Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Ты сказал, что в ответе за них. Ты должен знать почему.

— Я знаю это.

Роман заснул всего лишь на несколько мгновений. Когда он проснулся, то заметил, что лошади встали. Он подбодрил их, чтобы они снова тронулись, но они не двигались с места, бока их дрожали. Он вышел из саней, погладил их, попытался успокоить. Тщетно. Он прислушался. Ниоткуда не доносилось ни шороха. Он прошел вперед, посмотрел по сторонам, чтобы лучше сориентироваться. И, только услышав странное похрустывание под ногами, он понял, что они стоят посреди замерзшей реки.

Он вернулся назад к лошадям. Ему стало жалко их, они были измучены, и им было страшно. Вот и они потеряли к нему доверие. Он вытащил солому, на которой лежали в санях раненые, сложил из нее две большие кучи под брюхом у животных и поджег. И сел опять на свое место, взяв крепко в руки поводья. Пламя вскоре взметнулось вверх и подпалило брюхо лошадям. Они рванули.

Река благополучно осталась позади, а кони неслись вдоль опушки большого леса. Отсюда они хорошо знали дорогу домой. Роман мог бы спокойно поспать, но он бодрствовал. Только молитва могла его спасти, но он знал, что не может сейчас молиться и что, возможно, в этом ему уже навсегда отказано.

До сих пор, живя во грехе, он знал, что есть раскаяние и есть прощение. В этот час, последний час бесконечно длинной зимней ночи, он впервые отчаялся в себе и тем самым и в Божьем милосердии. Не покаяния, а ответа за его прегрешения требовал от него Бог последнего раввина Волыни. В этот час Он отказал Роману в том, чтобы и молитвенная благодать снизошла на него.

Глава четвертая

Была ранняя весна. Снег днем таял, холодный ночной ветер, налетая, оставлял на нем свои последние следы, темными морщинами въедавшиеся в наст. Ледяные узоры на окнах пришли в движение, потекли бесчисленными струйками на снег, налипший снаружи на оконных карнизах, и медленно закапали с окон на грядки в саду.

Иногда еще шел снег, особенно под вечер, когда дул восточный ветер, и тогда казалось, что зима, не успев кончиться, начиналась опять сначала.

Эди следил на сей раз за этой извечной игрой природы с особой чувствительностью, потому что жил жизнью юноши, переходя от надежды к отчаянию. То ему казалось, что часы и минуты Бене неотвратимо сочтены, а час спустя — что он спасен. Вот уже в течение нескольких недель одна уверенность сменялась другой, как отлив сменяется приливом.

— Он вне опасности, — объявлял в один из своих приходов доктор Тарло. — То, что у него тридцать семь и восемь, еще ни о чем не говорит. Может, у него вообще всегда повышенная температура. Это на него похоже. А то, что он худой как щепка, тоже еще ничего не доказывает. Он ведь не пациент как все, он же упрямец. Раны я ему почти залечил, а вот упрямство его выгонят из него, возможно, только на Страшном суде, как и из всех его единоверцев.

Но уже в следующий свой приход он мог сказать совсем другое.

— Зачем вы меня вызываете? Умереть он и без врача может, последнего помазания он не хочет, да я и не смог бы этого для него сделать. Зона заражения разрастается, охватывает все большие участки. Против сепсиса могут помочь или новые лекарства-антибиотики, их у меня нет, или только чудо.

Он был старый человек, этот доктор Тарло, семидесяти шести или шестидесяти восьми лет, в зависимости от того дня или часа, когда он говорил об этом, потому что даже и в этих своих сообщениях он был полон противоречий. Он учился в Вене, по происхождению — богатый аристократ, захотевший из прихоти или упрямства прожить свою юность иначе, чем его кузены. Он не собирался заниматься врачебной практикой, а хотел всего лишь самое большее год или два поработать судовым врачом или стать членом отважной экспедиции на Северный полюс. Но потом вдруг оказалось, что он теперь вовсе не так богат и что родители нуждаются в его помощи. И тогда он вернулся назад, привезя с собой огромную библиотеку и прелестную венскую девушку, взявшую на себя все заботы по дому. После смерти родителей он женился на своей возлюбленной, а к книгам обращался за советом все реже и реже. Пациенты были ему дороги, пока страдали. Любые — поляки ли, евреи или украинцы. Хотя он и презирал их, как и всех, кого любил, словно честолюбивый отец, который не может простить любимому сыну, что тот глупец и лгун. В осенний дождь, в зимнюю пургу, в палящий зной — он всегда был в пути, его повсюду ждали больные. Они верили в него и боялись его.

