Кристофер Сташеф - Чародей в ярости. Чародей-странник

• Название: Чародей в ярости. Чародей-странник
• Автор: Кристофер Сташеф
• Издательство: АСТ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-015006-7

Кристофер Сташеф — человек, который сумел сказать собственное — бесконечно оригинальное — слово там, где сделать это было уже практически невозможно. То есть — в жанре иронической фэнтези. В мире высоких замков, сильно нуждающихся в ремонте, прекрасных принцесс, из последних сил правящих разваливающимися по швам королевствами, обольстительных и веселых ведьмочек, гнусных до неправдоподобия монстров и — ЧАРОДЕЕВ ПОНЕВОЛЕ. Чародеев, чье единственное оружие в мире «меча и магии» — юмор, юмор и еще раз юмор!

Мы росли на саге о невероятных приключениях достославного сэра Рода Гэллоугласса.

Мы — выросли. Приключения — остались.

Мы никогда не сумеем вырасти из этих приключений!

---

Ближе к зиме я соорудил дверь, чтобы закрыть свою пещеру от холода и снега, выдубил шкуры зверей и сшил себе шубу. Сидя у огня, я слушал и слушал мысли монахов. Зимой это стало делать проще, потому что большую часть времени все монахи проводили в стенах монастыря. Глубокие снега не позволяли им много ходить по округе. А когда люди томятся в четырех стенах, даже лучшие друзья, бывает, надоедают и начинают злить, верно? Вот и в монастыре без этого не обошлось. Начались ссоры, размолвки. Я слушал и слушал — интересно мне было, сохранят ли они чистоту своих душ? Изумлению моему не было границ. Даже тогда, когда дух их приходил в смятение, монахи все же не забывали о своей вере. Они просили друг у друга прощения и прощали! — Саймон вздохнул и покачал головой. — Как это было удивительно!

— Ничего не скажешь! — крякнул Род. — Но уж больно просто получается. Как же у них это выходило?

— Они были верны своему Богу, — с обезоруживающей улыбкой ответил Саймон. — Они все время помнили о том, что Он и Его учение важнее, чем они сами, чем их гордыня и даже чем их честь.

— Чем их честь? — Род уставился на Саймона. — Ну уж нет! Не может быть, чтобы их Бог хотел, чтобы они унижались!

Саймон покачал головой:

— Да нет же, совсем наоборот! Они верили в то, что их Бог этого не допустит!

Рода охватили сомнения. Он склонил голову набок и искоса взглянул на Саймона:

— И как же Он мог этого не допустить?

— Они всегда слышали голос своего Бога, и Он подсказывал им, как они должны себя вести, какой поступок хорош, а какой дурен. И потому даже тогда, когда человек сам не желал совершать чего-то, чего от него хотели другие, он все равно осознавал, что он — человек достойный. Над ним могли посмеяться, но он не испытывал стыда, а, наоборот, был горд. Понимаешь, какое дело… Унижение — оно ведь внутри тебя, в конце концов, а не снаружи.

Род нахмурился:

— Ты что же, пытаешься убедить меня в том, что человек способен сберечь свою честь даже тогда, когда все тыкают в него пальцами и смеются над ним?

Саймон покачал головой:

— Там такого не было. И не нужно это было. Если кто-то желал уйти от ссоры, а другой пытался посмеяться над ним из-за этого, то первый просто говорил: «Мой Бог не желает этого». Тогда второй проникался к нему уважением за его смирение. На самом деле первому даже не нужно было произносить этого вслух, а довольно было в сердце своем произнести: «Мой Бог велел мне любить ближнего моего», — и тогда этот монах сам не переставал уважать себя, отступив и отказавшись от ссоры. — Саймон посмотрел Роду в глаза. — Потому что та «честь», про которую ты толкуешь, это «лицо», которое ты так боишься потерять, — это всего лишь то, что ты сам про себя думаешь. Чаще всего мы думаем, что так же про нас думают другие, но это не так. А на самом деле мы так мало уважаем себя, что мнение других о нас нам важнее собственного. Вот потому-то мы так и стремимся спасти наши «лица» — то бишь мнение других людей о нас. Нам кажется, что мы должны требовать от других уважения к себе, иначе мы не сможем уважать себя. — Он покачал головой и улыбнулся. — Но ведь это самообман, понимаешь?

— Как ни странно, понимаю, — сдвинув брови, ответил Род. — Если кто-то на самом деле высокого мнения о себе, ему должно быть все равно, что о нем думают другие — лишь бы он знал, что он хороший человек.

Фларан, стоявший рядом с повозкой, нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Он слышал их разговор издалека, и, похоже, ему не нравилось, какой он принял оборот.

Саймон кивнул, сверкая глазами:

— Да, верно! Но на такое способны немногие. Мало кто настолько уверен в себе, чтобы не интересоваться мнением других людей о своей персоне. Чаще всего именно они — люди дерзкие и гордые.

— А это означает, — заметил Род, — что на самом деле у них также невелика вера в себя. В противном случае они бы так не кичились своим превосходством.

— Вернее не скажешь. Вот и выходит, что большинству из нас, дабы знать себе истинную цену, лучше полагаться на кого-то или на что-то, что выше нас, на того, кто бы заверил нас в том, что мы правы. Пусть это будет закон, пусть будет философия, пусть будет Бог. И тогда, если вспыхнет ссора и ты, к примеру, замахнешься, готовый ударить меня, а моя рука метнется к кинжалу, один из нас должен будет отступить, а иначе прольется кровь.

