилось именно с нами, обязывает нас постичь его смысл.

Я опасаюсь, но все же не могу поверить, что вы прошли через все, оставаясь неизменно тем же: что вы по-прежнему думаете, будто всё в руках человека. Но как же вы можете тогда объяснить, что до сих пор не стали человеконенавистником? Для меня самого абсолютно ясно одно, что смысл как человечного, так и бесчеловечного следует искать вне нас самих, вне наших пределов и нашего времени.

Верю ли я в Бога? Да, порой я уверен в Его существовании, но часто теряю Его. Я должен все время видеть Его перед собой, иначе мои глаза опять делаются незрячими и я сбиваюсь с пути.

Вы смеетесь надо мной, Дойно, или я пугаю вас? Во всяком случае, вы не должны думать, что я выбрал более легкий путь, путь бегства. Вы никогда не пробовали верить, откуда же вам знать, как несказанно тяжело бывает человеку, который не может забыть людских злодеяний. А вы? Что есть у вас? Разве не провалились все ваши планы, разве не обернулись все надежды отчаянием? От кого вы еще ждете чего-то? От себя самого? Так и останетесь до самого конца без жалости к людям?»