— А почему бы пуле и не остаться в легком, кому это мешает? И если он не умер от этой раны, так проживет до восьмидесяти пяти лет, как и все его предки. Вот абсцесс в бедре беспокоит меня, это правда. Что за рана — смех один! Нет там ничего! — говорил он в один приход, а через три дня пытался спровоцировать фиксацию гнойной инфекции. Инъекции результата не дали, но температура несколько спала; это был какой-то особый, нетипичный случай. Раненый мог поправиться или же нет.

Врач не без удовольствия приходил в монастырь, в этот старинный замок, который несколько веков назад принадлежал их знатному роду. И даже перестроенная потайная комнатка в задней части замка, где лежал Бене, очень нравилась ему. Он охотно болтал с больным, посмеивался над ним и над его «еврейскими премудростями», про которые не уставал слушать.

— Ну вот, объясни мне еще, раз уж ты раввин, и ты, раввин, находишься в монастыре Immaculata[180], — сказал доктор Тарло, перевязав рану. В тот день ему казалось, что все идет хорошо. — Почему ваш день отдыха чистое наказание для вас? Ничего нельзя делать из того, что доставляет человеку удовольствие. Даже покурить нельзя. И баррикады строить ты запретил, а они могли бы спасти вас. Это уж вовсе нелогично. Или, может, гою это недоступно для понимания?

— Гою все доступно для понимания, но только он не хочет этого понять. Не забывайте, господин доктор, что Создатель предложил Свое учение всем народам, но они все отклонили его. Они не захотели нести это тяжкое бремя. И только мы приняли его. И еще вы должны знать: на Синае стояли тогда не только те евреи, которых Моисей вывел из Египта, а и все те поколения, которые пришли после них, и все те, которые еще придут, и так до конца дней. Каждый из нас сказал тогда да, каждый.

— Не раскрывайся так, малыш, убери руки под одеяло! И не рассказывай мне никаких мистических историй! Я вынул тебя из утробы твоей матери шестнадцать с половиной лет назад. Так что где ты был до своего рождения, я знаю лучше, чем ты. Расскажи-ка мне еще всю эту чепуху про вашу субботу, и потом я пойду, ты ведь не единственный пациент у меня.

— Речь идет о том, господин доктор, чтобы избавить человека от суеты. Только душа, превозмогшая естество и воспарившая над землей, может слиться с Богом. Вы должны знать, господин доктор, и задуматься над тем, что если бы один-единственный раз все люди на этой земле действительно, по-настоящему, соблюли бы субботу, то суета никогда больше не возвратилась бы на землю, и это стало бы избавлением для всех и для Господа Бога тоже, Он уже так долго ждет этого. Вот вы смеетесь над тем, господин доктор, что в субботу, в день отдыха, нельзя выкурить сигарету. И действительно было бы смешно, если бы речь шла об этом. Но подумайте: что такое величина вашей ладони в сравнении с величиной вселенной? А поднимите свою руку и подержите ладонь перед глазами — она заслонит вам весь белый свет.

— Я пошел, Бене. Я категорически запрещаю тебе так много разговаривать, разве что только со мной. Это слишком большое напряжение для тебя. А все, что ты тут наговорил, — глупости. Только в одном ты прав: я могу все это понять, но я не хочу этого понимать.

— Доктор Рубин, — сказал врач, обращаясь к Эди, провожавшему его вниз. — Я настроен сегодня очень оптимистически. Я надеюсь, вы тоже заметили, что рана сегодня очень даже неплохо выглядит.

— Я не знаю, — ответил Эди, колеблясь, — ночь была такой тяжелой, лихорадка…

— Вы верите в чудеса? — прервал его Тарло.

— Я — нет, абсолютно нет.

— А вот раввин верит, и, может быть, он сотворит чудо. По лондонскому радио передавали про один Препарат из грибов, они называли его пенициллином. Вот если бы он был у меня, мне не пришлось бы тогда надеяться на чудо. А так не остается ничего другого, к тому же для меня невыносима мысль, что этот юноша, убитый католиками, как и я, умрет, вы понимаете…

Эди кивнул, хотя и не понял его. Старый человек шел быстро, выпрямившись — сегодня он опять был моложе, — шел по длинной галерее к выходу. Деревенский паренек подскочил, взял у него чемоданчик и, следуя за доктором, понес его к машине, которая ждала доктора на улице. Конечно, везде были дети и подростки. Они бегали на коньках по все еще покрытым льдом рекам, катались с гор на салазках, с раскрасневшимися щеками возвращались домой, к своим родителям. Конечно.