— Верно, — согласился Род. — Но что, если никто из нас не пожелает отступить? Что, если мы оба побоимся потерять лицо, утратить честь?

Саймон кивнул:

— Но если я смогу сказать: «Я не нанесу удар, потому что мой Бог велел мне любить моего врага», — то я сумею убрать кинжал в ножны, отступить и уйти и не перестану себя уважать после этого. — Он тепло улыбнулся. — Вот так мой Бог способен спасти мою «репутацию».

Род медленно кивнул:

— Как это может произойти — это я понимаю. Умом понимаю. Но для того, чтобы такое было возможно, надо быть истинно верующим человеком.

— Вот именно, — вздохнул Саймон и покачал головой. — На такое способны только святые, а уж я, дружище Оуэн, точно не таков.

Но у Рода на этот счет имелось собственное мнение.

— И все же, живя неподалеку от монастыря, я вдоволь напитался тишиной и спокойствием, а когда наступила весна, ко мне неожиданно явился один крестьянин и стал просить каких-нибудь травок для своей коровы. Она должна была вот-вот отелиться, да прихворнула. Я столько времени жил один-одинешенек, что несказанно порадовался приходу этого крестьянина. Я изготовил для него настой из нужных трав и проводил немного. Через несколько недель ко мне пришел другой крестьянин, а потом — еще один, и еще. Я радовался им и всеми силами старался завоевать их расположение, но стремился не забывать о том, чему научился у добрых моих соседей, монахов: о том, что сами люди важнее своих поступков или беспечных слов. Так я научился сдерживать свою злость и никогда не проговариваться в гневе о том, что стало мне ведомо из мыслей тех, кто меня навещал. А ведь бывало и так, что это было нелегко… С губ крестьян слетали учтивые слова, а уж что они думали про странного отшельника-лесовика… — Он улыбнулся. Добродушный хозяин постоялого двора вспоминал о себе в роли аскета-пустынника. — Но я то и дело напоминал себе о том, что это мои ближние, люди безмерно достойные. Как велико было искушение обронить порой словечко-другое про их секреты, которых они невероятны стыдились. Но я строго-настрого запрещал себе делать это. Я помогал всем — и самым бедным крестьянам, и деревенскому священнику, который поначалу относился ко мне враждебно, но потом стал уважать.

Род улыбнулся:

— Ясно… Наверное, если сумеешь поладить с теми, кто носит свою гордыню подобно мантии, то тогда уж поладишь с кем угодно.

— Вот-вот. — Саймон сдвинул брови, наклонился вперед. — Мне это удалось, удастся и тебе.

Род с минуту молча смотрел на него, но не выдержал, отвернулся и зашагал к дороге. Саймон пошел рядом с ним.

— Что ты мне советуешь? Чтобы я сдерживал свою злость, даже имея дело с таким законченном подонком, как Альфар? — Он покачал головой. — Не понимаю, как это возможно… Этот подлец принес столько горя стольким людям!

Услышав имя Альфара, Фларан спрыгнул с повозки и пошел навстречу Саймону и Роду.

— Гневайся на его деяния, — негромко проговорил Саймон. — Но не на него самого.

Род скрипнул зубами:

— Я слышу твои слова, но не могу осознать их значения. Как можно отделить человека от его поступков?

— Памятуя о том, что всякий человек драгоценен и способен отвернуться от творимого им зла, если только он сумеет осознать это.

— «Сумеет», вот именно, — откликнулся Род и еле удержался он хохота. — Но осознает ли? Насколько это вероятно, Саймон?

— Всякий способен заблуждаться.

Род покачал головой:

— Ты думаешь, что Альфар по сути хороший. Что он — самый обычный человек, но поддался искушению — обнаружил, что обладает кое-какими талантами, проникся духом мщения и впал в соблазн.

Именно так. — Саймон пристально посмотрел на Рода и нахмурился. — Разве не так обычно бывает со всеми, кто совершает дурные поступки?

— Быть может, и так, но ты забываешь о существовании Зла. Настоящего Зла. Злых духов. — Род обернулся и заметил Фларана, подумал о том, что хотел сказать, и решил в присутствии Фларана об этом промолчать. — Конечно, способность творить добро дана всем людям, но у некоторых эта способность погибает уже тогда, когда им исполняется два года от роду. Она похоронена так глубоко, что ее уж и откопать невозможно. Такие люди вырастают и взрослеют убежденными в том, что на добро не способен никто. Сами они не умеют любить и дарить любовь — вот и думают, что все, кто толкует про любовь, только притворяются. — Он вдохнул поглубже и продолжал: — Но об этом говорить не обязательно. Сейчас лучше всего подходит слово «соблазн». Альфар поддался искушению творить заведомо злые дела, потому что ему приглянулась мысль о власти. И вот теперь, когда он испытал вкус власти, он сделает все, что угодно, лишь бы не отказываться от нее. Ему все равно, кого обидеть, сколько человек убить, сколько и кому он принесет страданий. Все кажется ему лучше, чем снова стать таким, каким он некогда был — обычным, неприметным человеком, которого скорее всего мало кто любил.